Мать. Стоит в коридоре и шуршит пакетами, забрасывает обувь в обувницу и медленно идёт на кухню.
Она не смотрит на них, когда заходит на кухню, попутно бросая пакеты с едой на стол. Она смотрит на них лишь тогда, когда начинает раскладывать вещи по местам, будто намекая, чтобы помогали, а не штаны просиживали.
Алесе кажется, что старые добрые времена возвращаются, ещё до плачевного десятилетнего и далее возраста, а как раньше. Не когда дед, срывая голос, кричал, чтобы её больше не били до полусмерти, а когда её любили, холили и лелеяли.
Когда за ней носились.
Сейчас уже слишком поздно, и сама мать понимает, что прошлое не изменить, как бы не жалела. Как бы не жалела тех брошенных горестно-гневных и ненавистно-проклинающих взглядов, направленных на единственную дочь. Как бы не жалела об оставленных на её теле ранах, ссадинах, превращающихся впоследствии в непоправимо-страшные шрамы, которых последняя ни капли не стеснялась. Как бы не жалела слов, оставшихся в её душе, как пули в бездыханном теле умирающего человека.
Слов, которые навсегда перевернули мир ребёнка.
Мать никогда не простит себе оставленных в ванной бритв, которыми тогда ещё неразумная дочь резала себе вены. Отчаянно пыталась вскрыться.
В памяти Леси это осталось неизгладимым ранением, но она больше никогда не будет вспоминать об этом, даже если ей будут угрожать дулом у виска. Она всё простит, отпустит и забудет, чтобы больше не приносить таких проблем.
Юра. Несносный больной подросток, мечтавший о многом, но сломавшийся за один миг из-за эпилепсии. Это был эпофеоз страданий, в которых козлом отпущения почему-то стала именно Леся. Тогда ещё ребёнку было ужасно интересно, за что ее так.
Сейчас — пустота, ставшая приятным океаном в груди Златской. Именно Златской и никакой больше. Леся смотрит на мать, улыбается и всё забывает, прощает, все появившиеся в её душе острые словно нож углы сглаживаются. Она теряет свою последнюю ненависть.
И мать не смотрит. Стыдно. Она тихо вспоминает в этот день всё плохое, что видела их семья, вспоминает, что больше всех настрадалась не она, а её дочь. Вспоминает, как десятилетняя Леся жалась к чугунному радиатору в старом доме её деда, как её, матери, отец влетел в дом с криками и впервые ударил свою дочь. Её мать помнит, как болела её щека, но сильнее болела лишь душа, но не за дочь, не за невинного ребёнка, а за себя, за монстра.
Мать не замечает, как одинокая слеза стекает с правого глаза, катится по щеке и тихо, совсем беззвучно, падает на стеклянный стол. Она не замечает, как тёплые руки её детей обнимают её и не слышит, как они просят её успокоится.
Она уже ничего не слышит или не хочет.
Леся держит мать за плечи, содрогающиеся от слёз, но она не чувствует ничего, в отличие от младшего брата, который искренне сопереживает матери. Он не видел этих ужасов, хоть и был на год младше.
Леся уходит тихо, опуская руки и шоркая ногами по полу. Внутри ничего даже не дёргается, когда она уходит под просьбы матери и брата остаться. Не сейчас, не в эту минуту, когда она, наконец, получает желанные извинения.
— Уже слишком поздно, — бросает она напоследок, волоча своё тело в комнату и запираясь там на замок, громко стукнув дверью.
По щеке, казалось бы, должна течь хоть одна скупая слеза, но и её нет. Леся думает, что её и не должно быть. Сейчас, слыша, как мать надрывно извиняется перед ней, она окончательно понимает, что эти жалкие извинения нужны были не ей, а той маленькой безвинной девочке, прижавшейся к углу стены.
Она падает на кровать, слушая, как на телефон приходит множество уведомлений и половина, вероятно, сообщения от совсем ненужных людей. Она хочет исчезнуть раз и навсегда, но в голове всплывают лица новых близких ей людей, которые видели её в не лучшем состоянии, но это не так уж и страшно.
Братья Мия.
Суна.
Шинске.
Волейбольная команда.
Даже одноклассники стали хоть и немного, но близкими ей.
А родная мать стояла в стороне, в самом углу, как и сама Алеся в детстве, загнанная в него её ненавистью и неприязнью.
