Время собирать камни

      Арсений никогда не считал себя обделенным чем-то.       Хотя казалось бы, начинать так считать можно было бы уже с рождения, потому что он со своей страстью к актерскому мастерству родился в Омске, который мало похож на столицу культурных возможностей, да еще и родители постоянно запрещали ему иметь домашнее животное, чего он отчаянно хотел лет с четырех, когда плюс-минус начал вообще осознавать себя как человека разумного. Потом можно было начать считать себя обделенным, потому что общество не принимало его попыток самовыражения в виде длинных волос, пирсингов или даже татуировок — благо, что временных (потому что говном они были тем еще даже по меркам Омска начала двадцать первого века).       Потом можно было жаловаться, что родители заставили его пойти учиться на физтех, и ему пришлось бросать через год и сбегать в академию искусств, что тоже не добавило хороших отношений ни с родителями, ни с условным обществом; можно было жаловаться даже на отсутствие друзей, потому что у Арсения в жизни никогда никто надолго не задерживался, и он не понимал, почему.       Вроде и характер не особо говнищеский, и дружить Арсений умеет (когда ему это надо), но вот не оставались — и все тут. Поначалу было как-то горько и обидно, но потом Арс просто сделал для себя вывод, что, значит, не особо ему это было и нужно.       Словом, жаловаться и считать себя обделенным причин было достаточное количество и тогда, когда он уехал из Омска, и с его гениальным послужным списком провинциальных театральных постановок его поначалу не брали ни в один московский театр; взяли потом в какой-то крохотный, который Арсений нежно про себя называл «бздюлинкой», потому что в гримерке и развернуться было негде (однажды ему там локтем чуть не выбили глаз, и он стал видеть на половину единицы хуже).       И даже за это он мог бы считать себя обделенным, но почему-то не считал. Наверное потому, что позиция жертвы обижала бы его и так достаточно кровоточащее достоинство, и поэтому у него хватало осознанности не усугублять это еще и вот таким образом; не считал себя Арсений обделенным и любовью, хотя кто-то сказал бы, что парень мало в жизни погулял, пусть Арс честно никогда не понимал, откуда взялся стереотип, что всем обязательно нужно нагуляться до усрачки.       Свою ориентацию он осознал достаточно рано, поэтому до сих пор не любит вспоминать этот кризисный период; слишком долгим он был и слишком много захватил — и истерики, и попытки себя «переделать», и тайны, и раскрытие тайн, и драки, и бесконечную ложь, даже если во благо, потому что родители Арсения до сих пор уверены, что он просто один. Ну, мало ли — не встретилась еще судьба.       Арсений мог бы считать себя обделенным, потому что якобы не нагулялся — до Руслана у него были только одни околосерьезные отношения, да и те продлились недолго, хотя Арс расстался с тем парнем на нормальной ноте. Были попытки познакомиться на форумах в интернете, были свидания, редко, но все же был секс, а потом случился Руслан; случился и остался вот уже на семь лет, и многие бы сказали, что куда сейчас вообще такое — не нагулялся же.       Арсений же никогда не считал себя обделенным — и любовью в том числе, хотя даже Бебур иногда косил на них глазом и спрашивал, мол, Арс, а Руслан вообще хоть раз говорил, что он тебя любит? Арсений не понимал и не понимает до сих пор, при чем здесь это, когда тот единственный до Руслана парень говорил это примерно каждые два дня, а в итоге даже не стал помогать с переездом на другую квартиру. От него, кстати, не требовалось ни копейки, ну да не в деньгах счастье.       Арсений никогда не считал, что ему не хватает любви, потому что это слишком абстрактное понятие — она ведь бывает не только между людьми, и даже если рассматривать человеческую, то у нее граней столько, что любой самый мастерский алмаз охуеет; о какой любви думать? Любовь зрителя к актеру, которая в моменте, любовь актера к театру, которая внутри и вовне, любовь к партнеру, которая между? Если любовь к партнеру — то почему всегда стереотипная, будто кроме Шекспира о ней никто не писал? И не говорил?       