Cigarettes and music.

Она смотрит бездонным взглядом на койку напротив, находясь в медпункте. За дверью ругаются Ринтаро и Миеко, бросаясь ругательствами направо и налево. За весьма низким столом сидит врач и что-то пишет в справке, ворчит на слабый подростковый организм, на её ментальную слабость. Всё это морозной пеленой проплывает мимо Коурай, поджавшей ноги к груди и обхватившей их, положившей голову на твёрдые прохладные колени. Она снова и снова проигрывает случившееся на плёнке, покрывало чёрных, как смоль, ресниц тихо трепещет; она хочет снова расплакаться. — Держи, — врач протягивает в руки справку, что-то вроде освобождения на весь оставшийся учебный день и, вероятно, говорит ещё взять кого-то себе в сопровождение, но Алеся уже совсем не обращает на это внимание. Выходя из кабинета, она оглядывает небольшую толпу около медпункта, состоящую из нескольких волейболистов и Миеко. Что-то из ряда вон выходящее, что ли. Остановившись посреди толпы, она несмело оглядывает её, цепляется взглядом за Осаму и, подходя к нему ближе, хватает за пиджак формы и ведёт куда-то за собой. За ними медленно идёт Атсуму, стараясь держаться позади и останавливая разгневанного Суну от желания подойти ближе. Она ничего никому не говорит, только ведёт за собой близнецов, держа одного за рукав. Да и нечего ей говорить, разве что объясниться. — Куда мы?.. — Саму буквально шепчет это, накидывая на плечи лёгкую осеннюю куртку. Коурай многозначительно смотрит на него, и ему кажется, что ничего не случилось и перед ним сейчас стоит всё та же Леся. — Домой, — это вырывается болезненно, Атсуму накидывает на девушку свой шарф, — убери, пожалуйста. — Ты заболеешь, — парень упрямо затягивает ткань вокруг её шеи, поправляет куртку и тормошит её волосы, — а нам ещё живой менеджер нужен, не так ли, Саму? Другой близнец Мия лишь неловко кивает, открывает дверь на выход из школы и смотрит на помрачневшее небо, сопоставляя его с девушкой у себя в голове. "Если бы она была бы богиней, то отвечала бы точно за погоду." Они долго стоят на крыльце, смотрят на свинцово-синее небо и каждый мыслит о своём — и троим кажется, что для других их мысли непостижимы и неизвестны. Алеся проскакивает ступеньки одну за другой и прыгает прямо в лужу, словно маленький пятилетний ребёнок. Правда, малость неулыбчивый и слишком грубый для этого мира. "Возможно, когда-нибудь всё будет хорошо, но не у меня, нет" — мыслит Златская, глядя на испачканную обувь. — Тебе в ясли надо, — Осаму не отличается особым дружелюбием и приветливостью, смотрит на неё свысока и оценивает со своей колокольни, — ей-богу. — Ну, да, — глухое ворчание вылетает из её рта, она смотрит на дорогу впереди и уворачивается от открытого канализационного люка, — куда мне до тебя, мистер "а нам всё ни по чём — у нас морда кирпичом". Атсуму заливается смехом под кряхтение близнеца, он что-то говорит о том, что Саму — это один, а не много, правда, его никто не слушает. Его не игнорируют, нет, его словам просто понижают вес до атома. На пешеходном переходе, там, где есть ещё и светофор, долго горит красный, будто, если он сейчас отдаст своё место зелёному, произойдёт катастрофа. Ей сейчас кажется, что легче было дойти одной, чем тащить за собой двух амбалов, а одного, к тому же, с ветром в голове. Тсуму достаёт собеседников глупыми шутками, задирает брата, но не подходит ближе, чем на метр, к девушке. Мысли в его голове путаются, ему кажется, что их менеджер знает про каждого из них всё, включая самые потаённые секреты. Ему не страшно, ему даже всё равно, но на душе от этого всё равно очень странно — как будто бы его сердце кошки скребли. Когда они заходят за очередной переулок, Алеся останавливается, достаёт пачку новых Marlboro и подкуривает, протягивая пачку парням, которые тут же отказываются. Сейчас она кажется такой умиротворенной, но пустой. Взгляд, будто сквозь стену напротив, словно всё, что она видит сейчас — это синоним ничему. Никотин прожигает лёгкие, она выдыхает его и тут же затягивается снова. Сигареты — её наркотик. — Когда ты начала курить? — Атсуму пытается разрядить напряженную обстановку, нависшую над компанией, но хватается за неудачную тему. — Это, — она прерывается на пару секунд, вспоминая, как тогда жгло горло, когда она впервые затянулась, и это были не Marlboro, а другие, ужасные сигареты, — случилось два года назад. Больше вам знать не обязательно, спасибо. Мия переглядываются, потом долго смотрят на Коурай и кивают головами, как китайские болванчики. — За что? —Осаму первым подаёт голос, его холодные серые глаза буквально пожирают меня взглядом. — Дальше я сама, — окурок выбрасывается в найденную урну, Леся, сделав глубокий вдох, поворачивается и идёт дальше, махая рукой на прощание, — свободны. Мия не сдвигаются с места, ошарашенно глядя на объект впереди. — Брат, кажется, нас впервые послали, — давит из себя Атсуму, доставая из кармана телефон и глядя на время. — Да ещё как, — вторит ему Саму, поворачивая обратно в направлении школы.

