Сегодня темнеет рано

— Язык русачков вымер на восемьдесят процентов, — с видом эксперта заключил Рамзан, когда они пили пиво, сидя на спинке скамейки возле магазина. — Остальное — сплошные заимствования из татарского, эрзянского, мокшанского, хазарского, половецкого, кыпчакского и других языков. И это говоря лишь о тюркских, иранских, финских племенах, которые на протяжении веков подливали сперму в русское горбатое женоподобное туловище и обогащали язык русек своим словарным запасом. Что такое русский человек вообще? «Русский» — это прилагательное. Прилагательное к чему-то, кому-то. Таким образом, рабство русских закреплено семантически. Чех был человек, немец был человек, черкес был человек, а русский был раб, русская была собака. Уродливое лоскутное одеяло, которым является искусственно созданная путём многовекового вырождения, манкуртская от начала и до конца нация, паразитирует на нас, и это прискорбно, что эта поганая каша, которую называют «русским языком», служит нам в качестве лингва франка вот уж как не один десяток и даже не одну сотню лет. — Ну, ты бы ведь не стал учить аварский, чтобы поболтать со мной? — Мага зевнул. — Тьфу ты, да конечно нет, — Рамзан осёкся. — Ты как спросишь… — Ну так, всё по-любому идёт либо в сторону полного стирания языковых различий, либо перехода на один язык. И если это не русский, то какой? — Арабский, — Рамзан посмотрел на него, как на дурака. — Весь цивилизованный мусульманский мир говорит на нём, и мы должны стать его частью. — Да нужны мы ему, что ли… Рамзан повернулся к нему и посмотрел тяжело, с недоумением и раздражением. Прежде чем он успел раскрыть рот, Мага его перебил. — Ладно, проехали. Надоела мне эта тема. Они какое-то время помолчали, пока Рамзан внезапно, без предисловий, не начал рассказ.  — У меня был товарищ, Расул, чеченец. И с ним такая история недавно произошла… — зеленоватые глаза Рамзана стеклянно поблескивали в полутьме, голос был монотонным, как у бабушки, читающей сказку внуку перед сном. — Прямо возле подъезда натянули пакет на голову и… ну, избили. И я не знаю, сколько их было, он сам этого не понял. Знаю лишь, что точно больше двух. — Ты это к чему? — Мага насторожился. — Молча. Ни слова не сказали, — проигнорировал вопрос Рамзан. — Просто повалили на землю и били. Очень долго, еще чуть — и до смерти бы. Он в коме пробыл несколько месяцев, я был у него — лицо так изуродовано, что даже не знаю… Трудно воспринимать. Он не из тех, кто не умеет за себя постоять, понимаешь? Он троекратный чемпион области по вольной борьбе. Но… одному Богу известно, как так произошло. Напали неожиданно и со спины. — За что? — Не знаю, — Рамзан опустил голову. — Говорю же, ничего не сказали. Просто били. Молча. — Думаешь, скины? — отстраненно-подавленное настроение друга перешло к Маге. — Вряд ли они. — Ну да, не очень похоже на них. А с кем у него терки были? — Да так-то и ни с кем. — Просто так такие вещи не случаются, — скептически заявил Мага. — Угу. — Значит, было за что? — Да. — Рамзан мелко закивал и сжал плечо Маги. — Понимаешь, почти каждого есть, за что. Вот я поэтому вспомнил… Меня воспитывали таким образом, что за все надо отвечать. Так же, как любой луч света, падая на землю, отбросит тень, так и каждое твое действие будет иметь последствия. Не всегда равноценные, справедливые, и так далее… и не всегда ответ приходит оттуда, откуда ты его ждешь. — К чему ты ведешь? — К тому, что будь осторожнее. Я не знаю, как тебе это объяснить, и не знаю, что у тебя там за дела… Над тобой как будто чернота какая-то висит. Будь осторожнее. Мага отставил недопитую бутылку в сторону, пододвинулся к Рамзану и порывисто обнял его. — Не переживай за меня. Придумал, тоже мне… — он оперся подбородком о его плечо. — Ну-ну… Храни тебя Аллах, — отозвался Рамзан. Вид у него был ещё более встревоженный. *** Рамзан всегда был себе на уме, и львиная доля его странностей объяснялась