В общем, у Арсения всегда вопросов было больше, чем вселенка могла ему дать (возможно, она его просто не слышала, потому что еще надо уметь формулироваться, а не всякий пиздун способен еще и выражаться так, чтобы его понимали — так вот это про Арсения).       Он никогда не чувствовал себя обделенным любовью, и тем страшнее ему сейчас смотреть на себя в зеркало и осознавать, что даже самое надежное и прочное может оказаться настолько хрупким, что пошатнется от прикосновения, как башенка в дженге, когда играешь уже минут пятнадцать — почему он реагирует так ярко, словно ему этого никогда не давали? Как будто его голодным держали в клетке сорок лет, а через сорок открыли и наваляли бургер кинга по самое не балуйся?       Хотя нет, лет через сорок он бы и сам из клетки не вышел, так что тут, скажем, неделя. Он реагирует на Антона так, словно к нему никогда в жизни не проявляли такого внимания — хотя казалось бы, что в нем сверхъестественного? Взгляды и поцелуи? Забота? Серьезно?       — Арс, — Арсений вздрагивает, выныривая из своих размышлений; он тонет в них настолько глубоко, что даже привычный голос Руслана с перекатывающейся по языку чуть картавой «р» в его имени действует так, что он дёргается. — Ну что с тобой такое? Ты весь вечер сам не свой.       Руслан выразительно показывает взглядом на его тарелку, в которой давно остыли запеченные метелки брокколи под пожухлым сыром — выглядит не очень, но на вкус пойдет, как и любая стряпня Арсения, на которую Белый, существо почти всеядное, никогда даже не жаловался. Один раз только быканул, когда Арсений вздумал посадить их всех (в количестве двух штук) на диету и приготовил соевое мясо, которое Руслан потом с бухтением вываливал собакам за углом. Те тоже жрать не стали, а Арсений обиделся.       — Да «Нирвана» вся эта. С Лазарем никак не сработаемся, вот и думаю, что делать.       — Снимать штаны и бегать, — Руслан Белый, сорок лет, печать советской эпохи и пизданутых прибауток.       — Вам бы, батенька, да в стэндап заморский… Или хотя бы в наш отечественный КВН.       — Ну не, они там в этих ваших стэндапах только и умеют, что про хуи и сраки шутить, — фыркает Руслан и, поняв, что Арсений есть не собирается, тянется доесть за ним сам. — Я все-таки забронил нам домик, с грилем, как ты хотел. Пришлось поскубаться с Волей, но он все-таки меня отпустил, так что поедем на пару дней, только мяса надо хорошего купить, фермерского. Ну я сам этим займусь, так что бери отгул.       Арсений рассеянно кивает, с отстраненной горечью думая, что из-за мыслей об Антоне и всего происходящего он даже не может нормально порадоваться этому предновогоднему отдыху — и турбаза его любимая, и домики эти он любит, и мясо есть из-под руки Руслана тоже, а еще там много кошек и даже живут страусы; он понимает, что сам бы так и не занялся этим делом, и они бы просто туда не поехали, потому что мысли Арсения уже не там.       Они где-то в чатах в телеграме и в инсте, в театральной курилке, в ночном такси и в огромном безвкусном пуховике, похожем на мусорный мешок; Руслан никогда такое не наденет — он даже сейчас, в декабре, носит на работу утепленное полупальто от Кашарель, которое он специально заказывал и ждал, чтобы размер был точно по фигуре.       А так они поедут, конечно. Потому что Руслан все сделал: бронь, отгул, теперь мясо купит и наверняка замаринует так, что у Арсения от одной мысли о нем рот будет наполняться слюной — это незаконно, в особенности теперь, когда Арс не очень уж и хочет ехать. Но, конечно, поедет. Потому что Руслан все сделал.       На следующий день он едет в театр и раз за разом прокручивает в голове, что он скажет худруку и на какое время теперь перенести отработку взаимодействия с Лазаревым; все равно без этого никак, как ты ни крути — но больше всего Арсений, конечно, думает об Антоне, когда тщетно пытается найти нормальное парковочное место. Раньше у него этой проблемы не было, когда он нырял в театр из метро, а теперь все есть: и новенькая белоснежная «королла» (уже изговнял по дороге), и проблемы с парковкой (спасибо).       