Сегодня темнеет рано

Елисей услышал женский крик и подбежал к окну. То, что он успел там разглядеть, послужило таким мощным импульсом, что он сам не заметил, как выбежал из квартиры, даже не накинув куртку и не зашнуровав ботинки, и понёсся вниз по ступенькам. — Не надо, пожалуйста! Пожалуйста, не надо, отстаньте! — подвывала девушка. Её лицо, распухшее от слёз, в пузырях соплей, искаженное ужасом, изменилось до неузнаваемости. Елисей даже не сразу узнал её. Полина! Теперь разыгравшаяся во дворе сцена выглядела скорее комично. И нагоняла не ужас, а такое брезгливо-неприятное ощущение, которое испытываешь, зайдя в лифт, в котором нассано. Полина, девушка его брата, и сам Даниил собственной персоной. Братья, к слову, были удивительно друг на друга непохожи. Даниил, худощавый и долговязый, одевавшийся нелепо и старомодно, отпустивший кудри до плеч (Елисей неоднократно говорил ему, что издалека его можно принять за девку), и носивший иногда для понта очки без диоптрий. Страшно подумать, если бы Елисей в свое время не подстригся и не подкачался, имел бы почти такой же лоховской вид, как брат. Однако тот, по какой-то загадочной причине, пользовался популярностью у противоположного пола. Может, дело в том, что он вел популярный в узких кругах ютуб-канал об артхаусном кинематографе, толокся на всяких мероприятиях для не таких, как все, и умел красиво говорить ни о чём. Трое кавказцев, судя по всему, подвыпивших, то теснили Даниила с Полиной к стене, то отталкивали друг от друга, то окружали девушку кольцом, хватая её за бока, грудь, плечи, в то время как она издавала такие звуки, будто вместо пальцев у них были иглы. Это напоминало игру молодой кошки с мышью, которую она гоняет не от голода, а просто веселья ради. Испанский стыд вытеснил все остальные чувства Елисея, отодвинув праведный гнев куда-то на десятый план. — Ты мне сказал? Мне? — спрашивал один из них, отвешивая Даниилу звонкие оплеухи. — Ты мне сказал отъебаться? — Да прости, блин, но что за хуйня! — жалко причитал тот. — Пожалуйста, не надо! — звучали лейтмотивом визги Полины. — Эй! Привет, уёбища! — крикнул он кавказцам, отвлекая их внимание на себя. Те были то ли вмазанные, то ли просто пребывали в хорошем расположении духа, потому среагировали удивительно хладнокровно. — Ты так не пугай. А то ведь и сердечный приступ получить можно, — едко парировал один из них. Елисей не обратил на него тогда внимания, так как безошибочно определил вожака — лидерские позиции принадлежали в этой стайке высокому, даже длинному, как растянутая макаронина, парню, чёрному, как мулат, который промолчал, но вперился в него злобным взглядом. К нему он и направился. — А мне кажется, тебе не этого сейчас бояться надо, — тот не успел даже среагировать, когда Елисей сбил его с ног ударом в челюсть. — Назиф! — услышал он откуда-то сбоку. Квакающе закашлявшись, Назиф (так его звали, наверное) выплюнул кровавый склизкий сгусток и прошепелявил что-то невнятное про умывание кровью. Первым порывом Елисея было пнуть его в живот, но он неожиданно вспомнил фильм «С меня хватит!» с Дженнифер Лопес, где некий мастер восточных единоборств готовил её к финальной битве с мужем-садистом: «Он трус, значит, он будет бить ногой», и изменил решение: приблизился к Назифу и нанёс удар кулаком. — Ах ты с-с-сука, бл-льят… — так же невнятно прошипел на выдохе Назиф, изогнувшись каким-то немыслимым образом и с силой ударив его в область солнечного сплетения. Ногой. У Елисея потемнело в глазах, лёгкие словно отказались вдыхать ставший сдавленным, застывшим воздух. Они сцепились, как бешеные блохастые собаки, и покатились по осенней грязи, лужам, заплеванному асфальту, остаткам подтаявшего снега в размокших окурках, пустых бутылках, смятых пивных банках, использованных кондомах и блистерах от таблеток (накидали из окон дома за лето), разбрызгивая во все стороны кровь, слюни и ненависть. Назиф, несмотря на худобу, противником оказался сильным. А ещё по-животному гибким и быстрым. Наверное, тоже