достаточно просто и шаблонно для человеческого понимания — детской психологической травмой. В октябре 1999, когда они ещё жили в Грозном, его старший брат Турпал-Али, пострадавший во время бомбежки, был возвращен из больницы с распоротым брюхом и изъятыми внутренними органами. Там ещё что-то было, не менее мрачное, но Мага не уточнял. Он такие истории не любил, особенно, когда они происходили с его друзьями. Так вот, именно это в своё время отяжелило его мировосприятие, сделало его чувствительнее и тревожнее. В нём, несмотря на молодой возраст, никогда не было легкомысленности, категоричность — и та казалась какой-то старческой, устойчивой, не как проходящая с годами блажь. Он любил нагнать панику, упаднические настроения, везде ему виделись дурные предзнаменования, и, что забавно, нередко он оказывался прав. В детстве и раннем подростковом возрасте, он рассказывал, у него были такие тяжелые неврозы, что он мог до мяса обгрызать ногти, выдирать клоки волос, прокусить насквозь нижнюю губу и даже не заметить. Ни о чём он не мог думать, не обращаясь к долгосрочной перспективе: а так как любое удовольствие имеет обыкновение заканчиваться, любое творение приходить в упадок, любые механизмы ломаться… Понятно, что с таким образом мышления можно лишь пребывать в перманентной депрессии. Мага шёл мимо серых коробок домов-кораблей, покрытых чёрными потёками, забитых грязным снегом и окурками клумб, бездушно-пластиковых детских площадок кислотных цветов, торговых центров… И не мог выкинуть из головы слов Рамзана, к которым он никогда ранее серьёзно не относился. Он вообще ни к чему серьёзно не относился, как бунинская гимназистка из «Лёгкого дыхания». Но последнее предостережение по поводу возмездия его задело. С другой стороны, причина могла быть в том, что здесь он будто бы ослаб. Всё более сильное опустошение, душевное и телесное, завладевало им, внутри разрасталась какая-то чёрная плесень, как воспалённое уплотнение скопившейся злости, тоски, бессилия… Здесь было холодно, как в аду, многолюдно, но притом одиноко так, что хотелось выть и раздирать себе ногтями грудь. Постоянно шёл стеной дождь, тянуло сыростью и болотом до рвотных позывов и кашля, земля была торфянистая и бесплодная, небо низкое и непроглядно-серое, как размокшая грязная вата. Досаждал и голод, но не так сильно; он привык не есть по несколько дней, об этом напоминали только заострившиеся черты лица и периодически возникавшее лёгкое головокружение. И потом, когда брат вернётся, эта проблема решится, значит, на этот счёт можно не переживать. Мерцающие разноцветные огни неоновых вывесок, кинотеатров, ночных клубов, небоскребы, орущая из громкоговорителей музыка и реклама — иными словами, всё, что поражало его воображение в первый день приезда, — теперь только утомляло и раздражало. Ему каждую ночь снились кошмары; комната, где он жил, казалась бетонным кубом, клеткой в желудке дома-корабля, который оказывался живым существом и потихоньку переваривал находящихся внутри себя людей… Возможно, дело в том, что в доме было пыльно, сыро и влажно. Открывать окна не помогало, ведь снаружи воздух был не менее поганым. Он был подобен ртути или трупному яду для живого здорового организма, отравлял каждую его клетку, убивал, сдавливал нервы, мысли, идеи, — вот ты такой весёлый, разгорячённый малый, распираемый от чувств и желаний, а вот уже и тухлый полутруп с пустыми глазами и ненасытным ртом, жаждущим потреблять всякие глутаматы натрия и крысиные хвосты, которыми тут питаются люди, а вот уже и… В общем, ему категорически не нравилось место, где ему пришлось жить, оно его жрало. — Молодой человек, документики. — Пожалуйста, — Мага с готовностью полез в карман куртки за паспортом. — С рожей что? — на лице мента отразилось разочарование, когда он увидел, что с документами и регистрацией все в полном порядке. — А меня скинхеды избили, — всё с той же готовностью, будто