Он приезжает к десяти, и это совсем не время капельдинеров, тут даже буфет запросто может не работать в этот час — что говорить о билетерах и специальных людях, которые «у нас можно приобрести программку». Поэтому Арсений вроде и удивлен, а вроде и нет, когда кто-то хватает его за рукав сзади и тянет за угол, где коридор превращается в небольшой бессмысленный тупик — там поставили цветы и повесили репродукцию какого-то модерниста, чтобы это стало казаться дизайнерским решением.       — Извини, я на секунду, — Антон шепчет так близко, что Арсений чувствует мурашки; как же давно он не ощущал такого, чтобы спускалось сверху вниз. Антон снова в театре и снова утром, когда ему до смены еще часов пять, а это значит, что сегодня он точно пришел специально. — Послушай, я хочу увидеться с тобой. Можно?       — А сейчас ты меня что делаешь, не видишь? — Арсений усмехается, и выходит нервно, потому что они здесь слишком близко, в этом тупике, и может, не только в этом — но с «хочу» что-то сделать гораздо сложнее, чем с «могу».       — Да я про погулять, — улыбается Антон, чуть склоняя набок голову, и за талию слегка отодвигает Арсения так, чтобы его точно не было видно из коридора. — Может, сходим куда-нибудь, поужинаем. Или пообедаем.       Арсения очень давно не приглашали на свидания.       — А чего ты мне в телегу просто не написал?       — Да думал, что ты не ответишь.       Арсений поднимает на него взгляд, и ироничный вопрос застревает в горле: Антон смотрит на него смущенно и почти просяще, и в этом странном подростковом коктейле столько желания, что Шастун, кажется, готов принять все, что угодно, лишь бы хоть что-то получить. И ведь в современном мире проще всего проигнорить — не ответить на звонок, не зайти в чат, поставить невидимку или вовсе удалить непрочитанный диалог. С глаз, как говорится — и из сердца нахуй.       — Антон, я… — Арсений вздыхает, потому что ему ужасно хочется, чтобы его ещё раз вот так поцеловали — когда как будто поцелуй крадут. — Я не против, но я уезжаю после обеда, уже отгул взял.       — Уезжаешь? Надолго? — Антон смотрит растерянно и делает шаг вперед, протягивая руку, чтобы погладить Арсения по щеке — и тот неожиданно для себя льнет к этой ладони, потому что и эта простая ласка отдается внутри какой-то приятной щекоткой.       — Нет. На турбазу на пару дней.       По лицу Антона пробегает заметная тень, но он тут же улыбается, и Арсений не берет это в голову — в конце концов, он тоже не особо хочет ехать, но даже ему иногда нужно отдохнуть от суеты театра, как бы он ни был готов дневать и ночевать здесь. Они уедут всего на несколько дней, и у Арсения будет время, чтобы понять — действительно ли он хочет увидеться с Антоном там, где они не могут встретиться случайно, потому что это очередной рубеж, который и без шелухи сам по себе будет означать немало.       Раньше, когда Арсений экономил каждую копейку, он делал так с вещами: пытаясь избавиться от жуткого шопоголизма, он заставлял себя уйти из магазина, оставляя там очередную безумно понравившуюся рубашку или брюки, и давал себе сутки переспать с мыслями об этой вещи. Большинство хотелок поутру отпадало; за теми, что оставались, приходилось ехать — как назло, они были гораздо дороже тех, которые Арсений за ночь хотеть переставал.       Так он однажды поехал прямо к открытию магазина, чтобы купить панамку. Руслан сначала ржал, а потом перестал, когда узнал, сколько она стоит.       — Ладно, тогда увидимся, как приедешь, — Антон очередной улыбкой, прикосновением и коротким поцелуем почти поверх губ запечатывает этот теперь уже существующий план, и Арсений ловит его за руку, когда он хочет отстраниться; углубляет поцелуй, прикрывая глаза, и кончиками пальцев поглаживает запястье, забираясь под рукав толстовки и под браслеты.       — Я пришлю фотки.

