возвращая меня к жизни

      Ривай смертельно устал.       У него нет ни малейшего желания иметь сейчас дело с какими-то людьми, что наглым образом заявились в квартиру к Зоэ, а он, по стечению обстоятельств, попросту оказался поблизости. Как бы не так? Впрочем, некоторые подробности тот упустит, но, если одна нездоровая особа всё-таки проявит толику любопытства — обязательно расскажет, явно не горя каким-либо энтузиазмом.              — Вы ведь федералы, да? Полагаю, что да, — недовольно вздыхая, отвечает на свой же вопрос он, взглядом равнодушным скользнув по фигурам двух незнакомцев. — Только вы считаете, что использовать подобные методы допроса — это нормальное явление, — мужчина рукой указывает в сторону сидящей и привязанной Ханджи, которая от внимания в адрес своей персоны, начинает как-то беспокойно на месте ёрзать, брови хмурить, и мычать, силясь сказать хоть что-то внятное. — Теперь понимаете, почему я ей заклеил рот? Сейчас бы это был словесный понос, а у нас потом жуткая мигрень.              — Мистер Аккерман, — девушка осмеливается сделать шаг в его сторону, но всё-таки останавливается, отдав своему напарнику шокер, а после вынимает из кармана пиджака удостоверение, которое тут же принимается тыкать ему в лицо. — Энни Леонхарт. Старший федеральный агент Управления по борьбе с наркотиками.              — Да хоть королева Англии, начхать, — хмуро отвечает он, переведя взгляд на её коллегу. — А этот, кем будет?              — Райнер Браун. Также агент Управления.              — Ясно, — Аккерман ладонью по лицу проходится, словно отчаянно пытается убрать от себя высшую степень усталости. — От неё вы вдвоем уже добились чего хотели, а от меня вам, что нужно?              — Сотрудничество.              Ривай выглядит удивлённым, поэтому даже бровь вопросительно гнёт, но после лишь языком презрительно цокает и выдыхает тяжело.              — Правильно ли я понимаю: вы решили, что можно пригвоздить мою женщину к стулу, начать проводить над ней что-то около допроса с пристрастиями, а потом сказать мне о сотрудничестве, хлопая своими глазами? Вы совсем идиоты? — в голосе его отчётливо звучит не только раздражение, но и злоба, что вот-вот начнёт выплёскиваться ядом на окружающих. Хотя, кажется, такие слова оказывают успокаивающее влияние на Ханджи, потому что та прекращает издавать протяжные звуки коровьего мычания.              — Расчёт был на то, что вы явитесь, мистер Аккерман, — принимается наконец-то поддакивать Райнер, видимо, оставаясь не слишком довольным тем, что пришлось учинить.              — Ну, я здесь. И я не хочу сотрудничать с кретинами, которые даже не позаботились о том, чтобы устранить сплошную несуразицу, которая касается чёртового денежного контракта за мою голову. Вы ведь ответвление правоохранительных органов, стоите выше полиции, а заставляете бедных людей страдать и мучиться?              — У вас есть личные мотивы нас ненавидеть, но сейчас дело принимает достаточно серьёзный оборот, — Энни прикрывает веки, успокаиваясь, а после вкладывает пистолет в набедренную кобуру, показывая свою нейтральную позицию во всей накалившейся ситуации. — Вы здесь из-за мести, мистер Аккерман? Мы просматривали всю вашу подноготную, поэтому можем предположить такой исход событий, ведь иная вещь не заставила бы вас пересечь границу, тем самым выдавая своё местоположение.              Провокация.       Имеет ли он сейчас хоть одно право сказать «да»? И тем самым показать Зоэ, что она лишь пыль в его жизни, пускай это далеко не так.              — Хреново просматривали, значит. Вы, вроде как, хотели предложить мне сотрудничество, а не светские беседы, касаемо моей личной жизни? Валяйте.              — Мы думаем, что ваш опыт работы в криминальной группировке может помочь ускорить нам поиски Зика Йегера, который в данный момент, является нашей главной целью, потому что занимает ведущую роль в одном из ответвлений наркобизнеса, разрабатывая новый вид синтетического наркотика.              Это точно не их цель.       Его.              — Ну и? Я должен быть мальчиком на побегушках? Просто так? Не будьте такими наивными детьми, хотя по вашим зелёным соплям под носом уже можно делать выводы, — недовольно скандирует Ривай, проходя чуть дальше и присаживаясь на широкий подлокотник дивана, потому что в ногах правды нет.              Господь, как спать хочется, а ещё здесь так душно.              — Мы можем добиться того, чтобы навсегда убрали контракт с награждением за вашу жизнь, — спокойно предлагает Браун, делая вид, что не замечает уничтожающего взгляда своей напарницы.              — А потом меня посадят, да-да, старая-добрая сказка с несчастливым концом, — Зоэ, затихшая надолго, опять принимается мычать, и это наталкивает его на определенную идею. — Я буду требовать своего участия в программе защиты свидетелей.              Аккерман глаза тотчас косит в сторону слегка успокоившейся Ханджи.              «Я ведь правильно расценил твоё истерическое оживление?»       «Да».              — Мы…мы не… — Райнер даже теряется от наглости, исходящей со стороны мужчины.              Но.              — Хорошо, — не теряется Энни. — Договорились.              — Нет, девочка, договоримся мы при следующей встрече, когда вы вдвоём принесете мне официальную бумагу от Министерства юстиции, закрепленную подписями всех вышестоящих дядек и прочих чинов. Только в том случае я подумаю о предложении, в ином же — будете искать меня вновь. Второй раз трюк с ней, — он кивком головы указывает на Зоэ, которая подкатывает глаза и отворачивается в сторону, — не прокатит, потому что тогда я раздобуду патроны, и мы устроим тупую перестрелку. Уяснили?              — Вы думаете, что можете устанавливать свои правила в этой игре, мистер Аккерман, но нет, — Леонхарт хмурится, явно раздражаясь всё сильнее, пока Ривай и вовсе выглядит максимально незаинтересованным в происходящем.              — Я могу. Потому что у вас информации о нужном человеке нет, а у меня есть.              — Мы свяжемся с мисс Зоэ позже и скажем о месте встречи. Оформление документов может занять некоторое время.              — Ага, валите отсюда уже. Позднее время и давно не детское, поэтому пора мыть ноги и спать.              — Просим прощения за беспокойство, — Райнер коротко кивает им на прощание, а после дёргает Энни за руку, вынуждая двинуться за ним, хотя девушка подобного не одобряет и сразу же высвобождает свою конечность, пока они вдвоём не скрываются за стеной коридора, прикрыв входную дверь с той стороны.              Началось, — думается ему, когда они остаются наедине и опять встречаются глазами. В какой-то момент ему даже кажется, что тот самый больной блеск в карей радужке не потух ни на йоту, а наоборот — усугубился. Но делать нечего, поэтому придётся разрушить такую райскую тишину говором Ханджи, отчего Аккерман достаёт из кармана нож и заходит ей за спину, перерезая плотный слой изоленты на запястьях. Там-то Зоэ самостоятельно отрывает со рта своеобразный ограничитель её болтовни.              — Ты! — громко произносит она, когда мужчина присаживается перед ней, чтобы освободить обе ноги от «оков».              — Я, — спокойно отвечает он, хмурясь лишь чуть-чуть, потому что предвкушает ту волну недовольства, которая в ней накопилось за долгое время.              — Как ты здесь оказался?              — Мимо проходил, а твоя дверь была открыта, вот и решил зайти в гости. Давно ведь не виделись.              Впрочем, если Ханджи сейчас даст ему пощечину — ничего удивительного не произойдёт, ведь это вполне ожидаемая вещь, что должна случиться. Однако происходит нечто разительно иное: женщина падает напротив него на колени, всматриваясь диким взглядом, а после протягивает свои длинные и худые руки, загребая его тело в крепкие объятия, повиснув где-то на уровне плеча. Ривай же приподнимает подбородок слегка вверх, чтобы опустить спазм мышц в горле ниже, но обеими ладонями касается её спины, ощущая проступающие лопатки сквозь ткань рубашки и майки.              — Сукин сын, как ты мог! — в голосе её сквозит самым настоящим отчаянием, но Зоэ не плачет, просто прижимается ближе, вынуждая и его стать на колени, чтобы поравняться.              Он ей ничего не отвечает, лишь поджимает губы плотнее и сводит брови к переносице, понимая, что ей приходилось переживать всё это время. Будто ему было легче хотя бы на минуту. Ханджи хватается за ткань его куртки так, словно Аккерман сейчас призраком неосязаемым растворится в воздухе, оставляя после себя лишь горькое послевкусие чужого присутствия.              — Ты слышишь на это ухо? — набравшись мужества, он всё же отстраняется через некоторый промежуток времени, чтобы подушечкой указательного пальца коснуться её ушной раковины с той стороны, где был произведён выстрел. — К слову, у тебя пару волосинок сгорело. Отвратительное зрелище.              — Ты не меняешься, Ривай. Плоховато, но думаю, что до завтра пройдёт, — она улыбается грустно, но взгляд держит опущенным, словно боится что-то спросить или озвучить. Хотя всё же делает это. — Ты сейчас уйдёшь, да?              — Не сегодня точно, — мужчина поднимается на ноги, следом поднимая за локоть и её. — Мне нужно отдохнуть и прийти в чувство, — стягивая с себя куртку, следом он снимает кроссовки, аккуратно ставя их стороне.              — Конечно. Ты…ты расскажешь, что с тобой было? — кажется, будто Ханджи ощущает себя достаточно неловко, но оно и неудивительно, потому провести столько времени порознь — чистое безумие, а оттого заламывает пальцы ладоней, явно не зная куда можно деть собственные руки.              Удивительная вещь — в мыслях друг у друга они были дольше, чем знакомы наяву.       И его это открытие даже забавляет несколько.              — Обязательно, только сначала я просто хочу помыться, — тот делает паузу, задумываясь. — Фиолетовое, да?              — Да.              — Цвет психов.              Ханджи посмеивается, а Ривай оборачивается и, делая шаг вперед, спотыкается о кота, который к нему незаметно подобрался, а теперь дотошно обнюхивает штанину, словно пытается что-то выяснить своим носом.              — Крыса-переросток? Я заметил, конечно, что твой срач меньше не стал, но откармливать вредных дармоедов до такого размера — перебор, — кривя губы из-за отвращения, Аккерман убирает ногу, недоверчиво посматривая на странное животное.              — Ой! — женщина спохватывается, тут же беря своего домашнего питомца на руки, который того явно не слишком сильно-то и хочет. — Его зовут Равиоль. Это сфинкс.              — Нет, очкастая, это — крыса. Проверь своё зрение, по-моему, у тебя тотальный минус, — не особо меняя выражение своего лица, он устало вздыхает. — Выглядит мерзким.              — Не всем же быть такими милыми и очаровательными, как ты, Аккерман, — Ханджи точно собирается отстаивать честь любимчика до последнего, пока светло-синие глаза-бусинки смотрят на него внимательно. — Ты же в душ собирался?              — Ну хоть без шерсти, иначе утонула в клубках, которое оно изрыгало бы, — напоследок бросает Ривай, оставляя ключевое слово за собой, а потом всё-таки уходит, прекрасно помня, где находится комната с такой желаемой чистой водой, от которой не будет нести сточным смрадом.              И чёрт бы его трижды побрал — это лучшее, что в данный момент Зоэ может для него сделать. Просто предоставить возможность сделать недолгую передышку, освежить мысли и собрать себя обратно по кусочкам, что распадались на протяжении долгих месяцев. Безусловно, в груди у него двойственные ощущения: она настолько близко, находясь за стенами, как никогда не была все эти сотни дней, однако руки его тремором заходятся, позволяя вдоль кожи пробежать ознобу. Может это все не взаправду? Может это всё выдумка, придуманная воспаленным сознанием из-за того, что он сам лежит сейчас где-то в подворотне, сдыхая от кровопотери?       В ушах тотчас начинает тянуть один-единственный звук, напоминающий такой, что издают старые радиоприёмники. Приходится ладонями упереться в дверной косяк, а после быстро прикрыть дверь, дабы не попадаться на глаза крайне любопытной особе, которая свободно и без доли стеснения засунет свой нос с горбинкой в его личное пространство. Почему-то сомнений у Ривая нет, что эта женщина всё также готова плевать с высокой колокольни на все мирские принципы и устои, голыми руками разворачивая кости изнутри, пробираясь до самого нутра и, улыбаясь в кровожадном оскале, просто чтобы позабавиться.       Стоп-стоп-стоп.              Начиная дышать чаще, мужчина раздевается рваными движениями, снимая через голову футболку и откидывая ту на поверхность корзины с нестиранной одеждой. Вид в зеркале открывается не лучший. Да и смотреть на следы ссадин и прочих кровоподтёков — сомнительное удовольствие.              — Вот тебе и не убивай, — тихо-тихо проговаривает себе под нос он, ясно осознавая, что его позиция почти пацифиста о том, что любая человеческая жизнь имеет огромную ценность, играет кому угодно на руку, но только не ему. Что если у него нет желания слыть хладнокровным убийцей? Никогда ведь проблемы не было в том, чтобы обезвредить человека, лишив сознания, а потом в это время уйти подальше, пытаясь впредь тому на глаза не попадаться. Право-право, наивная мальчишеская глупость, позаимствованная от юношеского максимализма, когда весь мир соткан из радуги и бабочек, а Риваю достаточно взять свою суженую за ручку и поскакать по цветущему полю, перегноем для которого служили тела всех тех, в сторону кого приходилось выпустить пулю.              