Пожирающая ярость

      Электронные часы на стене показывали десять часов утра.       В университете давно уже начались занятия, присутствие на которых не входило ни в чьи планы. Больно ударяясь затылком в первый раз, а затем и в последующие Мёрфи отчаянно пытался избежать реальности, вспоминая прошлые успешные опыты, именуемые красивым словом — эскапизм.       В юношеские годы это было увлечение спортом, причем весьма удачное, пока не стало навязчивой идеей соперничества, в котором всегда выигрывал Ньюман. Когда от футбола начало тошнить, а просмотр матчей превратился в пытку, Мёрфи открыл для себя нечто новое, то, что про себя он называл «границей воспоминаний». Там было место для всего, для всех образов — расплывчатых и не очень, ярких, красочных, до сих пор хранящих особенный аромат, который хотелось бы пронести сквозь в-е-ч-н-о-с-т-ь.       Иногда хватало одной случайно оброненной фразы, шлейфа парфюмерной воды или того, что уже было раньше, и Мёрфи «бежал» от окружающей действительности, со стороны походя на гребаного наркошу, поймавшего очередной приход.       В его воспоминаниях был шелест листвы, августовский ветер, мягко облизывающий обнаженные участки кожи, поцелованные ранее июльским жарким солнцем, пальцы, утопавшие во влажном песке пляжа Кастани, море и, конечно, Андреа, которую звали всегда иначе. Ее смех звенел в ушах, терялся с шумом прибоя, отдавался невыносимой болью в сердце. Каждый раз она была другой, а потому Мёрфи терялся в догадках, когда впервые понял, что больше не хочет думать ни о ком, кому хочет служить и быть верным, но все почему-то было слишком сложным.       У них всегда был разный курс на жизнь. Когда ему было шестьдесят и в памяти всплывали фрагменты единственно верной реальности, Андреа была слишком юна, смеялась над глупыми шутками мальчишки-Аполлона, обнажая широкую щель между зубами, стреляла в тире и выигрывала снова и снова незамысловатые плюшевые награды. Или ей уже было близко к тридцати, она переживала ужасы войны, борясь с восхищением от вида крови, а ему подошло время умереть от такого банального туберкулеза, как какому-нибудь герою Ремарка.       При всех этих незамысловатых обстоятельствах разводивших их в разные стороны, хороня почти-что-живыми, Мёрфи мог посчитать себя счастливчиком — он увидел ее смерть, лишь единожды, и ради всего святого, (если ему было позволено такое выражение) никогда бы не хотел пережить это чувство снова. Это руководило им, когда вдали показалась знакомая тачка, а Андреа безучастно смотрела на оживленный пешеходный переход, где пришлось немного геройствовать, броситься, как говорится, на амбразуру, лишь бы не подвергнуть ее опасности.       Но всего нельзя предсказать.       Мёрфи и сам не хотел заводить очередной бессмысленный разговор с Аидой, терпеть выпады дражайшей Коры — любительницы надевать тяжелые рубины из прошлого, расхаживая по коридорам особняка. Ньюман была взбешена выходкой Тома, невозможностью приручить Химеру, паранойя того, что ее окружали одни предатели, достигла своего пика. Покачивая в руке опустевший стакан, хранивший на стеклянных стенках привкус бурбона, Мёрфи представлял другую жизнь, лишенную теорий заговора Аиды Ньюман, каких-то долгов и мифических сущностей. Что если…       Он поднялся со своего излюбленного места, неряшливо вернув на мраморный поднос стакан, и сделал шаг в сторону лестницы.       — Ты-то куда собрался? — возмутилась Аида, скрестив руки на груди. — Опять побежал к Кэмпбелл?       — Я устал, — равнодушно хмыкнул он, кивком указывая на опустевшую гостиную. — Кора тоже, хочу подумать о свержении в одиночестве. Если ты не против.       Аида подумывала что-то возразить, но ограничилась взмахом руки, вкладывающей в жест всю свою брезгливость и недовольство происходящим. Ловким заученным донельзя движением она плеснула в стакан остатки бурбона и залпом осушила.       «Чудо, блять, женщина», — пронеслось у него в мыслях, пока ноги сами вели на второй этаж.       Принять бы душ, проспать до утра и притворяться весь следующий день.       