***

      После работы Антон достаточно мрачен, чтобы вместо двух банок «Шпатена» взять три и догнаться коробкой замороженных наггетсов — набор джентльмена для похода к другу, чтобы порубиться в приставку и посмотреть футбол. Обычно Антону хватает двух банок, но сегодня он хочет быть слегка навеселе, чтобы поменьше думать о том, как там Арсений проводит время на турбазе, и желательно не заглядывать в его инстаграм каждые полчаса. А в том, что Арс будет все транслировать, Антон почему-то не сомневается.       Шасту давно никто не нравился до той степени, чтобы представлять человека в максимально близких жизненных ситуациях — обычно все его симпатии заканчиваются через несколько дней, если объект не проявляет взаимности, а тут получается даже интереснее; своим ежиным колким поведением Арсений раззадоривает Антона еще больше, и все это наваливается буквально снежным комом — в какой-то момент Шаст осознает, что испытывает вполне объяснимую, но ненормальную злость, и впервые за эти дни останавливается.       Прямо так, посреди улицы: с пакетом, где болтаются три банки «Шпатена» и сиротливая коробка наггетсов, в расстегнутом пуховике и в совершенном раздрае. Курить хочется нестерпимо, и он сворачивает в какой-то двор, подкуривая — и прислушивается в себе и к своей злости пополам с уязвленностью.       В своих мыслях он называет этого мужчину, с которым живет Арсений, «тот ебырь с бабками», потому что, на его взгляд, все так и есть — он же даже на вид совершенно обычный, не ровня самому Арсению; не то чтобы Антон считал себя самого Аленом Делоном, но он очевидно симпатичнее, выше и, блядь, моложе. Антон злится на само существование этого Руслана и думает, насколько все было бы проще, если бы его не было: наверняка и Арсений вел бы себя увереннее, и они давно сходили бы уже не на одно свидание, и у Антона в голове бы не звучал голос Димы, который «ну, они уже очень давно вместе».       — И хули с того, — бухтит Антон под нос самому себе и вдавливает окурок в стену дома, ища глазами, куда бы его выкинуть. — Что теперь, обосраться?       Он осознает, как глупо злится на то, что не им было сделано и не им заведено, и злиться бы на самого себя нужно, но Антону хватает здорового эгоизма не делать этого; говорят же, что самобичевание разрушает, поэтому он спокойно бичует, так сказать, на вынос — и всех собак, которых внутри свора и одна маленькая бздюханка, спускает на Руслана.       Наверняка они на этой турбазе будут делать все то, чего хотел бы сам Антон — ходить в свободных трениках, жарить шашлык, курить под пиво или что там пьют эти дядьки в «Кашарель»; Антон хуй знает, что такое «Кашарель», но у этого Руслана на рукаве полупальто было вышито, и он за каким-то чертом вообще туда всматривался. Будут слушать музыку, целоваться и, конечно, заниматься сексом, потому что Шастун не представляет, как можно не заниматься сексом, если есть такая атмосфера, достаточное количество тестостерона и Арсений рядом. Хотя, хихикает Антон про себя, когда заходит в метро — может, секса и не будет, потому что как там дела с потенцией после сорока?       Шастун хочет думать, что не очень. Ну, чтобы жизнь медом не казалась.       Он настолько занят этими токсичными мыслями, что едва слышит, как Макаров зовет его в сотый раз с кухни, чтобы сам грел свои поганые наггетсы — Антон возвращается в реальность только тогда, когда в дверном проеме показывается красное от возмущения круглое и бородатое лицо. Лицо бухтит, что все руки себе пообжигало, а потом превращается в полноценного Илью, который несет миску с жухлыми куриными кусочками к телевизору, где они играют в «фифу».       — Антоха, ты вообще тут, а то че-то в облаках летаешь, уже четыре-ноль, — Макар толкает его плечом, и Антон демонстративно зевает. — Ой, не пизди, ты же ночное животное, ты вечером никогда спать не хочешь.       — Да бля, — Антон откидывается на диван и сползает пониже, потягиваясь. — Просто мысли гоняю.       