Сегодня темнеет рано

Вообще-то Елисей в чисто социальном плане кавказцев терпеть не мог. Более того, всю сознательную жизнь он придерживался правых националистических взглядов, и круг общения у него сформировался соответствующий. Никто из его друзей, конечно, о его странных наклонностях не знал. Он бы скорее удавился, чем открыл кому-то свою постыдную тайну — пусть даже самому продвинутому психотерапевту с гарантией конфиденциальности и неразглашения. Да и самому себе в этом признаваться было мучительно больно. Доходит до смешного: подлая мыслишка закрепится своими склизкими щупальцами на стенках черепа, и в самый неудобный момент вонзит своё ядовитое жало в беззащитный мозг. Вот, мол, твоя милая любящая мамочка так на тебя смотрит, не зная, что ты за тварь на самом деле. Что, спать собрался? А ведь все тайное становится явным. Когда-нибудь проболтаешься. И тогда все узнают, все от тебя отвернутся, и тогда… Он тряхнул головой и с неудовольствием оглянулся вокруг. «Да ты вообще недостоин находиться среди всех этих людей, — снова завёл уже поднадоевшую пластинку мерзкий внутренний голос. — С такой-то грязью в душе. Они — нормальные, здоровые члены социума, а вот ты…» «Вряд ли, — мысленно ответил ему Елисей. — Большинство жителей современной России — упыри, которым место в газовой камере. Более чем уверен, что две трети находящихся в этом чёртовом магазине — мразота ещё та. Так что заткнись.» В очереди перед ним стояла бочкообразная брюнетка лет сорока. Мало того, что она набрала полную корзину какого-то говна, так ещё, как нарочно, оказалась участницей разом огромного количества акций и владелицей вороха скидочных купонов. Время тянулось бесконечно долго. Кассовый аппарат пищал. Елисей почти физически ощущал острую неприязнь к ней, возрастающую с каждой секундой. Он снова почувствовал себя самым мерзким человеком из ныне живущих. Или, что еще хуже, среднестатистическим обывательским ублюдком, лишенным силы воли и чувства собственного достоинства, день ото дня покоряющимся собственным слабостям и прихотям. Как ни старайся, принципиальные отличия между ним и теми, кого он так презирал и ненавидел (это не про хачей, хотя их еще больше), практически отсутствовали. Он мог считать себя творческим человеком сколько угодно, но мозг его будто высох, перестал создавать идеи. Да и создавал ли вообще когда-либо? Ох уж эта эпоха постмодерна… Ему казалось, что всё «было кем-то уже придумано до нас», а в нынешние времена остается только разбирать уже собранное на кубики и комбинировать их другими способами. Фантазия превратилась в выспренную слизь, оседающую на полушариях мозга. Мысли просты и банальны, чувственно-эмоциональный мир не интересней, чем у макаки. Если раньше, во времена, когда он злоупотреблял алкогольными энергетиками и давал себе побольше свободы, какие-то худо-бедно необычные и интересные метафоры, сюжеты, мелодии, наконец, зарождались у него в мозгу — то теперь, похоже, и этого давно не случалось. *** — Сами по себе они не враги. Они ничто, — подытожил его друг Егор Просвирнин, жуя печенье. — Просто полезные чуркобесы, которые забыли, кто их ебёт и кто кормит. — То есть как это не враги? — с наигранным удивлением спросил Елисей. — Врагов в другом месте искать надо. Они примитивны и самостоятельных интересов не имеют. Пока их спонсировали англосаксы и всякие там аль-бабахи с Ближнего Востока — они с нами воевали. С другой стороны, стали больше платить — пока мирно живем. — Мирно? — с ехидцей переспросил Елисей. — Так это теперь называется? — Ну, я тебе пытаюсь объяснить… — Сначала ответь-ка на вопрос. Чем отличается моджахед, воюющий за свободный Кавказ с автоматом в руках, от обычного абстрактного Маги, живущего в Москве? — Очевидно же. — Вот и ответь, раз очевидно. — Тем, что это как уж и гадюка. — Не-а. — Что