1998.
Последнюю неделю Цербер провел в тумане. День ото дня рассвет не спешил, но, даже когда наступал, унылое декабрьское солнце не спешилось пробиться сквозь череду облаков или плотно задернутые жалюзи. Теплее не становилось, холоднее тоже. Все было как-то… никак. Серость. Цербер плохо помнил, когда приходил на работу, о чем говорил с неунывающим Хенриком, да и чем занимался в положенные часы тоже. Световой день сменялся ночью, когда ужас надвигался, парализовал тело и в голову нескончаемым потоком шли мысли, крутившиеся вокруг одного и того же. Вернее, одной и той же. Он и сам не понимал, чего так боялся под покровами тьмы. Все уже случилось. Артемида умерла. Это происходило уже бесчисленное количество раз, но никогда при нем. Знать и увидеть немного разные вещи, и теперь он был в этом твердо убежден и второго такого раза просто не вынесет. Цербер выпил две таблетки снотворного, потянулся к спрятанной под грудой постельного белья фляге, где еще плескалась теплая водка. Поморщившись, сделал несколько глотков и вернулся на кресло, сцепив подрагивающие руки в замок. Все это было так чертовски неправильно и несправедливо! Впрочем, не в первой. У соседей по второму кругу играли рождественские песни, в чужих окнах мелькали разноцветные огоньки гирлянд, суетились дети в нарядах эльфов. Гребаное рождество. Вот каким он стал — карикатурным персонажем из детской сказки, ворчащим стариком, который винил во всех проблемах окружающих, а надо было начинать с самого себя. Зря он оборвал со всеми связь. Цербер с трудом поднялся с кресла, — голова была уж больно ватной, — и подошел к телефону в холле. В потрепанном городском справочнике за девяносто пятый год, где-то в середине был отмечен нужный адрес старого мотеля и два телефонных номера. Дрожащими пальцами он набрал по очереди нужные цифры и, прикрыв глаза, принялся вслушиваться в монотонные гудки. Никто не утруждал себя даже записать пресловутое обращение на автоответчике. С третьего раза, который принес за собой новую волну раздражения, на том конце провода послышалось недовольное ворчание, а затем знакомый голос произнес: — Мотель «Антерос». Добрый вечер. Крепче сжав в руке пластмассовую трубку, Цербер тяжело задышал. Поток ненависти чуть утих, оставив только желчь и жалость, а бесцеремонное обвинение в нерасторопности сменилось тихим кличем о помощи. — Я так больше не могу. — А, это ты, — уже фривольнее отозвался ночной портье. — Я уж было подумал, что кому-то взбрело в голову остановиться здесь. — Я. Так. Больше. Не. Могу. — Мне тоже тяжело, сегодня позвонили из Калифорнии и… Ну, ты понимаешь. Если одиноко — приезжай, выпьем. Выпивка! Как это глупо и банально и не спасало ни на минуту. После нее становилось еще дряннее, на ум приходили жалкие фантазии, помятые лица из далекого прошлого и голоса, орава людей твердящая невесть о чем. В последний раз ему приснилась и сама Артемида. Живая и громкая в легком струящемся платье, на подол которого налипла грязь и кровь. Она неразборчиво повторяла одни и те же слова, пока не растворилась в предрассветной серости. — Причем здесь Калифорния? — все, что он смог произнести, цепляясь взглядом за нескончаемый ряд цифр и букв в потрепанном справочнике. — Звонила сестра Гермеса, нынешняя сестра, утром у него остановилось сердце во время пробежки. «Нынешняя сестра» какое странное и косноязычное описание живого человека, не замешенного в этом дерьме. Своим скоропостижным уходом они ранили не только тех, кого знали веками, но и ни в чем неповинных родственников, привязавшихся к ним, жившими с ними под одной крышей. Это ли не новое проклятье! — Круг замкнулся? — Да, замкнулся, — подтвердил Антерос, чиркая колесиком зажигалки. — Остались мы с тобой. Недавно звонила Аида из Шелби, она планирует приехать в следующем году, хочет закрепиться в Нью-Йорке. Может, в следующий раз все сложится лучше? «Следующий раз», «лучше», «сложится». Цербер хотел было сказать, что пресловутого второго шанса у них не может и быть, но вместо этого договорился о встрече. — Завтра, после работы я к тебе приеду. — Буду ждать, — вполне дружелюбно ответил Антерос, затягиваясь сигаретой. — Не умирай сам, приятель. Ты же понимаешь, что это неизбежность.***