Ему вдруг хочется Макарову все рассказать, чтобы хотя бы со стороны услышать ситуацию — Илья вряд ли посоветует что-то путное, потому что это тот чудесный тип друзей, которым похуй. Выслушают, пожалеют, если надо, но в сюжет вдаваться не будут — а Антону именно это и нужно, потому что хочется просто вывалить, чтобы стало легче. И, может, действительно посмотреть со стороны, хотя он и так примерно понимает, что это все выглядит как дворец из говна и палок.       — Я тут просто, короче, — Антон решает использовать древний метод предков «мне для друга», только в иной форме. — На девчонку одну запал, а у нее парень есть, и давно. Сижу и думаю, на сколько по шкале от одного до десяти я гандон штопаный.       — На одиннадцать, — Макаров копается в настройках игры и жует наггетс, поэтому речь выходит похуистически невнятной. — Ну типа это ж очевидно.       — Да знаю я, — Антон зевает и допивает пиво залпом, тут же открывая следующую банку; на душе как-то погано, пусть даже он пока и не сделал ничего, что заслуживало бы анальной кары. — Но поделать ничего не могу. Втюхался, как школьник, и теперь только о ней и думаю.       Макаров ему не отвечает, потому что весь занят настройками нового игрока, а это важно — и Антон почти радуется грешным делом, что Илья ему не отвечает, потому что тут все попахивает осуждением, а осуждение Антон слушать не любит. Потому что во-первых, это неприятно, и потом чувствуешь себя котенком, которого ткнули носом в собственное говно, а во-вторых, он все равно мнения не поменяет.       Не первый раз замужем.       — Ну слушай, может, пройдет, — в итоге философски изрекает Макар, и ему не хватает только начать задвигать притчи соломоновы в пересказе для бедняков. — А с другой стороны, может, это судьба твоя и все такое, и ты ее проебешь, если на очке сидеть будешь. Короче, Антоха, не знаю, я в этих делах сердечных не силен.       Антон закатывает глаза, мысленно награждая Макарова званием «друг года» и «советник месяца», и невольно тянется за телефоном; уже девять вечера, и наверняка эти двое давно приехали на турбазу, и Арсений что-нибудь показывает в сториз. Шаст прекрасно понимает, что таким образом только подогревает эту нездоровую злость, заставляющую его приписывать Руслану недостатки, о которых он не имеет понятия — от импотенции и до вонючих носков. Понимает, но все равно лезет смотреть, что там происходит, потому что сейчас это выше него.       Даже уходит в туалет, чтобы посидеть на унитазе в одиночестве какое-то время, а то Макар может превратиться в безостановочно говорящую голову в любой момент — ему же надо побыть одному хотя бы минут пять.       И он не ошибается: Арсений действительно в сети и действительно публикует истории уже часа три как, и все они аккуратные, идеально выверенные так, чтобы не было понятно, где он конкретно и тем более с кем. Свежий лес с домиками-срубами; кошки, которых он умудряется поймать и обцеловать в носы; какие-то посторонние люди из других домиков и только совсем краем Руслан, и то лишь потому, что Антон специально там его высматривает.       Белый появляется в кадре на секунду и то спиной — видимо, стоит у гриля и занимается с мясом, и Шаст даже специально притормаживает проигрывание видео, чтобы рассмотреть получше; тот в джинсах и футболке даже без верхней одежды (в такой-то холод), и короткие белые рукава открывают крепкие руки с массивными часами на запястье.       Антон не знает, зачем рассматривает его, поэтому просто откладывает телефон на стиральную машинку и встает около унитаза уже по делу, думая, что вот на турбазе, наверное, с канализацией точно проблемы. Хотя в современных вроде уже ничем не отличается от многоквартирных домов, так что да — даже немножко жаль. А так бы жизнь медом точно не казалась.       — Чтоб у тебя писька отсохла, — бурчит Антон, застегивая ширинку и тут же ойкая, когда замок прихватывает белье вместе с крайней плотью.       Не пожелай другому, как говорится.       Чего бы не пожелал себе.