Он опускает глаза вниз — по ногам стекает не вода, а что-то склизкое и чёрное. Инфернальное. Ему срочно нужно к психологу, потому что дальше запускать такое нельзя. Упершись разгоряченным лбом о холодный кафель, Аккерман прикрывает веки, пытаясь представить, что вода сейчас обязательно смоет все его грехи прямиком в сточную трубу, а потом серафимы запоют благословляющую молитву и карма обнулится до дефолтного состояния. Безгрешен, как младенец.              — Ривай? — женский голос окликает откуда-то за пределами трёх мутных стёкол и стены, заставляя раздраженно цокнуть языком. Угадал ведь.              — Чего тебе, очкастая? — бесцветным голосом интересуется Аккерман, дотянувшись к какому-то гелю в маленькой баночке, что отдаёт карамелью. Ну уж нет. Отставив в сторону это чудо, вмещающее в себя запах нежности и женственности, он находит наконец-то гель, что пахнет резким мятным запахом, явно принадлежащий к мужской линейке. Зачем ей?.. Хмурясь, точно того не осознавая, мужчина выдавливает на ладонь немного прозрачно-голубой жижи, которую затем втирает в волосы и по телу распределяет, морщась лишь из-за того, что пальцы касаются свежих ушибов.              — Мне не терпится узнать всё-таки, как ты здесь оказался. Ещё и так вовремя! — Ханджи начинает с чем-то шумно возиться по ту сторону их тонкой преграды, но он может рассмотреть лишь её неясный силуэт, напоминающий бесформенное пятно.              Получаса не прошло, а уже заебала.       Как ей это удаётся?              — Сказал же, что мимо проходил, — приходится для пущего душевного успокоения царапать тело ногтями, оставляя белые полосы, чтобы наверняка содрать с себя всю накопившуюся грязь.              — Рив… Ай!              Грохот.              — Ты чего? — он прикручивает воду, практически, до минимума и принимается промывать ушной канал мизинцем. — Жива?              — С бельевой корзины упала, прости-прости.              Лица её тот увидеть не может, но представляет эту безалаберную позу и нервное поправление соскользнувших с носа очков.              — Я следил, — вполне честно признается Аккерман, сплёвывая в сторону воду, — за тобой.              — В каком смысле?              — Блядь, Ханджи, а какой ещё смысл может подразумевать слово «следить»? — раздражённо спрашивает мужчина, откидывая голову назад и всматриваясь бездумно в белую штукатурку потолка.              — Как давно? — благо, лишних вопросов более не задаёт.              — Пару недель точно, — вода в кране становится горячее, словно он самолично подготавливает собственное тело к купанию в котлах Преисподней. — Пожарная лестница дома напротив твоего и бинокль. Это были риски, потому что… — вздох, — просто были риски. Можешь считать, что я присматривал.              — Вот как… — Зоэ затихает, за что тот её благодарит негласно. — Но как ты смог оказаться так близко и в нужное время?              — Видел, как эти двое идиотов заходят в твою квартиру, а тебя высматривал, потому что в эти часы ты приходишь домой, но после просто зашёл в подъезд и стоял на лестничном пролёте этажом выше, дожидаясь пока придёшь уже ты. На этом история спасения твоей задницы оканчивается, — без всякого энтузиазма рассказывает он. — И на будущее, м, закрывай грёбанные шторы в своей спальне.              — Что ты видел?! — тон женского голоса резко перескакивает на панический, а сама Ханджи подлетает к стеклянным стенам душевой кабинки, прилегая всем телом. — Ривай!              — Достаточно того, чего видеть бы не хотелось. Но вуайеристом я себя не считаю, поэтому отворачивался сразу же.              — А ты, значит, джентльмен? — если и можно в чужом голосе услышать улыбку, то только в том, что принадлежит самой Зоэ.              — Обделаешься какой, — иронично отплёвывается он и включает напор душа на полную мощь, чтобы наконец-то смыть с себя всю имеющуюся пену. Ну, кодекс чести истинного джентльмена у него определённо имеется.              Когда шум воды наконец-то застилает все окружающие звуки, в котором тонет и Ханджи, маячащая точно на периферии сознания, Аккерман обеими ладонями упирается в квадратный кафель стены, чтобы выдохнуть сдавленно и прикрыть веки, поддавшись ощущениям крупных капель, тяжело опускающихся ему на затылок.       Этим можно наслаждаться.       В этом можно самостоятельно отпускать свои грехи.       В этом можно потеряться сполна.       Можно.       Было бы.       Сухая кожа извне касается его напряженных мышц на плечах, что проступают взбугрившись, прощупывая словно. И это служит спусковым крючком, потому что в следующую секунду он, действуя только на приевшихся рефлексах, бьёт своим локтем в её сгиб руки, перехватывая чужую конечность и, прижимает к стенке, сжимая пальцами худое горло. Зоэ только тихо вскрикивает, но не от боли, а, скорее, от неожиданности.       