***

Она стоит у порога дома, вздыхает и молчит, нелепо поправляет свисающую с плеча лямку рюкзака и несмело толкает входную дверь, которая даже без особого напора поддаётся и сию секунду распахивается. Леся тяжело вздыхает и надеется, что родители об этом не узнают. И сейчас она думает не только про случай в школе, но и про незапертую дверь. Она про себя проклинает Яра, который не запер её, когда уходил в школу, но она проклинает и свою слабохарактерность и повышенную нервозность в последние несколько дней. Она закрывает дверь, падая на неё спиной и глухо скуля от боли; сползает по ней и сидит на маленьком ковре, бросает обувь в обувницу и сбрасывает с плечь рюкзак в неизвестность. Часы на левой от неё стене говорят, что сейчас время обеда, она неловко плетётся на кухню и открывает холодильник, в котором стоит кастрюля обычного русского борща — такого, какой она больше всего любит. Что ей ещё любить? Плита медленно фырчит что-то, кастрюля с грохотом падает на конфорку. Справа от плиты Леся уже гремит посудой: достаёт тарелку, ложку, режет хлеб плохо заточенным ножом и кладёт его в пластмассовую чашу. Чайник на соседней конфорке медленно греет ледяную воду — тухлая обыденность за последние недели кажется чем-то вроде кислорода. Около шести вечера домой возвращается уставший брат, неистово требующий еды и буквально стучащий по столу ложкой. — Ты чего такая недовольная? — он жуёт онигири и, отставляя тарелку супа подальше, отпивает из кружки кофе, ещё горячий и горький. — День не удался, — она смотрит в окно напротив и видит идущих домой работяг, среди которых, к сожалению, нет её родителей. Хотя, возможно, отчасти это и к счастью, — от слова совсем. — И что же с принцессой приключилось? — Яр делает новый глоток, выгибает бровь и берёт с соседней тарелки овсяное печенье. — И куда в тебя лезет, — Леся удивлённо наблюдает за братом и думает, что его желудок бездонен, — скажи-ка мне на милость?.. — В желудок, систр, в желудок, — он делает последний глоток и идёт к раковине, стараясь удержать в руках несколько немытых грязных чаш, — так и быть, я помою и за тебя посуду. Леся особо не возмущается, хоть и знает, что после обеда она мыла посуду, как и после своего довольно раннего ужина. Она лишь улыбается и щурит заболевшие от света лампочки глаза. Она облокачивается на ладонь, уставленную локтём на столе и продолжает немо смотреть в окно. Ярик у неё больше ничего не спрашивает — знает, что она ему ничего и не расскажет. Где-то на горизонте маячит мама, женщина выглядит уставшей и вымотанной, но пытается сохранить идеальный вид. — Как нелепо, — подмечает Алеся, что не уходит от ушей её брата. — Что именно? — он отворачивается от раковины и смотрит в окно, а завидев мать лишь ускоряется натирать до блеска посуду. — Да так, — она секундно прерывается, смотрит на сломанный утром ноготь мизинца и, не прибегая к помощи маникюрных ножниц, отрывает его. Дверь почти беззвучно открывается и на пороге появляется мать.