***

      Арсений зачем-то следит, смотрит ли Антон его истории — и когда видит, что да, каждую, то мечется между двумя ощущениями; с одной стороны, он рад, а с другой — ему не хочется, чтобы Антон вообще это видел. Но снимает, потому как есть какая-то привычка отмечаться в онлайне, но кадры старается выбирать нейтральные.       Природа, многочисленные кошки и сварливые страусы, мясо; но там уже попадают руки Руслана, обтянутые черными нитриловыми перчатками, потому что он всегда на природе готовит в перчатках. Арсений вроде и цепляет камерой его руки, плечо, забывает убрать звук на видео, где Руслан зачем-то его зовет — но ему неуютно, что Антон это видит, словно что-то может испортиться или разрушиться.       Что — не совсем ясно, но Арсений будто боится, что очередная демонстрация того, что он несвободен, заставит Антона от него отвернуться.       И когда Арсений осознает это опасение, ему на мгновение становится мерзко: в конце концов, еще несколько недель назад разве мог он думать, что будет бояться, что наличие в его жизни Руслана может стать преградой для каких-то вот таких вещей? Арсений даже не может подобрать адекватного слова для их обозначения — вернее, та его совестливая часть, которая отчаянно сопротивляется этим переменам.       И этой совестливой части Арсения в голову приходит единственно верное слово — «интрижка», в то время как та его часть, которая в омут с головой, упорно твердит — Арс, тебе нужно это; Арс, тебе необходимо чувствовать это, кормить это, черпать в этом вдохновение и эмоции, Арс, Арс, дай себе волю, впусти это в свою жизнь, дай себе возможность попробовать что-нибудь еще.       Арсений кривит губы, выбрасывая недокуренную сигарету и сажая на колени лоснящуюся трехцветную кошку.       — Невкусно? — Руслан садится в кресло-качалку напротив, ставит себе на колени глубокую миску с мясом и овощами и кивает на тарелку Арсения; тот, оказывается, даже не притронулся к мясу, которое больше всех выпрашивал еще вчера. Надо же, как забавно, потому что ему показалось, что он съел кусков пять, а это он себя ел.       — Нет, что ты, — Арс старается улыбнуться и откусывает мясо, и оно как всегда сочное и горячее, и сок течет по пальцам, но сегодня не приносит удовольствия. Только тяжесть в животе. — Вкусно, конечно.       Они знают здесь уже каждый уголок и почти каждый домик, потому что это самый простой вариант отдыха и летом, и зимой; летом можно купаться в бассейнах или просто гулять, а зимой заказать горячую ванную или лениво заниматься любовью в комнате с камином, а потом валяться и отказываться идти в душ до последнего, пока сперма не начнет засыхать корочкой на коже. Арсений рассеянно думает об этом и почти даже физически чувствует эту стянутость на коже, потому что такие моменты отчего-то всегда запоминаются хорошо, и в них всегда где-то рядом Руслан — молчаливо поглаживающий по волосам или массирующий ладонью упругую ягодицу.       Ужинают они в молчании, и Руслан, кажется, не очень этим озабочен, потому что то и дело проверяет телефон или снимает с огня очередную порцию мяса или овощей; запекает в углях молодую картошку, снова проверяет телефон и отвечает на звонок — благо, что не взял ноутбук, потому что очевидно даже тут нашел бы время сесть за работу.       Арсений же не испытывает желания разговаривать, потому что неожиданно не о чем — и не то чтобы они страдали когда-то от недостатка общих тем; просто нет желания, и все, и Арсений вообще сторонник нормализовать уже, в конце концов, культуру обычного беспричинного «не хочу». Не почему.       По кочану.       Арс собирает посуду, кормит кошек, снимает все в инстаграм и идет заниматься камином — он обожает все вот это потрескивание, огонь и запах воздуха, им обогреваемого, и пушистый светлый ковер на деревянном полу; у него уже тысяча и одна фотография в таком антураже, однажды он даже делал специальную фотосессию, но ему все мало, и поэтому он снова говорит:       — Рус, сфоткай меня у камина.       Руслан за годы тренировок уже прекрасно знает, какой нужно взять ракурс, какая сторона у Арсения рабочая, и что он вообще хочет от фотографии, поэтому он почти всегда правильно делает если не с первого раза, то со второго или третьего точно. Сейчас Арсений сидит, положив руку на согнутое колено, и длинный белый халат открывает и ноги, и грудь почти до живота, потому что запахнут неплотно, и он вообще не стесняется выкладывать такие фотографии в сеть, потому что у них даже в театре был такой проект — «обнаженная душа актера», кажется. Их тогда снимали без одежды, но в приличных, конечно, ракурсах — на сайт вышли фото только по плечи, но в проекте их гораздо больше.       Потому что душа у актера нараспашку, обнаженная, неприкрытая — худрук еще смеялся, что его анафеме предадут за такой контент.       