Сегодня темнеет рано

Мой друг-скинхед, надев штаны, Уже на день составил план: Зайти в пивняк, попить пивка И на работу опоздать Купить нa «хайкинги» шнурки и «Cockney Rejects» записать Жиду-соседy дать пизды, и, этo делая, орать А когдa день заменит ночь, Мой друг нe против покурить И выпить тожe он нe прочь, прохожим ёбла налупить Устроить панковский дебош, и, деньги вce спустив в пиздy, Свалиться пьяным под забop и бешенo орать в бредy Леша Закон Елисею Старцеву было шесть, когда это случилось в первый раз. Или семь, он точно не помнил. Они с матерью пошли на рынок за творогом и молоком, — это был своего рода ритуал: каждую субботу в десять утра приезжали из своих деревень и пригородов молочницы с помятыми рожами и гремящими ведрами, марлечками на банках, бидонами и тележками. Пока мать думала, хватит ли им половины килограмма или взять еще триста — на сырники, мальчик заметил, что она периодически с неодобрением и брезгливостью посматривает куда-то вбок, откуда слышны гортанные перекрикивания и смех. Он проследил за её взглядом и заметил их — компанию смуглых парней возле ларька с овощами. Долго потом он не мог выкинуть из головы навязчивую картинку — эти чёрные блестящие волосы, под стать таким же блестящим и таким же черным кожзамно-лаковым курточкам (как же он впоследствии возненавидел эти чёртовы курточки!). Особенно ему запомнился Гейдар (Елисей потом узнал, что его так зовут): у него было вечно лениво-снисходительное выражение лица, брови, как будто нарисованные фломастером, и тонкие длинные пальцы (которые он разглядывал каждый раз, когда Гейдар медленно и уныло, как вообще все в этой жизни, отсчитывал ему сдачу). — Иди сходи за помидорами, — говорила мама. — К хачам? — спрашивал её Елисей, заранее зная ответ. — Ну да, к хачам, и что? — раздражённо отвечали ему. — Ничего, — пожимал плечами он. Это тоже было своего рода ритуалом. И он шёл, втайне надеясь, что сегодня на рынке не будет Гейдара. И зная, что тот там, конечно же, будет. И он, Елисей, снова будет на него пялиться и прокручивать это в голове. Трудно сказать, впрочем, что это ему не нравилось. В супермаркете через квартал от его дома работал охранником молодой кавказец по имени Джабраил (это было написано на бейджике), и Елисей так часто топтался на месте, разглядывая его аккуратную бородку, рельефные волосатые руки и обтянутую футболкой красивую грудь, что тот начал относиться к нему с подозрением. И стал демонстративно прохаживаться рядом с ним, периодически окидывая его колючим взглядом, близкий к тому, чтобы поймать его за руку и протрясти его карманы в поисках пизженного. Невдомёк ему, дураку, было, какую услугу он оказывает человеку, который регулярно прохаживается мимо этого магазина с единственной целью — заглянуть в окошко и тут же либо обрадоваться и зайти, либо уйти раздосадованным, если сейчас не смена Джабраила и на его месте напарник. Елисей иногда подумывал действительно что-нибудь украсть, чтобы гарантированно обратить на себя внимание, но умом понимал, конечно, что затея плохая. А не так давно он был в кинотеатре и заметил возле бара колоритную парочку — высокого плечистого грузина и тоненькую блондинку, которая на фоне спутника терялась и казалась каким-то несущественным приложением, навроде карликовой собачки в сумке гламурной особы. — Чё хочеш-то, билядь? — нарочито грубо спрашивал он её, будто разговаривал не со своей дамой, а с бомжихой, которая увязалась за ним в тёмном переулке и просит денег на опохмел. Однако та, похоже, привыкла к подобному обращению и не обижалась. Елисей не мог забыть об этой короткой сценке. Причём думал он о ней, к своему огорчению, не в ключе: «поганая чернильница, ни гордости, ни чувства собственного достоинства». Он думал о длинных, пушистых ресницах грузина. Удивительно — как у девушки из рекламы туши от максфактор. Там ещё, кажется, говорили что-то про объём до самых кончиков и пронзительно-сексуальный взгляд.