-… И когда казалось, что гибель неизбежна, жители города лицезрели необъяснимое чудо. Ослепительное солнце сменилось полным диском холодной луны, кромешная тьма окутала полуразрушенные бедствиями улицы. Они слепо взмолились Артемиде, убежденные, что только вера может спасти их от страшной гибели под обломками. Некоторые утверждали, что видели, как разгневанная богиня взирала на город с наивысшей точки, а после потянулась к полумесяцу на своей диадеме, подцепила его и возвела на небосвод, подчинив себе не только брата, но и смену дня и ночи… Прислонившись к холодной стене, Цербер вслушивался в этот вычурный бред, который с таким упоением рассказывал Хенрик, заменивший в последнем зале неопытного экскурсовода, пожаловавшегося на несварение за десять минут до начала. Воодушевленная толпа школьников, пригнанных с пригорода в целях просвещения, зачарованно внимала каждому слову старого нидерландца, не решаясь забросать логичными вопросами о спасении целого безымянного города. Не то, чтобы история была паршивой или рассказчик из Хенрика так себе. Все прекрасно и подобное стоило бы напечатать в книжках о древнегреческой мифологии, вот только образ воинственной девушки никак не находил отклика в сердце. Трудно представить остывшее тело переполненным жизнью и чувством справедливости. День ото дня Артемида превращалась в гниль, рассыпалась в деревянном ящике, пока, наконец, не оставила после себя груду человеческих костей. Цербер крепко зажмурился, отгоняя еще свежие воспоминания аварии. Руки предательски задрожали. Он быстро скрылся в соседнем зале, спеша в уборную, сгорая от желания отмыть следы крови, которые все еще хранилась на подушечках пальцев. По крайней мере, так казалось. Хотелось кричать. Глухая боль где-то внутри не утихала, только возрастала от одной мысли об утрате.***
Андреа сдавленно выдохнула и осторожно обвела основание диадемы. Со стороны она казалась до чертиков напуганной, о чем говорили предательски подрагивающие кончики пальцев вкупе с широко распахнутыми глазами. — Я… Я не знаю. Я не уверена. Мёрфи как-то весело хмыкнул и залпом осушил свой бокал, потягиваясь к почти нетронутому чужому. Вечер переставал быть томным, хоть по большому счету никакого расслабления и не ощущалось. Он жалел, что с такой легкостью испортил первое значимое свидание в жизни, перечеркнул парой брошенных фраз то, что было для него важно. Сейчас же оставалось только поддаваться, позволить гневу взять бразды правления и пускать все наперекос — в общем, ничего нового. Лучше говорить только правду. С этого и началась ссора в первый раз. — Андреа, когда-то ты сказала, что мы на одной стороне. И если бы я был предателем, ты бы так и осталась рядом со мной? — Не знаю, — честно призналась она, не решаясь вновь посмотреть в глаза собеседника. — Ты от меня требуешь очень много. Умом я все понимаю, но… Я не могу смириться с тем, что происходит. Это несправедливо. — Несправедливо что? То, что тебе приходится умирать или то, что я не умираю вслед за тобой как герой любовных романов? Послушай, — Мёрфи отодвинул тарелку в сторону. Кусок в горло не лез. — С тем же успехом я могу записать в предатели и тебя. Когда-то воодушевленные речи Пирса о балансе, потерях, которых не избежать, если ты хочешь получить желаемое, заставили тебя изменить сторону. Андреа изумленно приоткрыла рот, будто бы желая что-то возразить, но вместо этого начала оправдываться: — Я… Я не предательница! Я не могу ей быть! — Расслабься, я и так это знаю. От этой штуки, — кивком головы он указал на поблескивающую в свете люстр диадему, — зависит очень много. В детали меня никогда не посвящали, поскольку, кхм, посуди сама кто я такой, чтобы знать жизненно важную информацию, — Мёрфи исказил голос, напоминая интонацию Коры, кривясь, — но с этим у тебя больше шансов быть неуязвимой, чем с теми железками, которые так любезно выковал Гефест. Возможно, это и есть последний ключ к высвобождению титанов. — Но зачем? — Зачем что? Принцесса, будет война — хочешь ты этого или нет. Уж не знаю, какие выводы пришли в твою светлую голову или занятия у мисс Блэк принесли пользу, но… — Все, хватит, — Андреа смиренно подняла обе руки и покачала головой. — Не хочу ничего слышать об этом сегодня. Ты прав. Здесь душно и меня разморило. Давай выйдем отсюда ненадолго. Еще немного и меня стошнит. Он покорно кивнул, прихватил с