Все это было бы возможно, если бы не Артемида, застывшая на последней ступени, ведущей вверх. Ее губы дрожали, глаза наполнены слезами и ужасом. Она его видит. Не камуфляж, не то, каким Мёрфи привык представать перед людьми. Только истинную личину, внушающую ужас, каким он и должен быть.       Десятки слов, состоящих из пресловутого «Я все объясню», вертелись на языке, но так и не остались озвученными. Последовал один мощный удар, сопровождаемый звуком бьющегося стекла. Андреа пошатнулась, непонимающе посмотрела на него в последний раз и обмякла в руках чудовища.       Кора так и осталась стоять, зажав в руке фарфоровую рукоятку некогда дорогой вазы.       — Ты нахуя это сделала? — закричал Мёрфи, готовый броситься на нее в эту же секунду. — Нахуя?!       — Я же сказала, что нас кто-то подслушивает! — завопила Кора, отбросив фарфор в сторону. — Вы меня опять не слушали! А она сновала по коридору, не решаясь спуститься вниз, я ее видела! Шпионит в моем же доме.       — А теперь это будет проще объяснить?       — Скажем, что она упала с лестницы, — вмешалась Аида, замерев у подножия. — Упала, все в голове перемешалось. Кто ж знал, что Андреа такая… неуклюжая.       Заклокотавшая ярость, изливаемая в такой глупый фарс, как сжатие кулаков или закусывание нижней губы, прервал голос Хизер — реакция на фамилию Кэмпбелл. Сдерживаясь, чтоб не показать язык, словно происходящее не больше царапины во время игры в лакросс, Хизер последовала за медсестрой, набрасывая на плечи голубоватый халат, который абсолютно не сочетался с ее волосами.       Мёрфи глупо хмыкнул и потер раскрасневшиеся глаза. Мысли о п-р-о-к-л-я-т-и-и, звучавшие в подсознании старой байкой, непринятие и ненависть во взгляде Андреа, ненужный университет с его дрянными лекциями и футбольной командой.… И чего он просидел здесь всю ночь? Поведя затекшими плечами, Мёрфи равнодушно взглянул на мальчика-курьера у главного входа, сжимающего в руке пышный букет лилий. Ярко-розовая записка, выбивавшаяся изгоем в белых лепестках, мгновенно привлекла внимание. Сука, он за версту чувствовал Ньюмановское дерьмо.       — Хэй, приятель, — Мёрфи растянулся губы в приветливой улыбке, надеясь, походить на парня с плаката напротив — реклама услуг дантиста вкупе зубной пасты «Крест». — Это букет для Андреа Кэмпбелл?       Мальчишка испуганно пошатнулся от переизбытка слов и попытки построить диалог, и дрожащей рукой вынул из кармана разбитый смартфон, вглядываясь в мелкие буквы, забивавшиеся в трещины.       — Ага, — строить разговор с клиентами или вести светские беседы — не его конек. — А вы… Э. Ньюман?       — Он самый, приятель, — Мёрфи чувствовал, как челюсть начинает сводить с непривычки и желание выбросить дрянной букет в мусорную корзину нарастает с каждой секундой. Вытянув из кармана брюк кредитную карту, махнул перед чужим лицом потертыми буквами, служившими своеобразным ключом ко всем дверям, он потянул руку к записке. — Хочу удостовериться, что, хех, написанное меня устроит.       — Не понял, — честно признался курьер, нахмурив светлые брови.       — Планы поменялись, — пожал плечами Мёрфи. Черт знает что. Дешевая бумага немного отсырела, но чернила все еще оставались на своем месте, борясь с желанием покрыть розовый клочок разводами.       Он брезгливо держал кончиками пальцев записку, ощущая, как фальшивая улыбка превращалась в оскал.       «Дорогая Андреа. Нам необходимо поговорить, пожалуйста, позвони мне. Береги себя. С любовью, Э».       С любовью.       Наплевав на напускную сдержанность, Мёрфи сжал в ладони ярко-розовый клочок и тяжело выдохнул, переводя взгляд на недоумевающего курьера.       — Хочу сохранить анонимность, приятель, — он выудил смятую купюру, надеясь, что номинал выше одного доллара и с манерной беспечностью протянул мальчишке. — С меня десять баксов.       Мальчишка пожал плечами, пряча десятку в нагрудном кармане куртки, и зачем-то уточнил, кто передаст букет.       «Конечно же, ты, придурок», — хотелось воскликнуть Мёрфи, но он сдержанно указал в сторону, где еще недавно скрылась Хизер Грин, нарушая тишину стуком каблуков, свято убежденный, что пожалеет об этом в скором времени.