репетировал, ответил Мага. — Та-ак, всё, вали отсюда, — мент ткнул паспорт ему в предплечье и потерял к нему всякий интерес. Его коллега в то время зацепил более удачный улов. — Ну дяденька, может мы договоримся? — ныла, топчась на месте, девчонка блядского вида. — У меня жена богатая, деточка, я беру только от пятисот долларов, а твои копейки мне не сдались. Неинтересно. Нам палочки нужны, у нас первая смена после отпуска, — второй мент был категоричнее. — Ну пожалуйста, — вторила ей подруга, — я не наркоманка, хотите руки покажу? Мне нельзя административку получать никак, инспектор по условке сказала, что меня закроют — всё! — А я заявление написать хочу, — снова напомнил о себе Мага. — Чего? — мент №1 опешил. — Ну, меня скинхеды избили, — напомнил, широко улыбаясь, Мага. — И ограбили. — Тьфу, блядь, может ещё и изнасиловали? Иди отсюда, сказал. — А может, дадите мне заявление написать? Вам же палочки нужны. — Пошёл нахуй отсюда, тебе сказано! — прикрикнул на него мент №2. На самом деле он сказал почти правду. С первого дня приезда он потерял счёт дракам, в которые ввязывался, и разборка с какими-то офниками среди них тоже затесалась. Некстати снова всплыли в памяти слова Рамзана. К дракам он привык, — или даже не так: драки он воспринимал как неотъемлемую часть жизни, вроде дыхания или ходьбы. Факт того, что кто-то в любой момент может на него напасть, или потребовать сразиться с ним для разъяснения несомненно важного вопроса, кто авторитетнее, не казался ему диким или напрягающим. Он держал его в голове всю сознательную жизнь. Бил он, били его. Старшие братья, соседские мальчишки, одноклассники, парни из соседнего села — с любым из них дело могло дойти до выяснения отношений на кулаках. Тем более, что поводов было предостаточно, а при отсутствии оных — их можно было выдумать. Зашёл на «чужую» территорию, которую непонятно кто таким образом обозначил, загляделся на девушку из соседнего села, на чью-то сестру или дочь, плохо о ком-то отозвался… Нормальное дело. Мага всегда относился к этому без особых эмоций, как к данности. Разве что в его памяти гвоздём засел один неприятный эпизод: когда ему было тринадцать лет и его, по ложному навету приятеля, который назвал его имя просто потому, что первое пришло на ум, обвинили в домогательствах до Кумсият, девушки, которая нравилась десятикласснику Алану, и обманом заманили на пустырь, где Алан с друзьями его уже поджидал. К слову, такого понятия, как домогательство, дагестанцы не знали, но для них в эту категорию могло войти абсолютно всё, вплоть до провожания взглядом. Так вот, ни проронив ни слова, Алан тогда подошёл к нему и ударил кулаком в нос, после чего резко сдавил горло, приподняв его при этом над землей, как котёнка, и плюнул ему в окровавленное лицо. Решив, что этого достаточно, он собрался уходить, но, когда Мага, переварив случившееся, бросился вдогонку, друзья Алана всей толпой так отметелили его ногами, что домой он смог добраться только ползком. Его братья, конечно, пошли потом разбираться, он был отмщён, а конфликт исчерпан, и подобные ситуации, не будучи редкостью, повторялись потом в его жизни неоднократно, да и сильнее, чем его отец, когда он с друзьями угнал его Жигуль и пытался доехать на нём до Махачкалы, его никто никогда не отделывал. Но всё же… эту историю он не забывал до сих пор. Только отойдя от ментов, он боковым зрением заметил плетущуюся за ним фигуру. Да, пророчество Рамзана точно вспомнилось ему неспроста, — эту бесцветную рожу он узнал. Хотя теперь-то уж и не совсем бесцветную: лицо и шею парня украшали фиолетовые ссадины, похожие на язвы чумного. К слову, он имел предубеждение относительно людей с глазами светлых оттенков: все они без исключения казались безопасными, глупыми, добрыми, ну, или как минимум наивными. Но здесь явно не тот случай. И это даже подогревало интерес. Ну что ж. Чему быть, того не миновать, как говорят русские.