собой чужой фужер и галантно пропустил в сторону лестницы. От нахлынувшего волнения голова шла кругом. Крепко прижимая к себе футляр, Андреа неторопливо спускалась вниз, придерживаясь за перила. Мёрфи что-то бросил удивленному официанту и поднялся вслед за ней. Осенняя прохлада приятно облизывала разгоряченное тело. Отойдя на требуемое расстояние от входа, Кэмпбелл приложила потную ладонь ко лбу. Зачем он только завел этот глупый разговор? С другой стороны все равно бы это всплыло, пришлось бы изощряться, строить планы, воровать. Какой вздор! Ее пугал этот незнакомый мир отказывавшийся подчиняться правилам и устоям, бросавший вызов всему привычному и в некотором роде нормальному. Было бы лучше, пойди что-то иначе? Желание притворяться обычными возлюбленными трещало по швам. Не могут они просто забыться и представить, что в их жизни есть только учеба, родители, несбывшиеся надежды и туманное будущее, контур которого никак не становился четче год от года. Что вообще делают парочки? Милуются за столиком, строят планы на ближайший уикенд, обсуждают маленькие бытовые проблемы, радуются чему-то. Андреа потерла глаза, ощущая осыпавшиеся комочки туши на кончиках пальцев. Отчаянно хотелось вернуться в начало сентября, когда разговоры о прохиндейке-судьбе были не более чем философскими размышлениями, еще одной зацепкой для тысячного эссе в коллекции; а чувство предрешенности вполне естественным. Она покосилась в сторону веранд, откуда доносился звонкий смех и звон столовых приборов. Иллюзорно правильный мир частью, которого хотелось быть, порождал внутри черную дыру мучительного ожидания собственной смерти. Кэмпбелл осторожно протянула руку к фужеру, крепко зажатому чужими пальцами, и сделала несколько обильных глотков. Тошно. Мёрфи молча закурил, поглядывая на поток машин за углом. Его не покидало липкое чувство упущения какой-то важной детали, которая все это время была на поверхности. Может, дело в хитром нидерландце? Так хорошо рассказывать мифологическую ересь, вплоть до мельчайших подробностей мог только тот, кто видел события своими глазами? Ну и какой тогда он бог? Почему не умер вместе с остальными? — Спасибо за подарок, — наконец нарушила тишину Андреа, глядя себе под ноги. — Правда, спасибо. — Ага, — бросил он, вглядываясь в лица неизвестных за столиками неподалеку, — обращайся. Вышло как обычно хуево. Мёрфи затушил сигарету о пожарный гидрант и криво улыбнулся, рассыпаясь в пустых извинениях. — Прости, я задумался и потерял нить нашего разговора, — сдерживаясь, чтоб не начать заламывать пальцы, он перенял из нежных рук бархатный футляр. — Думаю, настало время надеть ее. Как ты считаешь? Андреа неуверенно промычала и встряхнула головой. — Лучше потом. Не хочу чувствовать на себе чужие взгляды. — Как пожелаешь. По возвращению на второй этаж единственным свободным столом оказался их собственный с двумя фарфоровыми тарелками с практически нетронутой едой и опустошенным бокалом. Второй же Мёрфи равнодушно вертел в руке, не заботясь кого-то окропить одинокой каплей скользящей по тонким стенкам. Андреа снова выглядела веселой и немного расслабленной, хоть и безупречно прямая спина выдавала напряжение. Преследовало ли оно ее весь вечер или это привычка такая — ему было неизвестно, но и рассуждать, что его скромная персона вызывала больше отвращения, чем радости не хотелось. Все-таки вечер начался на доброй и весьма романтичной ноте, и испортить первое впечатление было бы грешно. Официант с толикой удивления на лице поинтересовался о необходимости меню и качестве блюда, но услышал почти в один голос просьбу принести еще бутылку из коллекции семьи Родерер и удалился с весьма натянутой улыбкой. Стоило только взглянуть, как бутылочное горлышко соприкасалось со стенкой фужера, Мёрфи испытывал нервную дрожь по всему телу, вызванную чередой воспоминаний о последнем рождественском ужине в девяносто восьмом. Тогда, правда, хозяйка вечера разливала красное полусухое вино и бесконечно твердила о снегопаде, спрогнозированном синоптиками на поздний вечер. — Ну, расскажи о себе, — неуверенно предложила Андреа, вертя в руках вилкой с одиноко наколотым листом салата латука. — То, что я не знаю. Как выяснилось еще во время дневных сборов, она не знала ровным счетом ничего о человеке, с которым