— Черт, пора выходить из этого состояния, — бормочет в подушку, помечая ненужные уведомления прочитанными, но видит одно короткое сообщение от Осаму и долго смотрит на него.
"Ты как?"
Ничего лишнего — просто и лаконично, без ненужных фраз и наигранного беспокойства, как у большей части написавших ей людей. И именно ему она захотела ответить.
***
Утро наступило неожиданно с громким сигналом будильника. Отключив его, Леся медленно поднялась с кровати и удивилась, ведь такое случилось впервые. На кухне уже кто-то гремел посудой. В надежде, что это будет брат, она спустилась и остановилась у входа на кухню, где её мама спокойна готовила яичницу.
— Доброе утро, Лесь, — не отрывая взгляда от сковородки, говорит женщина и медленно переворачивает яйца на другую сторону, как любит её дочь.
— Утро добрым не бывает, — бурчит ей в ответ девушка, удаляясь в ванную, чтобы почистить зубы, — особенно, когда надо идти в школу, — бросает уже где-то в коридоре.
Из соседней к её комнате сонно выползает Яр, потирая заспанные глаза руками.
— Доброе, соня, — кидает ему по дороге, и получает такой же ответ. Краем уха она слышит, как младший говорит с матерью и плюхается на табурет.
Вчера она думала, что готова ей всё простить, но как только услышала, как мать извиняется, поняла, что уже поздно, и эта рана будет жить с ней вечно. Она о ней не забудет и не простит, просто будет теплее, что ли?
На этом её любовь к матери закончится раз и навсегда.
Возвращаясь на кухню, она видит брата, который качает головой при виде её, но ничего не говорит. Заступник. Возможно, он прав, но она не изменит своего мнения. На столе стоит тарелка с жареными яйцами и парой долек свежего огурца, садится за стол и медленно ест, пытаясь протянуть время до похода в школу.
— Леся, ешь быстрее, опоздаешь, — ворчит мать и убирает ненужные столовые приборы в шкаф, — хватит спать над тарелкой с яичницей!
— Ага, уже бегу грызть гранит науки, — огрызается девушка и начинает есть нормально, противно скрежеща вилкой по блюду. Мать морщится, но ничего не говорит.
Спустя пару минут стараний Леся, наконец, съедает омлет и уходит в комнату, где окончательно приводит себя в порядок и как можно быстрее сбегает из дома. По дороге в школу она слушает музыку в наушниках и резко вспоминает, что сегодня была утренняя тренеровка волейбольный команды.
— Чёрт, тренер меня убьёт, — она слегка ударяет себя по лбу, но продолжает идти в школу, ожидая расспросов и выговоров.
Всё становится веселее, когда она прямо у дверей школы встречает тренера. Норимуне стоял у дверей и ждал кого-то, она остановилась, чтобы поздороваться, но мужчина остановил её.
— Тебе уже лучше? — в его голосе звучит обеспокоенность, некая досада, но на лице нет ни капли эмоций.
— Да, мне уже лучше. Простите, что не смогла сегодня присутствовать на тренеровке. Из-за случившегося совсем из головы вылетело, — Алеся почёсывает затылок и слегка поправляет форму. Она смотрит на землю и старательно считает песчинки на ней.
— Ничего страшного, — Куросе Норимуне улыбается, гладит девушку по голове, и в его глазах появляется совсем немного тепла, — у тебя была уважительная причина. Правда, из-за беспокойства парни не могли сегодня нормально работать, но я их понимаю. Каждый из них ходил как на иголках. Все беспокоились о тебе и надеялись, что ты придёшь сегодня.
— Я не пришла на тренировку, — голос звучит оптимистично, Леся улыбается и переступает через ступень на лестнице к главному входу в школу, — но пришла в школу. Это ведь уже хорошо?
— И правда, — Норимуне-сан смеётся, открывает дверь и, как истинный джентльмен, пропускает девушку вперёд, — хорошо.
Тут они расходятся — Куросе Норимуне идёт к директору по каким-то важным делам, а Леся топает в класс, где её встречают радостными возгласами. Она пытается вырваться из толпы одноклассников, но не может. От этого ей становится весело, она звонко смеётся и, наконец, хочет пойти к своей парте через расступившуюся толпу, но не тут-то было.
Она пугается неожиданному появлению волейболистов, стоящих в дверях с удивленно-взволнованными лицами.