***

      Первое, что увидела Андреа, когда распахнула глаза — уродливые акварельные ирисы за стеклом. Это была не настоящая акварельная краска, а всего лишь постер, который продавался огромными тиражами в магазинах с товарами для дома. Голова болела, сердце учащенно стучало в ушах, на спине проступил пот.       Никаких капельниц, толпища врачей или чего-либо еще. Полупустая палата, накрахмаленное постельное белье, уродливые ирисы. За ширмой, вероятно, был кто-то еще, а потому Кэмпбелл старалась вести себя бесшумно, не привлекая лишнего внимания.       Она лежала в тишине, уставившись куда-то повыше деревяшки, обрамлявшей ирисы, чувствуя, как затекает потная шея, а мысли становятся вязкими, точно жевательная резинка. Кто ее ударил вчера по голове? Сибил? Аида? Все недопонимание, ощущение многолетней лжи горечью обжигало горло.       А еще Мёрфи.       Он знал, где скрывается брат, вместе с Маршаллом, который так легко втерся ей в доверие, устроили маленькое представление — инсценированное похищение с битьем некогда ценных для нее предметов, говорил загадками, и оказался ничем не лучше остальных.       Чудовищем.       Глаза защипало от слез. Андреа устало потерла пульсирующие виски: необходимость принять болеутоляющее средство возрастала. На дрожащих руках она приподнялась на кровати, морщась от тяжести собственного тела. Следовало бы подняться и сделать несколько уверенных шагов в сторону двери и, очевидно, медсестры.       За ширмой никого не оказалось, только свежий комплект белья и несколько подушек, сооруженных в небольшую и непрочную башенку. Андреа оправила край больничной рубашки, в которую ее любезно переодели в бессознательном состоянии, и пальцами провела по засалившимся волосам, хранившим подсохший и некогда вязкий гель для УЗИ и запекшуюся кровь.       «Вы проснулись!» — взвизгнула медсестра в паре шагов от нее, стоило приоткрыть казенную дверь. «Вам нельзя здесь находиться, возвращайтесь в палату, к вам сейчас подойдут», — засуетилась женщина. Единственное, что сдерживало ее от активной жестикуляции — поднос с медикаментами, расформированными по стаканчикам. Удивительно.       Андреа повиновалась. Сюрреализм, да и только.       Последующие полчаса прошли в молчаливом ожидании, осмотре скопившейся пыли на горизонтальных жалюзи и разводах на некогда чистых окнах. Тишину нарушил короткий стук — аргентинец средних лет в белом халате, сжимая в руке потертый планшет, принялся забрасывать вопросами о самочувствии, головной боли, воспоминаниях и как так вышло, что она, Андреа, упала с лестницы.       Неплохой ход.       Кэмпбелл пожала плечами, попросила таблетку банального «тайленола» и согласилась с непопулярным мнением о собственной неуклюжести и накопленной усталостью, вызванной недосыпами, переутомлением в стенах альма-матер и занятиями спорта (которые, кажется, остались в прошлом).       — Вам необходимо поесть, — деловито ответил врач, поправив очки, сползшие к самому кончику носа. — А еще к вам посетители, кто-то провел всю ночь, ожидая, пока вы придете в себя. Хотите с кем-нибудь поговорить? Кто-то из них является вашим родственником? Попросите медсестру уточнить, родственники имеют право на посещение в любое время.       Андреа вздрогнула. Если кто-то вызвал родителей, то дела очень и очень плохи, а если там Эдриан и его семья или Мёрфи… Они все равно найдут способ поговорить с ней, наверняка всю ночь придумывали очередную байку, в надежде окончательно свести ее с ума.       — Да, я не возражаю, — как можно равнодушнее отозвалась Андреа, будто бы происходящее мало волновало ее. Пусть думает, что она, эдакая ледяная королева, законченная стерва, которой все равно на тех, кто переживает за нее.       Врач согласно кивнул головой и пожелал скорейшего выздоровления. Кажется, ему наплевать на интонацию.       «Я веду себя глупо, — произнесла Кэмпбелл самой себе. — Очень и очень глупо».       В голове, в самом деле, все смешалось.       