была знакома целую вечность. Прошлый краткий экскурс в хуевую жизнь и поверхностное упоминание родственников никак не впечатлило. Андреа жаждала объяснений или красочного рассказа о тех событиях, свидетельницей которых она просто не могла быть. Чем он занимался в годы войны? Как принял решение отстраниться ото всех, оборвать любые связи и потом пожалеть об этом? Пытался ли построить семью? Пытался ли любить кого-то еще? Есть ли у него еще силы на войну? А были ли вообще. — М-м-м, — Мёрфи с равнодушным видом принялся размазывать по тарелке остатки соуса. — Я вроде тебе уже говорил и про отца, и про мачеху, и про работу в клубе. Что еще? Мы проучились несколько лет вместе, были частью одной компании так что… полагаю, ничего нового у меня в жизни не произошло. Все остальные события вроде как происходили при твоем участии. Или ты решила, что я сейчас перескажу тебе всю свою биографию со времен до нашей эры? Последние слова он произнес с плохо скрываемой иронией, чуть понизив голос, опасаясь, что музыка в любой момент может стихнуть и окончание фразы вызовет интерес у соседних столиков. По правде ему и говорить-то не хотелось, вспоминая прошлое, Мёрфи возвращался к сотруднику музея, к которому возникло неприличное количество вопросов. Если бы в сочельник он бы не был занят погоней за призраком и не изнывал от внутренней боли, то обязательно бы прижал пройдоху к стенке. — Я не об этом, — Кэмпбелл так и не притронулась к некогда теплому салату, довольствуясь видимостью приема пищи. — Расскажи о своем детстве, школе, друзьях. У тебя же были интересы, хобби, планы. Кем ты хотел стать, когда вырастешь? Мёрфи театрально поморщился и потянулся к бутылке шампанского, любезно оставленной услужливым официантом. Напиваться все же веселее, чем говорить по душам. Страницу переходного возраста он перевернул с большим удовольствием, надеясь, оставить времена средней школы рядом с шутками олимпийцев — на самых задворках сознания. Впервые он окончил все двенадцать классов, пережил экзамены, томительное ожидание письма из университета и наивно полагал, что это больше не повторится. Ха-ха. — Да какие увлечения, принцесса, — он устало подпер ладонью лицо. Андреа в ответ недовольно цокнула и нервно лягнула под столом ногой. — Хорошо-хорошо, будет тебе история. Я родился в ночь на пятницу уходящего тысяча девятьсот девяносто восьмого года, и мать была очень опечалена, поскольку строила грандиозные планы на этот вечер, но так совпало… В общем, ночь принесла ей одни несчастья. Я ее не помню от слова совсем, хоть отец говорил, что я очень сильно переживал ее потерю. Потом подготовительная группа, где меня и еще одного азиата называли мусором и высмеивали за внешность. Продолжать? — Кэмпбелл согласно кивнула и оставив в покое вилку, принялась за бумажные салфетки, ногтем продавливая идеальную линию сгиба, будто бы собиралась смастерить подобие оригами. — Ладно. Потом школа, в классе пятом мне понравилась девочка, которую оставили с нами из-за сложностей восприятия информации на английском. Мы вместе ходили в бассейн. Не помню, как ее звали, но у нее были классные сиськи и она часто хвасталась ими, когда прыгала «бомбочкой». Тебе что все еще интересно? Андреа закатила глаза и угрожающе замахнулась неудачно сложенной салфеткой. Концентрироваться во время рассказа на утомленном мужском лице было сложно. По вине яркого света люстр Мёрфи казался до ужаса болезненным вкупе с темными тенями, пролегшими под глазами и едва заметной царапиной на лице. — А дальше… Вот, наверное, летом перед седьмым или восьмым классом мачеха познакомилась в гольф-клубе с непревзойденной и самой успешной женщиной нашего столетия, — (эти слова прозвучали саркастически раздраженно), — у которой оказался еще и сын моего возраста. Ей показалось, что нам было бы весело проводить время вместе и меня отправили в частную школу, где вероятность услышать в спину оскорбления была ниже, если на твоем счету есть деньги. А их у меня и не было. Я подружился с Эдрианом, но никогда не питал к нему особой любви, после к нам присоединился Тео. Уж с ним было больше общего — он отчаянно пытался привлечь к себе внимание, приторговывал травкой и всегда знал, где раздобыть бочонок с пивом. Такие знакомства, знаешь ли, полезны при переходе в старшую