Очень по-модернистски.       Арсений обрабатывает эту фотографию, сидя перед камином, пока Руслан лежит между его ног, улегшись головой на живот, и тоже залипает в телефон; тяжесть головы на животе привычная, поглаживания колена привычные, все привычное и хорошее, и Арсению вроде даже снова становится так же спокойно, как раньше. Он выкладывает фото в истории и откидывает телефон, следя, чтобы он упал все-таки на мягкий ковер, а то ничем хорошим это обычно не заканчивается.       Руслан переворачивается на живот, продолжая лежать между ног Арсения, и смотрит на него снизу вверх — по глазам ничего не прочитаешь, как всегда, да и в комнате уже сумрачно; они никогда не включают здесь верхний свет, потому что днем всегда на улице, а вечером освещает камин. Когда-то Арсений любил привозить сюда ароматические свечи, и буквально все было ими утыкано, пока Руслан в один прекрасный момент не начал чихать так, что пришлось идти в администраторский домик и молить о супрастине.       — Ну как ты, кошка? — Руслан прижимается губами к его колену, выше, ко внутренней стороне бедра, и у Арсения обычно екает внутри от такого, потому что там все чувствительное, и Руслан делает это как-то по-особенному.       Только сейчас почему-то не екает: то ли екалка сломалась, то ли екает теперь на другое.       Арсений улыбается — приходится постараться.       — Хорошо, — отвечает он, помедлив, и гладит Руслана по голове, чувствуя, как борода колет кожу ближе к паху, и это щекотно и всегда немного возбуждает, и Арсений вообще много раньше думал о том, почему, пока не пришел к простому выводу — это заставляет его помнить, что он именно с мужчиной. — Отдыхаю. Здесь всегда хорошо.       Руслан забирается под его халат, распуская и без того слабый узел, и обнаженное тело окутывает теплый от огня воздух; Арсений любит это ощущение и любит, что Руслан безошибочно знает, что нужно делать — но сейчас больше смотрит на огонь, чем на него, и больше слушает треск дерева, чем влажные звуки от прикосновений губ к коже.       Руслан прекрасно знает все самые чувствительные точки и то, каким образом к какой нужно прикоснуться, чтобы Арсений начал на него реагировать — колени любят поцелуи, живот покусывания, соски щекотку, чувствительное местечко под яичками — легкий массаж; Белый всегда был удивительно внимателен к таким деталям, хотя Арс поначалу такого и предполагать не мог. Руслан меньше всего производил впечатление внимательного партнера, да и если честно, производил еще много всяких впечатлений, которые потом оказались бессмысленны.       И сейчас тело Арсения реагирует так же, как и всегда — отзывается дрожью, возбуждением, едва заметной капелькой прозрачной смазки на головке члена; тело отзывается, но сознание нет, потому что Арсений не может сосредоточиться ни на этих прикосновениях, ни на Руслане, ни на своих попытках чем-то ему ответить, когда он вопросительно поднимает взгляд, не слыша ни единого звука.       Арсений никогда не был громким в постели, но и не молчал никогда — а сейчас словно ничего и не происходит.       — Извини, устал очень, — выдыхает Арсений и гладит Руслана по щеке, мягко отстраняя его от себя; внизу живота тянет, да и член уже в полувозбужденном состоянии, но Арс понимает, что ему самому не очень хочется, а переступать через себя в этих вопросах он не привык.       И трахаться только затем, чтобы тупо слить, он тоже не привык — слить он может и в унитаз, и это не займет ни времени, ни эмоциональных сил, как и удовольствия не принесет тоже.       — Давай спать ляжем, хорошо? — Арсений осторожно выпутывается из объятий, стараясь не быть резким, и встает, снова накидывая на себя халат и благодарно прижимаясь губами к щеке Руслана; ему почти стыдно, и он не хочет чувствовать этого стыда, пусть и понимает, что это логичное следствие исключительно его действий. Потому что без его действий не было бы ничего — ни мыслей этих, ни диалогов с Антоном уже в двух мессенджерах, ни настойчиво лезущих в голову картинок о том, что вот так лежать между ног у Арсения мог сегодня вовсе не Руслан.       Не было бы этого ничего, потому что в этих играх игроков всегда двое.       — Конечно.       Руслан уходит в ванную, забирая с собой косметичку с зубными щетками, а Арсений садится на постель, запуская руки в волосы и с силой закрывая глаза; стыд этот хочется выскрести из себя ложкой, но его невозможно абортировать так просто — по крайней мере, не сейчас, на первых порах, и Арсений просто заедает его куском уже остывшего, но все еще вкусного мяса.       В инстаграме на его фотографию только одна реакция, и она от Антона.       «Я хотел бы сейчас быть там вместе с тобой».       Арсений улыбается, заталкивая стыд запеченной картошкой поглубже в горло, и отвечает Антону там же:       «Я тоже».