нет? Один представляет опасность, а другой нет. — Не представляет, конечно, пока не толкнет твоему сыну наркоту, не изнасилует твою девушку в тёмном подъезде, не посадит тебя на бутылку за то, что ты оскорбил его в интернете, и не отрежет тебе голову во имя Бабаха. Дураку понятно, блядь, что хач от хача ничем не отличается. — А это все, кроме последнего, может сделать только хач? — С наибольшей долей вероятности, да. — И что ты предлагаешь? — хмыкнул Егор. — Не знаю, — огрызнулся Елисей. — Перебить их всех к чертям собачьим. — Это неконструктивно. В двадцать первом веке никакие Холокосты не покатят. Да и какими-то совсем уж явными репрессиями против овцеёбов можно разворошить осиное гнездо со стороны черножопой половины земного шара. Или тех же англосаксов — они удобного момента только и ждут. — А ты что предлагаешь? Конструктивное, конечно же? — Я уже говорил. Сделать что-то типа резерваций, не прям в лоб, а под соусом заботы о них же. Посадить на кресла глав республик русских, ввести обязательное изучение русского языка на приличном уровне. Не приветствовать использование национальных языков, — это важно, — не запрещать, а просто потихоньку выводить из пользования, как национальные валюты в Евросовке. С религией понятно, ограничить рождаемость, въезд-выезд в их республики, все население пристраивать на какие-нибудь заводы и нефтекачки — что у них там в регионе есть, туда и пристроить. — Гениальная схема, Егор, если я правильно понимаю, надёжная, блядь, как швейцарские часы. Только ей уже лет так двести, и все, кто пытался воплотить её в жизнь, обсирались. — Аргументируй. — А что тут аргументировать? Прошло несколько сот лет с «покорения Кавказа», и что мы видим? У тебя в твоей же стране нет прав. Хач может прийти к тебе домой, помыть свой хер в твоей тарелке с пустыми щами, блевануть тебе за пазуху и осеменить твою жену, мать и сестру прямо на твоей спине. А потом обрезать тебе залупу стамеской и заставить верить в своего божка из зеленой книжки под названием «Кукан». А ты будешь стоять в позе мортиры и сквозь кляп из собственных перманентно нестиранных носков мычать ему осанны, дабы злой хан не резанул тебя ножиком от уха до брюха. Хотя вам ведь не привыкать, верно? Говори «чечня круто». — Ой, бля-ядь… — Егор поднял на него изумленный взгляд.  — Ну скажи это, давай. Ты же житель великой Российской Федерации, в состав которой входит Чечня. Ты же не платишь дань тем, кто говорит: «Чечня круто», правда? Сенченко за яйца схватили, когда он выразил то, что думает каждый житель Российской Федерации, так что давай, поторопись, говори «чечня круто»! — У тебя какая-то детская травма? Дворник-таджик изнасиловал? — Давай, говори! Ты же победил, раскатал Грозный в говно, у тебя черножопые бегают по твоему родному городу, стреляют, блядь, вверх, нахуй. И деньги давай туда, чмошник. Посмотри на эти небоскребы, на эти машины, на чьи деньги это все строится, как ты думаешь? Очень скоро, когда… — Да остынь ты! — Очень скоро, — продолжил Елисей, — когда твой дряхлый слабеющий президент умрет, кто встанет на его место? Навальный, что ли? Думаешь, Шойгу? Нет, уёбище, это будет солнцеподобный мурза Пармезан Кадыров! И вот тогда ты вспомнишь мои слова, и вот тогда ты ещё скажешь «чечня круто»! Тебе это кажется ерундой, да? Чем-то нереальным? А ничего, что не один год когда-то этой страной рулил ёбнутый грузин, который сгноил не один миллион таких ущербов, как ты? Ну смейся, смейся. — Слушай, а ты на улицу не боишься выходить? — с серьезным видом поинтересовался Егор. — Ну, вдруг хача встретишь. — Боюсь, конечно. — А до сортира ночью перебежками добираешься, оглядываясь по сторонам, чтобы хач не дай бог из-за угла не выскочил? — Вообще не выхожу, ссу прямо в комнате. — У тебя точно нет детской травмы? — Может, и есть.