занимался борьбой. Ведь тех, кто не занимается борьбой, на Кавказе душат пуповиной еще в утробе матери. Но сейчас это ему не помогло — перейдя в режим отступления, он отбрыкивался, как ягненок, сообразивший, что его тащат на убой, червяком извивался в хлюпающей грязью луже и, наконец, съёжился, закрывая голову скрещенными руками. Но пощады просить не стал. Его лицо в сумерках блестело от крови, из-за чего и прежде неразличимые черты слились в однородное месиво. На помощь к поверженному вожаку подоспели товарищи. Раз за разом тяжелые ботинки опускались на спину, голову и бока Елисея, и это чувствовалось так, словно бы его начали забрасывать камнями. Его накрыло горячей волной боли, перед глазами заплясали белые точки. — Идите нахуй! — просипел Елисей, непроизвольно меняя тональность и захлебываясь кашлем. — Идите нахуй, чурки ебаные! Сукины дети! — Нет, ты! Ты туда иди! — выразительно проговорил ему в лицо хозяин голоса, который язвил про сердечный приступ. При тусклом свете фонаря за долю секунды его удалось разглядеть — им оказался обладатель удивительно красивого лица. Не такого породистого, конечно, как у Шамиля, и всё-таки по-южному смуглого, но даже более приятного визуально (красота Шамиля была чужой, холодной, будто у мраморной статуи, а в этой была заключена какая-то особенная прелесть, живость, природность…), с такими большими чёрными (даже не карими) глазами, обрамлёнными пушистыми ресницами. Удары посыпались с двух сторон один за другим, не позволяя Елисею теперь уже не встать, а даже шевельнуться. Добавил даже с трудом поднявшийся на ноги Назиф. — Я тебя задушу, а потом залью в бетон, как шакала! — прошелестело в воздухе. — Вы что делаете, уроды?! Я сейчас в милицию позвоню! — заголосили сверху. — Да чё… он сам! — Как вам не стыдно, толпой на одного! Я уже позвонила, сейчас… — продолжала кричать вслед улепетывающим хулиганам Евгения Львовна, «совесть подъезда», которая в дневное время следила за порядком с лавочки, а в ночь переходила на наблюдение с балкона через бинокль. Что ж, в кои-то веки пригодилась. — Даня, а ты чего тут? Что случилось? Что ты молчишь? Краем глаза Елисей видел стремительно удаляющиеся силуэты — кавказцы уже забрались в машину (Интересно, это заниженная приора? В темноте не разобрать), таща за собой раненого товарища. Взвизгнули шины. Он лежал на земле, глядя в небо. Звёзд, как назло, не было. Лишь непроглядная серость. И почему он видит все перевёрнутым и заваленным вправо? *** — Елик, Господи, что случилось? — мать, растрепанная, в наспех накинутом на плечи халате, кинулась к нему, едва они успели войти. — Да так, один парень меня Еликом назвал, а я ненавижу, когда меня так называют, это все знают. Пришлось биться с ним не на жизнь, а на смерть. Следом за ним вошел понурый Даниил и бледная, как смерть, Полина. — Что случилось? — упавшим голосом повторила Елена Викторовна. — Они пусть расскажут, — Елисей кивнул, как ему показалось, на брата, но на деле в сторону совершенно противоположную. В его глазах все представлялось огромным смазанным пятном, двоилось и кренилось куда-то вбок. Приходилось поднапрячься, чтобы сконцентрироваться на чем-то конкретном и увидеть хотя бы размытые его очертания. — Изнасиловали? — выдохнула Елена Викторовна, невидящим взглядом уставившись на заплаканную Полину. Та помотала головой. — Ну слава богу… — Я найду их. И убью, — его тошнило, в ушах шумело, ноги не держали. Движения были какими-то заторможенными и неестественными. — Успокойся. Не надо никого искать, ты на ногах еле держишься. — Даниил приобнял Полину за плечи. — Нет, вы расскажите. Скажи, Дань, а ты правда просто стоял и смотрел, когда меня пиздили? — Елик, не матерись! — автоматически одернула его Елена Викторовна. — Ты же знаешь, — Даниил отвел взгляд, — что у меня в критических ситуациях ступор… — А панических атак нет у тебя? Если бы Львовна ментов не вызвала, ты бы… ты бы что? — Я же сказал… — голос Даниила стал ещё тише. — Ладно. Понял. В следующий