Сегодня темнеет рано

Ненависть Елисея к человечеству не оставила без внимания и его самого: он ненавидел себя за каждое секундное проявление слабости, за каждый лишний съеденный кусок, за каждый непройденный километр из десяти положенных в день, за каждую болезнь, недомогание, каждое внешнее несовершенство — он, наверное, едва ли не единственный из представителей мужского пола, кто так маниакально воевал с черными точками и добился практически полного их исчезновения, регулярно стриг и подпиливал ногти, мылся больше трех раз в день и не надевал одну и ту же вещь больше двух раз в неделю. Потому, в очередной раз, когда он, ворочаясь перед сном, думает о том, как бы совершить теракт, замочить соседей, совершить диверсию вроде подрыва какой-нибудь ТЭЦ, — он думал и о том, каким непоправимым порочным уродцем родился на свет, и как ему в будущем этот факт нужно будет исправлять. Теперь же эту традицию нарушило пробудившееся Животное. Оно не нуждалось ни во взрывах, ни в крови, ни в священной войне, ни в очищении нации от отбросов, ни в чтении трудов великих философов, ни в решении уравнений. Оно жаждало совершенно идиотских и бессмысленных в применении вещей: чтобы с ним поговорили, выслушали, погладили, дотронулись… Елисей в принципе не терпел прикосновений к себе и никогда не тянулся к тактильным контактам с другими людьми. Что от них можно получить, кроме грязи и микробов? Но то было Животное. Животное рвалось наружу. Животное не спало ночами, бредило, возилось часы напролёт во фрутилупсе, создавая идиотские мелодии, надевало свитера наизнанку, теряло вещи, пропускало свою остановку, садилось не на тот поезд и очухивалось только на конечной фиолетовой ветки, когда нужно было на синюю, «считало ворон» на лекциях, с полуулыбкой умственно-отсталого рисовало на полях тетрадей вместо того, чтобы писать конспект, во всё врезалось, обо всё спотыкалось, всё роняло, всё забывало, билось лбом об дверные косяки… В общем, с Елисеем ничего общего не имело. Более того, вернулись из школьных лет «подвисания», только теперь его лицо становилось не застывшим, как у манекена, а примерно таким, какое было у их учительницы литературы, когда она, пытаясь выглядеть серьезно, требовала учеников не смеяться над именем «Параша» в «Медном всаднике». Его «блеклость» исчезала, будто невидимый художник раскрасил чёрно-белый эскиз: теперь даже стало заметно, что его глаза вовсе не бесцветные, а серо-голубые с вкраплениями зелёного, волосы на пепельные, а светло-русые, и кожа не белая, как сметана, а имеет нежный, как у всех блондинов, румянец. Не высыпался он катастрофически, бессонница приняла теперь хронический характер. Но и это было не самым неприятным. Сон, если уж и приходил, был некрепким: Елисей ворочался в бреду, охваченный жаром, видел сумбурные и неразборчивые, но такие волнующие сны, что просыпался разбитым и невыспавшимся, но взвинченным до предела. Это напомнило ему о временах, когда они в школе проходили Лермонтова с его «Мцыри», а там уж и в целом тематику Кавказской войны в творчестве русских поэтов, и Елисей целые уроки проводил в трансе, представляя, как берёт в плен прекрасного джигита. А потом его угораздило прочесть «Кавказского пленного» Маканина — тогда Животное и пробудилось, кольнув грудь обжигающей болью. Ну и ещё никогда ему столько раз подряд не снились межвидовые (хачино-человеческие) половые сношения. Теперь же ему снился только один, пока ещё расплывчатый и нечёткий образ: красные спортивки, олимпийка с надписью RUSSIA, ёжик густых чёрных волос, смуглая кожа — но не плебейски, как у кладущих плитку узбеков и молдаван, а прекрасного оливкового