Андреа присела на край кровати, сложив ладони на коленях, подобно послушнице и прикрыла глаза в ожидании. Пусть всякий входящий сочтет ее тронутой или чересчур католичкой, что, возможно, одно и то же. Фигуры из сна не вовремя всплыли в памяти. Этот парень, Пирс, из ночного клуба, истинное обличие Мёрфи, толпы беженцев за порогом бедности, крутившиеся в грязных кварталах и та авария, послужившая точкой невозврата.       — Боже, Андреа! — в нос ударил приторный запах ванили и туберозы. Розовое облако, тугие кудри — Хизер Грин заключила в непривычно крепкие объятия, не боясь задушить или причинить боль, словно младенец. — Ты меня чертовски напугала!       Хизер говорила слишком громко, разрывая привычную больничную тишину, хлопала густо накрашенными ресницами и все время улыбалась, будто бы ее разрывало от счастья или каких-то новостей, суливших счастье.       — Как так вышло-то, Андреа? Мне позвонил очень обеспокоенный Эдриан, рассказал о случившемся. Он так переживал, что не может приехать к тебе, но возникли какие-то дела, я так поняла, что с командой и обсуждением ближайших матчей. Сейчас же сезон начинается, помнишь?       Кэмпбелл кивнула. Ложь сквозила и в немом качании головой.       — Что говорят врачи? Тебя скоро выпустят? Я так рада, что мы больше не в ссоре! Я так переживала все эти дни, буквально не находила себе места. Такая глупость! Мы никогда с тобой не ссорились из-за парней, а тут.… Обещай, что мы никогда больше не будем ссориться по пустякам и всегда будем подругами.       Уставший и немного сонный взгляд Андреа бегал по такому знакомому лицу Хизер Грин, цепляясь за непримечательные детали, которые никогда не казались такими очевидными. Эти чуть опущенные уголки губ, широко распахнутые глаза, в особенности, когда она врет, стараясь показаться лучше. Она видела Хизер так много раз, в самых разных состояниях, но теперь, впервые, чувствовала опасность, исходящую от л-у-ч-ш-е-й п-о-д-р-у-г-и.       Зловоние, прикрытое спреями для тела «ВикторияСикрет».       — Мы же подруги, — Андреа подалась вперед, но вовремя отдернула себя, похлопав по плечу, а затем перехватила чужую влажную ладонь. — Всегда ими будем.       От слова «всегда» неприятно засвербело внутри.       Хизер улыбнулась. Кончики губ все еще смотрели вниз.       — Там, кстати, Мёрфи еще сидит в холле, — между новых сплетен и пустых историй произнесла Хизер, поправляя кудри. — Конечно, он мудак и все такое, да и при всей моей не любви к нему… Он типа тут всю ночь просидел, даже не ходил никуда. Я бы поговорила с ним.       — Я не очень хочу говорить с ним, — неуверенно отозвалась Андреа, голос предательски вздрогнул.       Грин заметно оживилась и, склонив кукольно-розовую голову набок, попыталась заглянуть в глаза собеседнице, так пристально, будто бы они играли в доктора и пациента из детского отделения. Уж больно скрытной была Андреа, словно хотела скрыть режущую и ноющую боль, лишь бы скорее выбраться наружу и вернуться в строй.       — Вы поругались? Это правда? Между вами что-то было? — натиску Хизер можно было позавидовать. — Просто Тео говорил мне, что вы занимались сексом на вечеринке Эдриана, но я ему сказала, что это просто смешно, учитывая, что я была с тобой весь вечер. Ну и то, что Джейсон видел Вас вместе, мол, «принцесса» спустилась до такой черни. Не знаю, о чем он, а ты?       Кэмпбелл тяжело выдохнула, молясь, чтобы ни один мускул на лице не выдал страха от одной только фразы «занимались сексом на вечеринке Эдриана». Неужели Мёрфи так сильно презиравший их компанию, разбалтывал направо и налево подробности своей жизни, хвастался своеобразным трофеем?       — И я не знаю.       Хизер пожала плечами и покосилась в сторону приоткрывшейся двери, впустившей в помещение чуть больше специфического больничного запаха. Раздался краткий стук в дверь и оставалось молиться, что это будет тот-симпатичный-доктор аргентинец, пригласивший на процедуру, обед или решивший, что пустой болтовни, вгоняющей в краску, на сегодня хватит. В проеме показалась хмурая медсестра, брезгливо держащая в руках пышный букет из белых лилий, готовых составить компанию акварельным ирисам.       — Это вам, мисс Кэмпбелл, — равнодушно произнесла она. — Курьер принес.       «А от кого?»       Дверь хлопнула, вопрос так и повис в воздухе невидимым грузом. Хизер азартно принялась перебирать стебель за стеблем в поиске романтичной записки, которая, наверняка, завалилась куда-то, пока эта «старая жаба» несла букет сюда.       — Думаю, что это от Эдриана, — с деловитым видом вынесла вердикт Хизер. — И прежде, чем ты меня перебьешь, — (она слишком хорошо ее знает), — то, выслушай. Во-первых, букет дорогой, здесь, вот, виден логотип компании, во-вторых, кто бы еще решил так романтично заказать тебе цветы? Ну, в-третьих, это точно не Мёрфи, хотя бы по той причине, что в руках у него не было букета, да и, думаю, он бы не упустил возможности похвастаться тем, что разорился на что-то большее, чем сигареты.       Она победоносно загнула три пальца и широко улыбнулась — под таким натиском сложно противостоять.       — Я устала, — Андреа отложила букет на противоположный край казенной кровати и натянуто улыбнулась. — Хочу немного отдохнуть.       Хизер надула губы и провела рукой по волосам подруги, приглаживая сальные пряди еще сильнее. В этом жесте было что-то покровительственное, будто бы только так здравый смысл мог вернуться к неразумному ребенку. Заключив на прощание в крепкие объятия, она оставила липкий след розового блеска на щеке, заверив, что они никогда больше не будут ссориться.       «Мы же лучшие подруги!» — звонко и неубедительно.       С уходом Хизер в палате спокойнее дышалось, и дело вовсе не в удушающем шлейфе парфюмерной продукции. В одиночестве легче думалось, картинки становились ярче, а еще не приходилось притворяться. Никем.       Андреа нервно задергала ногой, мысленно взывая к благоразумию, надеясь, что Мёрфи не хватит наглости прийти, мозолить глаза самодовольной рожей и запутывать в новую паутину лжи. Судя по тому количеству часов, проведенному в стенах городской больницы, у него было достаточно времени, чтобы заучить какую-нибудь одну версию до идеала, сделав самой правдоподобной, а еще подговорить остальных.       Два неуверенных коротких стука и, наплевав на все границы и устои в голове Кэмпбелл, Мёрфи невозмутимо вошел в палату. Ни цветов, ни банального кофе или более клишированных фруктов для скорейшего выздоровления. Так обычно делают в мелодрамах по кабельным каналам? Опираясь на металлическую ширму, ограждавшую от нежелательных гостей (каким он сам и был), Мёрфи натянуто улыбнулся. Следы бессонной ночи читались в красных глазах. Несколько прядей черных волос были мокрыми.       — Принцесса, — не многозначно поприветствовал он, махнув рукой, точно между ними было расстояние в несколько футов. Впрочем. — С пробуждением. Теперь тебя, наверное, лучше звать какой-нибудь Спящей Красавицей?       — Не ерничай, и без этого тошно.       — Красивые цветочки, — невпопад произнес Мёрфи, не меняя позиции. — От тайного поклонника? Толпы воздыхателей?       Андреа закатила глаза. Выбросить бы эти лилии к чертям.       — Не такой уж и тайный, — пожала плечами Кэмпбелл. — Ты пришел ударить меня по голове еще раз? Или объясниться?       Кривая усмешка, приклеившаяся к его лицу в промежутке между средней и старшей школой, в который раз дала трещину. Кто-то давно не латал свою броню.       — Я бы никогда не поднял на тебя руку, — мрачно отрезал Мёрфи, обвинения и ругательства в адрес Коры так и застыли в глотке. — Я пришел извиниться.       — За это? — она обвела рукой больничную палату. — Или за то, что придумал очередную сказку? Когда только это всплывет? Снова ударите меня?       — За все, — Мёрфи чинно обошел кровать и присел перед ней на корточки, словно перед ребенком. Готовый в любой момент протянуть руку. — Я не должен был лгать, притворяться, что не знаю правды, когда знал все до последней детали, не должен был разбивать твою любимую вазу, руководствуясь только тем, что это подарок Эдриана. Я не должен был умалчивать все то, что знаю, но… Мне казалось, что мы действуем из чистых побуждений. Я и Эдриан, — (Если уж и идти на дно, то утащив за собой кого-то еще. Не доставайся тогда уже никому.) — Казалось, что так будет лучше.       