раз, когда мне горло перережут, вы у меня на могилке выбейте, пожалуйста, что я жертва ступора в критической ситуации. — Елисею собственные слова казались проговоренными намеренно чётко, в то время как на самом деле он проглатывал половину звуков и понять то, что он говорит, можно было лишь приложив огромные усилия. — Ну что ты несешь! Надо в милицию идти! В полицию, то есть! — Елена Викторовна будто постарела на несколько лет. — А если ты такой рохля, если ты, блядь, ни себя защитить не можешь, ни свою девушку, какого вы вообще по ночам шляетесь? — Хватит, — оборвал его Даниил. — Что теперь, на улицу не выходить? Сидеть дома и дрожать? Ну, попались один раз придурки… — Надо в полицию… — монотонно твердила Елена Викторовна. — Смысла нет, — Даниил тупо смотрел в пол. — Никто даже возиться не станет. К тому же он одного из них избил. Сильно, кажется. Там уж теперь поди разберись, с учетом его прошлого. — Так вы же пострадавшие… — Они ничего нам не сделали, — буркнула себе под нос Полина. — Ничего? — оживился Елисей. — И правда. Чего жаловаться-то, мам? Ну отпиздили, подумаешь, так несильно же! Спасибо, что не убили! Ну втроем на одного, так спасибо, что не вдесятером! Ну это разве изнасилование — за сиськи потрогали, залупой по губам поводили, дело-то житейское! Спасибо, как говорится, что не… — Да перестань ты! — раздраженно воскликнула она. — Не обращай внимания. Он у нас фашист. Полина молча смотрела на него исподлобья. Тушь и блеск у нее были high fix, и потому от литров пролитых слёз и соплей почти не размазались, оставив внешний вид вполне себе презентабельным. Можно было подумать, будто и правда ничего не произошло. — Дань, скажи, а может, это ты фашист? Ты не мог с южными гостями бабой поделиться? Тебе жалко, да? — Началось… — Даниил закатил глаза. — А может, вообще ничего не было? Ребята просто приняли тебя, — Елисей ткнул пальцем в сторону брата, — за её подружку. Решили, дескать: девочки одни идут так поздно, страшно им, надо проводить — мало ли отморозков тут могут шляться! А я, дурак, и не понял! — Елик, ну как тебе не стыдно! — напустилась на него мать. — Стыдно? Ну да, только мне здесь должно быть стыдно. — Елисей облокотился локтями на стол и, широко улыбаясь, обвёл мутным взглядом кухню. Он не мог этого увидеть, но кожей чувствовал, что на него смотрят с опаской. — Какой же ты червь, блядь… Нет, Даня, ты хуже червя. Так и знай. — Успокойся! — Молчи, мама. Когда к тебе домой, братец, завалится чурка и будет твою очередную тёлку у тебя на спине насиловать, ты фашистов на помощь не зови, — он тяжело поднялся из-за стола и, пошатываясь, направился к двери. — А этих я все равно найду. И убью. И тачку им разъебу. — Тебе лечиться надо, — бросила ему вслед Полина. — Смотри, как бы тебе у гинекологов и психотерапевтов лечиться не пришлось, — хмыкнул Елисей. И, вспомнив «Рони, дочь разбойника», добавил её слова, брошенные в гневе деспотичному отцу: — Я плюю на вас, тьфу! Дверной проём качнулся, и всё погрузилось во тьму. Очнулся он от боли. Весь опухший, с мокрым полотенцем на лбу, всё в той же одежде, перемазанной в грязи, крови и ещё бог знает в чём. Во рту горчило. Видимо, его рвало. Оказалось потом, что всю ночь он бредил, кричал и звал кого-то — ему даже думали вызывать скорую. Снилось что-то кислотно-невнятное. Деревья с распухшими листьями, которые превратились в гнилые члены с прожилками. Местами на них набухали гнилые язвы, из которых сочился зеленовато-желтый гной, смешанный с почерневшей протухшей кровью. Потом он кормил свой компьютер молоком с подушечками, а ещё тогда он услышал голос, до боли знакомый… Да, того самого красивого кавказца, который однажды пообещал его задушить и вмуровать в цемент, как шакала, а теперь никак не выходил из головы. Во снах Елисей всегда преследовал его, пытаясь догнать, но он каждый раз ухитрялся скрыться. Сотрясение мозга оказалось не таким серьезным, каким могло бы быть, и в больнице Елисей пробыл недолго, о чём сильно жалел. Не хотелось никого