оттенка, подобно греческому богу. Чёрные глаза — даже не тёмно-карие, именно чёрные, заставляющие вспомнить об одноименном хите из нулевых. Ну, или старом романсе, тоже одноименном. «Так люблю я вас, так боюсь я вас, знать, увидел вас я в недобрый час»… Кошачья грациозность и лёгкость в движениях, быстрота реакции… Ему на ум пришла искаженная цитата из «Даунхауса»: «Хорошая у вас дочка, а уж как у неё удар поставлен!». Низкий, бархатный голос, слишком «взрослый» для его возраста. Лет 18 ему было, ни больше, ни меньше. «Я тебя задушу и в цемент забью, как шакала!», «Нет, ты!»… Елисей усмехнулся. Образ пробуждал в нём жгучее, непреодолимое желание прижать его к себе изо всех сил, содрать с него всю одежду, а потом мять, тискать его сильное молодое тело, мять так, чтобы заставить вскрикнуть… Всю жизнь Елисей подавлял Животное, не давая ему поднять головы. Теперь Животное переломило ему хребет и взгромоздилось сверху, а тот укол боли повторялся бесконечное количество раз, пока не заполнил всё его существо, не сдавил. И всегда теперь ощущал он эту странную, нежную боль, похожую на далекую песню без слов, которую он не мог понять, как не понимал ни людей, ни природу, ни себя самого. *** — Ты про придурка этого, Старцева? А зачем он тебе? — Не, ну, он красивый на ебло… — Да ты имей в виду, он пиздец странный. Помнишь, у нас Володина вела основы матана? Так вот, он как-то стоял и чё-то разговорился с Алёхиной, она ему пожаловалась на Володину, и тут он начал на неё бочку катить: типа она и препод никудышный, и с людьми общаться не умеет, и работа эта не для неё, и на лекциях у нее только спать… А она все это время у него за спиной стояла. — И чё было? — Ну у нее истерика началась, она наорала на него, что он ничтожество, что он ничего не достиг, тупо пустое место, и все такое. А он стоял с каменным лицом и молчал. Типа вообще плевать. И потом она его валила на экзамене три раза, он все знал идеально, и даже на все дополнительные вопросы ответил, но она ему в итоге все равно четыре поставила. А это важно, он завышенную степуху имел, как круглый отличник. — Пиздец какой-то. Ну и сука. — Это еще не пиздец. Пиздец был, когда я ему сказала: мол, вот тварь, кошмар, на нее жаловаться надо, все дела. И он поворачивается ко мне с таким же лицом, типа покерфейс, молчит — вот правда, не вру, минуту где-то, если не две, — и потом выдает: «Да». — Может, у него аутизм? Я читала про таких людей… Елисей сидел на ступеньках чёрной лестницы на уровне четвертого этажа, перестав вслушиваться в доносившийся снизу (с третьего, где были туалеты, в очереди в которые и разговорились его одногруппницы (?), видеть которых он не имел возможности) диалог. В последнее время он нередко прятался там, чтобы посидеть в темноте и тишине. Аудитории, расположенные на этом этаже, обычно пустовали, так что никто его побеспокоить не мог. Он уронил голову на согнутые колени, зажал руками уши и просидел так добрых полчаса, опоздав на пару. *** — Старцев, стрельни сигу. — Колесов подошел к Елисею, дымившему прямо под жизнеутверждающим плакатом: «Покури и отчислись!». — О, спасибо… Елисей не удостоил его даже взглядом. Выдыхая горький дым, он с тоской окинул взглядом крошечный закуток с обшарпанными стенами, который служил студентам курилкой, и подумал, что обязательно надо будет зайти в азиатский магазин и купить ещё тюбик пасты для курильщиков. В старинном здании университета таких закутков было великое множество, как и пристроек с черными лестницами, ибо раньше здесь был роскошный храм с витражами и фресками, а заодно что-то вроде воскресной школы, где воспитанники и жили (сейчас в корпусе, где располагались их спальни, кафедра физики и математики). — А кто тебя так разукрасил? — снова сделал попытку завязать разговор Колесов. — Хачи, — меланхолично отозвался Елисей.  — А… Ну ты это… не очень-то… Они только и умеют, бля, оравой своей приходить. — Угу. — А чё ты бонд с кнопкой куришь? — со смешком вдруг спросил Колесов. — Это же для девок. — Ты меня пидором назвал? — глаза Елисея превратились в щёлочки, ноздри раздувались, в уголке рта вспенилась слюна. Таким его ещё никто из одногруппников не видел. Да и вообще никто. — Ты меня пидором назвал, да? — Да нет, ты че, успокойся… — Колесов попятился назад. — Я пидор, значит, по-твоему, да?! Я не пидор! Я не пидор, понял?! — его голос сорвался почти на фальцет, он вцепился в воротник одногруппника так, что ткань затрещала, и с силой встряхнул его за шею. — Старцев, блядь, а ну успокойся! Отпусти его! — заверещала староста, Гатауллина. — Дебил! Отскочив, как ошпаренный, Елисей швырнул пачку сигарет на пол и принялся топтать ногами, после чего сорвался с места и выбежал на лестницу. — Идиот! — неслось ему вслед. — Стёп, ты в порядке? Да ебаната этого и так из милости держат… Я в деканат сообщу… *** — Ты что-нибудь понимаешь? — зевнув, спросила Вика, указывая подбородком на лектора, самозабвенно рисующего на доске какие-то графики, формулы, лесенки и кружочки. Елисей помотал головой еще до того, как сообразил, что от него хотят. Всю лекцию он провел в полусне, то изучая лепнину на потолке, то наблюдая за проплывающими мимо окна облаками. И лишь потом, спустя какое-то время, протянул: «Не-а». Поймав себя на запоздалом ответе, он вспомнил случайно подслушанный на лестнице диалог, и у него на щеках выступили багровые пятна. Вернее, у Животного. Елисею было наплевать. — Блин, смотри… — Вика снова обратила на себя его внимание, ткнув его в бок острым локтем. Теперь она показывала ему экран своего айфона, откуда на него взглянула какая-то сморщенная старушка с выцветшей фотографии. Подпись к оной гласила, что изображена на ней серийная убийца, которая пекла из своих жертв кексы. Паблик назывался «П*ЗДЕЦ 18+». — Странно… Почему кексы-то? Это же хлебобулочное изделие. Ладно бы там котлеты, стейки… Когда он пытался ответить побыстрее, до того, как поразмыслит над тем, что сказать, речь его становилась неуклюжей и сбивчивой. — Ну типа… всё равно пиздец… Вика представляла из себя компиляцию всего, что Елисей ненавидел. Она каким-то чудом стала бюджетницей, но на парах её можно было увидеть редко, — она оправдывалась тем, что работала официанткой и физически не могла совместить это с учебой. На деле же она просто была ленива, инфантильна, развязна, глупа… Носила безвкусные платья с вырезами на плечах и спине, чокеры, мини-юбки, жирно подводила глаза, наклеивала накладные ресницы, материлась через слово и постоянно жевала жвачку. — Знаешь, что я сделала бы сейчас? — она потянулась, противно хрустнув костями. — Пошла бы домой, взяла сигу, вытряхнула из неё табак, набила бы… хе-хе, другой табак… и все проблемы перестали бы меня ебать. — Везет, — отозвался он, мысленно добавив: «…что все твои проблемы решатся так». — Могу угостить, — она дёрнула плечиком, затянутым в алую кожаную курточку. — Поедешь ко мне домой? — Поеду, — слетело с его языка, и у Животного снова расцвели на бледных щеках красные пятна. *** — Уф, блин, думала, не дождешься, — отфыркиваясь, как кошка, вылезшая из воды, Вика на ходу застегивала курточку, выходя из основного корпуса университета. — Прикинь, сумку забыла в аудитории, возвращаюсь забрать, а эта пиздохаханька мне говорит, мол, а куда вы собрались, у вас лекция. Ну, а я ей