Хотелось прочистить горло и отвести взгляд, впиться в большую трещину, ведущую начало от края пола вверх, словно побег какого-то растения.       — Лучше ударить меня по голове? — не унималась Андреа, не теряя зрительного контакта, действовавшего на нервы. — Врать мне? Кого вы прикрываете? Аиду? Кто это сделал? — ее пугала собственная напористость, желание все узнать и получить некое успокоение.       Мёрфи нервно прикусил губу до отрезвляющей боли, принимая, в некотором роде, судьбоносное решение. Что если… Она все вспомнит? Отсчет пойдет на дни и все повторится вновь. Если же нет, то это случится чуть позже, но смерть неминуема.       — Кора, — хрипло произнес он, а после повторил для пущей убедительности. — Это была Кора. Она не особо привыкла церемониться и, знаешь, потеряла умение вести светские беседы. Слишком долго была под землей.       — Что я ей сделала?       — Ты представляешь для нее угрозу. Любой, кто приближается к ее дому — представляет угрозу всему. Ну, там, пасынку, не знаю, дому? Чему угодно. Ей вообще никто не нравится, а ты представляешь угрозу.       Андреа прыснула, сведя руки на груди. Какой-то бред, в который ее хотят втянуть, словно в секту, но эти видения, «эфир», истинное лицо Мёрфи, которое так некстати всплыло перед глазами, вызывая одновременно чувство отторжения и жалости.       — Кто ты.       — Важнее, кто ты, Андреа, — усмехнулся он, чувствуя, как отвратительно затекают ноги от столь неудобной позы — вечного подчинения. — Кровожадная богиня-охотница, вечно юная богиня Луны или что там еще пишут в детских сказках? Ты — Артемида, а твой брат, как ты уже слышала, Аполлон.       — А ты? — Кэмпбелл по-детски подалась вперед, будто бы в надежде разглядеть в глазах больше правды. — Кто ты такой.       На мгновение Мёрфи прикрыл глаза, кривая улыбка дрогнула. Со стороны могло показаться, что кто-то ударил его поддых, а он, прикладывая титанические усилия, чтобы не разразиться отменной бранью, предпочел затаить дыхание.       «Цербер».       Слова резко потеряли смысл, да и все вокруг потеряло смысл, когда всего одно слово отзывалось эхом в его сознании. Вот и все — finita est comoedia.* Мёрфи казалось, что этот приговор вынес не он — Андреа уже знала правду, а может, они произнесли это в унисон. Сложно скрывать натуру зверья и каждый день притворяться, будто бы все в порядке.       Андреа, милая Андреа, протянула к нему, чудовищу, свою руку, испытывая жалость ко всем нуждающимся, проявляя некое милосердие. Этот жест, возможно, тронул бы его до глубины черствой души, если бы остался замеченным. Выпрямившись, Мёрфи предпочел вглядываться сквозь пыльные жалюзи в безрадостный пейзаж Нью-Йорка, выискивая «зеленый огонек» надежды, утешения, самообмана.       — Да, это про меня, — тихо произнес Мёрфи, зацепившись взглядом за кирпичный фасад вдали. Смотреть в испуганные девичьи глаза — не для него, не сейчас. — Цербер, подручный Аиды. Это не то, чем стоит гордиться, не находишь?       — Почему вы скрывали это от меня? Боялись, что я расскажу кому-то? Сойду с ума?       — Если бы, принцесса. Дело в проклятье. Как только каждый из вас, избранных детишек Олимпа, опомнится, вспомнит свое истинное «я»… Время будет работать против вас и через две недели, пуф, вы умрете. Прецедентов, как ты понимаешь, не было. Эту часть предания Аида знает лучше.       Он все еще не решался обернуться, попробовать утешить или просто коснуться, вложив в этот жест смысл. Две недели, и ему предстоит жить с этим всю свою жизнь. Разве есть разница в том, когда это случится? Прямо сейчас у него на руках или через две недели в любой из месяцев? Может, сразу перед Рождеством — подарочек для ненавидящих, для тех, кто возомнил себя лучше.       Нужно придерживаться плана и покончить с собой.       Фотография из прошлого приятно обжигала тело, пуская маленькие разряды к сердцу, напоминая о единственной вещи, что имеет смысл — о любви.