видеть — даже себя в зеркале. *** — Всё, за что они сражаются, эти хвалёные борцы за свободу, — возможность спать с кем ни попадя и не нести за это ответственности, — выплюнул с ненавистью Мурад. Они с Магой шли по направлению к метро, по многолюдному проспекту Энгельса, кишащему людьми, как труп, оставленный на пару часов на жаре, опарышами. — Зайди в любую группу феминисток или других насильников природы человеческой, и что ты увидишь? Кого они защищают? — продолжал горячиться Мурад. Ингуш по национальности, он был совсем чёрен и здорово походил на араба, из-за чего иногда привлекал к себе ненужное внимание. А ещё он был жуткий аскет, спал на полу, молился пять раз в день и всё свободное время занимался изучением арабского языка и Корана. Во всяком случае, он так говорил, а Мага не проверял. Они познакомились на форуме Кавказ-центра несколько лет назад и с тех пор дружили. Несмотря на все свои странности, товарищем Мурад был хорошим и преданным. — Не знаю. Давно не пользуюсь интернетом. — И правильно. Там один разврат. Так вот, эта война с притеснением меньшинств — Троянский конь для потомственной либеральной интеллигенции Кавказа, прикрытие попытки окончательной манкуртизации и русификации населения… Всё, чего они добиваются, — оградить нас загонами, как скот, обесчеловечить, подчинить себе, уничтожить нашу веру и культуру. Только дурак будет верить сказкам про доброго большого брата — титульную нацию, которая несет гуманизм и просвещение отсталым дикарям в кишлаки, строит школы, больницы и заводы. Они никогда не считали нас равными себе и никогда не будут. Многие решили, что раз они говорят без акцента, грамотно пишут по-русски, ведут тихий обывательский образ жизни и говорят: «мы хорошие, мы вам не враги, это все поганые террористы, да и другие чурки, нам самим за них стыдно», то они себе выбьют индульгенцию. Как же. Для них ты всегда грязь, обезьяна, чурка; они будут улыбаться тебе в лицо, жать руку, а за спиной презирать, обливать грязью. Война неспроста длилась так долго. Так вот, мне отрадно, что сейчас вновь набирает силу ослабленная перерывом в войне ненависть к ним. И это вовсе не ответная реакция — это осознанная и взвешенная позиция, естественное природное отвращение к грязи. Мага поёжился. Ледяной ветер, сбивающий с ног, будто стремился содрать с его тела слой мяса. — Война была проиграна благодаря кавказским манкуртам, гяурам, шайтанам и свиньям, но Всевышний все расставит по своим местам. Они будут в пламени огня. — А сейчас что ты предлагаешь? — Мага хмыкнул. — А сейчас они в могиле, наполненной огнем, — ответил Мурад, раздраженный тем, что его перебили. — Почему тебя тогда волнуют их дела, если это дело Всевышнего? — Потому что я люблю смотреть, как недостойным воздается по заслугам. — А мне они надоели, — он оглянулся вслед прошедшей мимо парочке. — Куча пидоров и шлюх, которых друг от друга не отличишь. Когда я первый раз увидел зеленые волосы у девчонки, мне понравилось: ну, неожиданно, я еще не видел такого, прикольно. А на пятый, десятый и двадцать пятый эта дурость замылила глаза и начала бесить. Какой нормальный человек будет красить волосы в зеленый, блядь? — Не матерись, — Мурад поморщился. — Сколько тебе говорить, чтоб ты перестал материться? — Да почему? — обозлился Мага. — Не думал, что мусульманин может задать такой вопрос. — Да ты прекратишь когда-нибудь меня одергивать? С мысли сбил. — Ладно, — Мурад примиряюще выставил ладонь вперед, будто прижав её к невидимой стеклянной стене, — не будем ругаться. Действительно, выглядят они мерзко. — Одолжи мне на жетон? — Ты бы уже проездной купил, — снова не упустил момент поучить его жизни Мурад. — Одолжишь или нет? — с нажимом спросил Мага. — Да одолжу, можешь даже не возвращать. Мне не жалко. Только… — Вот и давай. — Как ребёнок себя ведёшь. Как ты вообще до своих лет дожил? Мага не ответил на провокационный вопрос — он уже шёл к терминалу, сжимая в ладони жетон. — Молодые люди, пройдите на проверку. — Ну блядь…