говорю, типа, а я ухожу, а она такая, ну, мне вам больше нечего сказать… Елисей молча шёл рядом. В его горле словно клекотал слюнявый ком невысказанных слов, но он не мог себя заставить и рта раскрыть. Впрочем, Вике это и не было нужно; она трещала, как сорока, упиваясь собой. На него шквалом обрушились подробности личной жизни Вики, её подруг, одногруппников, сокурсников, коллег по работе… — Ты нормальный, вроде, а про тебя такую хуйню говорят… Хотя там про всех говорят… Про Алёхину поползли слухи о ее доступности, ну, что шлюха она, еще с сентября первого курса, она даже к нам подходила и спрашивала, ну, мол, девчонки, вы же так не думаете… А Шахова лесбиянка, ты не знал, что ли? Да ладно, реально? Все знают! Вот, смотри, какую сториз мы записали сегодня на первой паре… Да Сергеева ёбнутая, ну как ты её можешь не знать? Вот, смотри, «королева» наша… Да Стоцкий пропал куда-то, я только слышала, что он на наркоту плотно сел, а вообще, ну как бы он гей, а ты не знал? Он щас сосет у старых мужиков за деньги… Если раньше он бы возмутился, брезгливо скривился, заткнул её, оттолкнул от себя, то теперь, подвластный Животному, он пропускал её слова мимо ушей, воспринимая, однако, как дивную мелодию, ласкающую слух. Только бы кто-то говорил с ним, только бы кто-то… Когда они зашли в Перекресток, Вика первым делом двинулась к холодильникам с напитками и начала придирчиво выбирать пиво, не замолкая при этом ни на секунду. — Ну вот, он вообще ни в чем мне не помогал, вел себя тупо как мразь, даже Катя, администраторша, ему сказала, типа, Слав, че за хуйня? Я бегала весь день, как ебнутая, одна, без сменщицы, а он сидел просто на стульчике и говорил: «Твои проблемы, ты официантка». Мы каждый день срались, а потом переспали, хе-хе, хз как так вышло. Он тоже чёрный какой-то, ну у него папа — азер, а так он русский, в смысле, петербуржец, за «Зенит» болеет. Когда был чемпионат, колумбийцы приходили, такие веселые, он мне че-то орет на ухо, улыбается, а я вообще ничего не понимаю… Но хачи — это пиздец. Они не бухают, ну, как правило, и заказывают чхай с чабрэцом и покурыт калъян, — она сморщила нос, отставляя в сторону Балтику. — Один доебался, что у меня татуха, типа «вах, какой ножька испортила»… Я, помню, болела, у меня температура была под сорок, и тут ко мне цыганка подходит в электричке, я бы никогда ей не отдала, и просто прихожу в себя на остановке, а кольца нет, кольца, которое я десять лет носила, которое мне мама подарила, сука, пиздец как ненавижу цыган и хачей… А ты что ничего не берешь? Денег нет? Я могу тебе занять, только у меня с ними тоже не особо… — Нет, — Елисей вдруг разволновался до такой степени, что у него пересохло в горле. — Я… у меня достаточно денег. — А почему тогда… — Вика недоумевающе посмотрела на него. — Я просто ничего не хочу. Ты, ну… ты бери. Я могу оплатить. — А у тебя много? — её взгляд стал оценивающим. — На мартини хватит? — Много. Хватит, — денег у него действительно было прилично, потому что он ни на что их особо не тратил, так как жил аскетом, а все копил, откладывал. — Мне не жалко, правда. Когда они сидели у неё на кухне, заполненной дымом, вдыхали по очереди через прожженную в бутылке дырочку ядовитый, обжигающий дым (она здорово посмеялась над Елисеем, когда он, впервые попробовав, скорчился в кашле с выпученными глазами), она вдруг прекратила казавшуюся бесконечной повесть о своих подругах и рабочих буднях, и намекающе посмотрела на него. Он одной рукой прижал её к себе, впившись в её губы, и постарался мысленно представить, что у неё чёрные глаза, низкий бархатный голос и красный спортивный костюм с надписью RUSSIA.