Жилка на виске у него пульсирует бешено, а взгляд сменяется с обычного на пронзительно-уничтожающий, который острыми ножами пробирается в её карюю радужку, чтобы изрезать всё томящееся там тепло на сотню бесполезных лоскутов.              — Ты своей тупой башкой хоть иногда думаешь, Ханджи? — срываясь от злости, рычит он, но щурится, потому что вода всё ещё льёт сверху, заливая их двоих уже. Проблема заключается только в одежде, надетой до сих пор на женщине, которую она даже не подумала снять. — Я живу на взводе сколько времени, а ты просто берешь и подкрадываешься! — сцепив пальцы крепче, Ривай встряхивает её, явно желая хоть как-то вбить в глупую голову понятие об инстинкте самосохранения. — Настоятельно рекомендую опасаться меня, пока я не приду в чувство.              Ханджи снимает очки с переносицы, стекла которых успело прилично залить водой, а после проходится предплечьем по двум кранам, скручивая напор хотя бы до среднего, и обхватывает его руку своей, свободно отрывая от горла, потому что влажность их кожи может в таком деле только подсобить.              — Нет, — она откладывает на выступ акрилового поддона очки и затем снимает насквозь мокрую рубашку, которая влажным комком ткани падает им под ноги.              — Что нет? — раздражение в его словах так и звенит, отражаясь от поверхностей кабины, пока женщина перед ним стягивает с себя сначала майку, а затем, несколько проблематично, спускает вдоль бёдер джинсы вместе с нижним бельём.              Ривай вообще не понимает, что он прямо здесь и сейчас делает.       Не понимает, почему стоит истуканом.       Не понимает, почему позволяет приблизиться ей запредельно близко.              Мужчина медленно взглядом проходится по влажным волосам каштанового оттенка, что от воды становятся ещё темнее и обрамляют худое женское лицо, прилипая прядями к щекам; проталкивает внутри себя комок первобытного страха, потому что ощущает в Зоэ что-то нечеловеческое, что-то куда более безумное, чем его собственное сознание; понимает прекрасно тот факт, что они могут разделить это чувство на двоих в единую секунду.              Однако.              — Опасайся меня, Ривай, — уничтожающим тоном мурлычет ему на ухо Ханджи, заставляя втянуть лишь тонкую струю разгоряченного паром воздуха, прежде, чем его сердце наконец-то сделает болезненный кульбит, вынудив в грудной клетке сжаться всё до микроскопических размеров, а потом расшириться резко, ударяя раскалённой кровью в голову. Также громко, как бьёт молот в наковальни, так и у него в мыслях раздаётся акустикой набат, вынуждающий задышать чаще и двинуться на неё неостановимым бронепоездом, просто чтобы уничтожить это бахвальство, разбив на самые мелкие кусочки, локтем прижав к кафельной стене худое тело, надавливая на грудь.       Босые её ступни съезжают вниз, путаясь во множестве мокрых тканей, но Аккерман умудряется словить тело, фиксируя второй рукой, практически, нежно обняв за талию.              Истины всего две:       Первая — у него всегда всё практически.       Вторая — у них никогда не будет нежно.              Ханджи смеётся.       Он прекрасно знает каждый оттенок её смеха, просто потому что прокручивал те в голове более десятка раз, но этот — особенный.       Грудной, исконно дьявольский, ядовито-режущий.       Она смеётся подобным образом, совмещая в себе две плещущие крайности откровенной ненормальности и притягательного безрассудства, лишь в те моменты, когда знает, что хочет получить; когда уже получает, что хочет; когда даже не пытается приложить усилия, чтобы что-то получить.              — Ривай, — мужчина убирает наконец-то свой локоть, даруя ей недолгую свободу, потому что затем заводит обе руки за её спину, обхватывая.              Сама Зоэ аккуратно касается пальцами его слегка преобразовавшегося лица с более заостренными и жестокими чертами, скользя меж делом ещё ниже, пока они не оказываются глазами на одном уровне.       Её тёплое дыхание, срывающееся с приоткрытых губ, согревает уголок его рта, потому что долгое пребывание в воде сказывается лёгким замерзанием. Хотя сейчас ему уже далеко не холодно.              — Чего?              — Ты назвал меня своей женщиной. Это ошибка? — подушечки заботливо убирают с глаз смоляные пряди волос, давая лучший обзор.              — Да.              Ханджи думает, но тут же растягивает рот шире, больше скалясь даже, чем улыбаясь. И уничтожает миллиметры расстояния между ними так, как не смог бы сделать он, едва-едва касаясь своими губами одной его нижней.       Она поняла правила чужой игры, что всё ещё продолжается между ними.              — Это не было ошибкой?              — Нет.              Всё окружающее пространство стягивается до размера ушка иголки, обделяя лишь их двоих, потому что сейчас ни его, ни её абсолютно ничего не волнует.       Аккерман вжимает её тело в стену, придавливая лопатками до сумасшедшей боли, потому что участки кожи проникают между кафелем, защемляясь неприятно, но хуже лучше — он оказывается куда более настойчивым, поэтому прижимается вплотную, соприкасаясь кожей кожи, отчего Зоэ только сбито выдыхает, когда тот вовлекает её в хаотичный и требовательный поцелуй. Его сухие губы сминают женские, напоминающие почему-то по вкусу карамель. Кажется, это болезнь. Всё в ней теперь ассоциируется у него с карамелью, что точно такой же тягучей массой перетекает в полушариях мозга, промывая мысли насквозь, чтобы в них не было ничего лишнего, кроме самой женщины. А потом они ударяются зубами. Ещё. И ещё. Ханджи делает это намеренно, ведь умудряется выдать себя глупым хихиканьем, кое раззадоривает в мужчине лишь больший гнев, переходящий в сплошное желание. И её влажный, острый на многие слова, язык проникает ему в рот, очерчивая кончиком ровный ряд нижних зубов, проходится вдоль нёба, чтобы после позаимствовать вязкость чужой слюны и вынудить того утробно рыкнуть.       Она окольцовывает ему шею, когда Ривай спускается ниже и несильно кусает за подбородок, но только для того, чтобы впоследствии вцепиться в мягкую кожу над сонной артерией, всё также собственнически оставляя там округлую кромку, наливающуюся красноватым оттенком. Сойдёт быстро, в отличие от засосов, что постепенно украшают выпирающие ключицы, словно самое дорогое украшение. Так и есть.       Зоэ рядом с ним, в его руках, стонет и трётся своей грудью о мужскую, будто специально, но это всё равно вынуждает горошинки её сосков затвердеть, а самого Ривая прикрыть ненадолго глаза лишь для того, чтобы не утонуть в наплыве всех этих эмоций. В них, словно в этой кабине, наполненной до краёв водой.       Но всё-так Аккерман предпринимает наиболее выгодное для них двоих решение — разворачивает Ханджи лицом к стене и впечатывает полностью, вынуждая прижаться щекой, чтобы та могла хотя бы изредка бросать короткие взгляды себе за спину. Пальцы одной руки путаются в мокрых женских волосах, надавливая на затылок, словно фиксируя, пока второй он пробегается подушечками вдоль волнистой линии выпирающих ребер, а затем и вычурной талии, пока не достигает контрольной точки, заводя пальцы к внутренней стороне бедра, очертив перед этим широкую тазобедренную кость.       И ему удаётся найти её.       Живую, настоящую, без единой маски притворства, с абсолютно пустой головой, потому что сейчас она готова, буквально, на все, стоит грубым пальцам скользнуть вдоль возбужденного клитора, задевая тысячи нервных окончаний, из-за которых её током пробивает. Зоэ пока что только стон тихий роняет и закрывает глаза, концентрируясь на ощущениях, но всё-таки предусмотрительно прокручивает кран, закрывая воду, чтобы та не смывала естественную смазку, создавая им двоим неприятные ощущения. Вот только шершавые подушечки не останавливаются лишь на этом, а проникают дальше, касаясь влаги, чтобы затем вновь подняться выше и намного легче продолжить массировать бугорок круговыми движениями.       Ханджи умоляюще скулит и задыхается, царапая ногтями гладкую поверхность, а после решается посмотреть на сосредоточенное лицо, подмечая потемневшую окантовку чужой радужки, что принимает оттенок графита.              — Ривай, я…сейчас… — подавившись стоном, женщина выгибается в пояснице, точно ощущая внутри себя нагнетающее чувство скорого оргазма, однако всё обрывается чересчур резко, когда чужие пальцы исчезают, вынуждая ту захлебываться в чувствах, жалящих каждый сантиметр её тела.              — Нет.              Аккерман больше не тянет времени, потому что сразу же входит полностью и до упора, замирая только на долю секунды, дабы перевести дух, оставив на её плече короткий поцелуй с намёком на что-то большее. Он не хочет экспериментировать с толчками или баловаться с амплитудой, потому что для этого они обязательно найдут время. Оптимистично. Он просто пальцами сжимает кожу на её бедре до синяков, до следов от ногтей, до болезненного крика из её глотки, когда хватка становится запредельной, но пускай Зоэ никогда в этой жизни не занимается самообманом, ведь ей нравится.       Иначе остановила бы.       Иначе не позволяла бы сейчас так безобразно, нагло и беспардонно оттягивать её волосы, наматывая на кулак, а между делом остервенело втрахивать в клятую стену душевой кабины, будто нарочито желая стереть всё её существо в сплошной порошок.       Она повторяет его имя, словно анафему, которая на неё цепляется мрачной тенью, что будет преследовать до смертного одра, а Ривай думает о том, что в произношении собственного имени не хватает хрипов, посему отпускает пряди и скользит ладонью к шее, обхватывая спереди, вынуждая выгнуться в пояснице ещё сильнее.              — Я упаду, — стонет жалобно в какой-то момент женщина, а он подмечает дрожь в чужих ногах, потому что даже сведенные колени указывают на то.              Безусловно, позволить ей упасть тот не может, поэтому только усугубляет толчки, заставляя при каждом глубоком проникновении биться ребрами о твердую поверхность, прижимаемую его крепким телом. В какой-то момент Ханджи хочет закрыть себе рот, ведь стоны прекращают выходить за рамки приличного и смешиваются с криками, появляющимися из-за того, что Аккерман кусает её за плечо или лопатку, прикусывая до одури сильно.       Ханджи молится богам.       Ханджи молится ему.       Он находит это даже забавным, до тех пор, пока она не начинает сжимать мышцы, обхватывая плотным кольцом его член внутри себя, специально заставляя прочувствовать всю глубину эмоций, которые могут быть. Ривай прекрасно всё прочувствует. Каждая стенка лона с проступающим рельефом заставляет и его срываться на тихие стоны, а ещё упереться лбом о затылок Зоэ, прикусывая холку.       Пусть горит синим пламенем эта чёртова Ханджи.       Его пальцы вновь повторяют изученную дорогу, только в ускоренном темпе, проникая ей между ног и касаясь клитора опять, чтобы заставить ту едва ли не плакать. Ему хватает, буквально, пары прикосновений, чтобы женщина опустила голову вниз, судорожно постанывая, принимаясь дрожать всем телом в оргазменной судороге и пытаясь найти холодную отдушину в тёплой стене. Она кусает свою руку, пока Аккерман также ощущает подбирающийся оргазм, продолжая толкаться, но более действовать опрометчиво и на эмоциях — правда, что ли? — тот не желает, а поэтому успевает выскользнуть из неё, прогоняя дрожь этим скольжением, и кончает ей на ягодицы, крепко-крепко сжав женские рёбра. Лишь бы не хрустнули.       Ривай, практически, заботливо подхватывает её под грудь, чтобы Зоэ не соскользнула без чувств вниз по стеклу, а после рывком разворачивает к себе лицом, позволяя ей цепляться за собственные плечи, хоть и пальцы у неё оказываются слишком худощавые, создавая впечатление звериных когтей.       Ханджи откидывает голову назад и прикрывает веки, продолжая всё также тяжело дышать, ощущая, как вздымается и чужая грудь, а они раз через раз соприкасаются разгоряченной кожей. Он же носом утыкается ей в сгиб шеи, чувствуя, что женские ладони невесомо оглаживают бритый затылок, даже несколько ласково, будто это попытка с её стороны наладить контакт с одичавшим животным.              — Я скучала, — тихо проговаривает Зоэ, а ему в голосе слышится ещё один оттенок печали, который он открывает для себя. Но сам Аккерман только лишь вздыхает и сильнее обнимает тело в своих руках, касаясь проступающих позвонков из-за чрезмерной худобы.              Я сильнее.              

***

             Мужчина проходится вдоль всей квартиры и закрывает шторы, а где есть возможность — опускает жалюзи, вызывая явное недопонимание в глазах Ханджи, которая в позе йога восседает на кровати и молчаливым взглядом за ним следит, уподобляясь своему уродливому коту, присутствие которого тот игнорирует старательно, потому что этот лысый кусок мяса принимается следовать за ним по пятам, знатно действуя на нервы.       Между делом приходится подцепить резинку джинсов и подтянуть их выше, чтобы не сползали до того уровня, на котором их носил несчастный блестящий вампир из фильма.              — Нет, я всё равно не понимаю! — женщина взмахивает руками, сдаваясь целиком и полностью, едва ли не хватаясь за голову. — Что ты делаешь?              — Приучаю тебя закрывать шторы, — хмуро отвечает он, заканчивая обход по всей жилплощади, и закрывает дверь в спальню прямиком перед сморщенным носом кота. — Включай голову, очкастая, потому что ты слишком хорошо притворяешься дурой. Не заставляй меня в это поверить, — бросив на неё соответствующий взгляд, Аккерман присаживается на край кровати и хмурится от болезненных ощущений, отчего между бровей тут же залегает складка. Всё его тело ломит и выворачивает наизнанку.              — Я могу только попытаться предположить, — натягивая на плечи лёгкое одеяло, Зоэ как-то неуверенно губы мнёт, но всё-таки подползает чуть ближе, аккуратно опуская свой подбородок ему на плечо. Право, дополнительная тяжесть со стороны, оказывающая давление на его мышцы, и Риваю кажется, что тело может сложиться пополам, разломав позвоночник на две части. Но он терпит. Терпит и косит взгляд на неё, подмечая вновь какой-то нездоровый блеск в этих широких глазах. Придумала что-то? Нет. Это она так думает.              — Уже слышу скрип шестерёнок в твоей башке.              — Ха-ха, — плюётся саркастично Ханджи. — Это что-то около мер предосторожности?              — Допустим, — мужчина тяжело вздыхает, циркулируя воздух в лёгких неспешно. —Не хочу, чтобы тебе из-за меня прилетело. Просто смоделируй ситуацию: ты человек, который хочет меня убить, а я в это время нахожусь в квартире с кем-то другим. Тебе нужны свидетели? Нет. Чёрт знает, может где-то в противоположном доме уже расположился снайпер, поэтому не стоит тебе лишний раз маячить рядом с окнами. По крайней мере, пока я поблизости.              — Если ты думаешь, что я боюсь…              — Ханджи, — он обрывает её сразу же, поведя плечом, чтобы вынудить ту убрать подбородок. Всё же тяжесть, даже такая незначительная, становится мучительной. — Это не о страхе. Это про глупую и бесполезную жертвенность. Ты можешь быть в сотню раз храбрее, чем я, но пуле, которая прилетит сюда, — Аккерман указательным пальцем постукивает по её лбу, — абсолютно плевать.              — Ты всё слишком драматизируешь, — улыбаясь, она падает на матрас, вытягивая руки над своей головой и подтягиваясь добротно, а потом прикрывает рот в зевке. — Ложись и отдыхай, Ривай. Я думаю, что пару часов сна тебе не помешают.              — Ага.              Он снимает джинсы и, сложив их, откладывает на прикроватную тумбочку, а после медленно ложится, чувствуя, как вдоль всех мышц, скрепленных стальным напряжением, наконец-то проходится волна расслабления. Радует то, что в комнате не жарко, поэтому можно укрыться не полностью, а лишь по пояс.       Заложив руку под голову, вторую Аккерман кладёт себе на живот и прикрывает глаза, думая о том, что поспать — правда хороший вариант.       Однако…              — Что ты пялишься, Ханджи? Я отчётливо ощущаю твой взгляд на себе, — приходится повернуть лицо в её сторону, тут же спотыкаясь глазами о другие глаза, что в темноте горят карим огнём. — Ну?              — Что мы будем завтра делать? — легко интересуется она, лёжа на боку и подперев голову рукой.              — Мы?              — Да, мы. Пускай тебе это и не нравится.              — Какая проницательность, — тот вздыхает. — Всё просто: сержант Зоэ идёт посвящать всю себя и своё сердце законному долгу, а я меняю место дислокации на новое.              — Размечтался, — Ханджи фыркает и заправляет прядь своих волос за ухо, дабы те не мешались. — Федералы свяжутся со мной, а поэтому ты никуда не денешься. Да и сержант Зоэ всегда может взять отгул, думаю, многие будут только рады моему исчезновению.              — Понимаю многих, — не упускает момента тот, чтобы проговорить небольшую колкость.              — Сволочь, — она, быть может, и хочет пихнуть его, но сдерживается, сжалившись над состоянием чужого тела, поэтому опускает голову на подушку, готовясь уже спать. — Наслаждаешься, да?              — Считай, что да. Кстати, я заходил к себе в квартиру, но там какого-то чёрта поменяны замки, — упрекающий взор тут же устремляется в сторону Зоэ, которая приоткрывает лениво лишь один глаз и растягивает губы в наглой ухмылке. — Не знаешь каких рук это дело?              — Вот этих, — она поднимает руку, шевеля пальцами, но тут же опускает вниз. — Завтра обязательно дам тебе ключи.              — Ладно.              Ривай замолкает, наблюдая за тем, как Ханджи обнимает подушку, переворачиваясь на живот и, кажется, моментально впадает в дрёму. Такому умению можно только позавидовать. Хоть точные черты её лица рассмотреть он не может, однако в данный момент она — единственный объект во всей комнате, на который тот готов смотреть бесконечно долго. Только для того, чтобы образ умиротворённый высечь у себя в подсознании, будто рисунок наскальный, кой потом сможет ему навевать приятные воспоминания о проведенных в спокойствии минутах.       Безусловно, хочется думать о том, что все ужасные вещи остаются позади, живущие в месяцах самого настоящего Ада, но внутреннее предчувствие так и вопит об одном — худшее будет лишь дальше.       Аккерман совсем-совсем не хочет втягивать во всю эту гниль Зоэ, чьи руки не должны мараться в грязи, в которой он увяз по горло.              И это единственная причина, почему не мы, Ханджи.