школу. Когда пришло осознание, что никем великим я не стану, отец перестал дергать с поступлением в Лигу Плюща и махнул рукой на мое будущее. В общем, все лето перед одиннадцатым классом я только и делал, что напивался у Тео, таскал деньги у мачехи, начал курить и избегал совместных ужинов. А потом ты пришла на урок французского и дальнейшая моя жизнь тебе известна. Кэмпбелл глупо улыбнулась и удовлетворенно покачала головой, вернувшись к ковырянию салата. Несчастные ресторанные салфетки спасены. — Ух ты. По-моему, неплохое начало для мемуаров, не находишь? Мне нравится. — К сожалению, не могу с тобой согласиться, — пожал плечами Мёрфи, шумно откинувшись на спинку стула. — Твоя очередь. — У меня все скучно, — стушевавшись, произнесла Андреа. — Детство прошло без приключений с ежегодными вылазками вроде поездки к Гранд-Каньон. Травма в десятом классе все испортила, к ней добавились проваленные соревнования перед представителями из университета и перевод в нью-йоркскую школу, когда брат поступил в университет. Родители ему доверяли, сочли, что груз в виде младшей подавленной сестры сделает его более ответственным и сведет вечеринки к минимуму. Первый день в школе был так себе: собрал все клише из подростковых фильмов, в администрации все перепутали, пообещали, что подыщут мне свободное место в расписании, а сами отправили на урок французского языка. — Значит, мне стоит благодарить не судьбу, а посредственную работу административного корпуса в школе? Ну и дела. — Да, наверное, — глупо отшутилась Андреа и наконец, отправила лист салата в рот. — Я как-то не задумывалась об этом. Вообще мне всегда казалось, что тебе нравится Хизер, и ты просто не знаешь, как к ней подступиться. А эти бесконечные шутки только с целью привлечения ее внимания. Мёрфи разочарованно хмыкнул. Уж кто-кто, а Хизер Грин была на последнем месте в списке женщин, с которыми он хотел иметь что-то общее. Пока ее губы были плотно сомкнуты, красавица родом из Аризоны еще производила приятное впечатление, но стоило начать говорить, то колкие замечания так и просились наружу. Хотя, кажется, он понял к чему и начинался этот разговор. — Если это все с целью услышать историю чистой и безответной любви, то я тебя разочарую, — Мёрфи победоносно ухмыльнулся, уловив тень разочарования на лице спутницы. — В тот день я хотел скорее свалить с уроков, отказался от предложения прогулять только из-за предупреждения Мадам отвести к директору в первую же учебную неделю. В памяти отчетливо всплыл тот день — палящее солнце, выгоревшая трава на заднем дворе, где одноклассницы разбившись на небольшие группки, наслаждались последними весточками уходящего лета, вытягивая загорелые руки к безоблачному небу. От Тео попахивало ночной попойкой, скрываемой за двумя пластинками жевательной резинки «Трайдент» с привкусом морозной мяты, Эдриан обеспокоенно говорил о недавнем растяжении связок, а красотка Уолтерс назойливо мелькала в коридорах, всякий раз подмигивая, улавливая его взгляд. Это больше походило на нервный тик, нежели попытку дешевого флирта. — Тебя я раньше не видел и хотел познакомиться, ну, свежая кровь, новое лицо и все такое. Мы же потом пересекались на истории и биологии, я подумывал пригласить тебя, но не знал, как это сделать. Когда я набирался мужества это сделать, ты оборачивалась и что-то спрашивала, пока моя уверенность мгновенно испарялась. Андреа Кэмпбелл — вся такая серьезная, увлеченная лакроссом и уже жила одна, а мне и предложить было нечего. В общем, твои отношения с Эдрианом меня никак не удивили. Разумеется, это было ложью. Сама вылазка на осенний бал, в спешке купленное платье с новообретенной подругой в лице Хизер, тугие кудри, зудящий ожог на шее от случайного прикосновения раскаленных щипцов во время укладки, запомнилась скорее кошмаром, чем одним из романтичных моментов в жизни. То платье, конечно, нравилось, но неловкие ухаживания Эдриана, забрасывавшего заботливыми вопросами «все ли в порядке», отпечатались в подсознании как-то неправильно. А еще Андреа ясно помнила недосказанность, повисшую в воздухе, смердящую хуже подгнивавшего тела. — Я не знаю, зачем согласилась. — В любом случае потом я не раз жалел, что не набрался смелости и не заговорил с тобой раньше. Когда уже все прояснилось, то это казалось абсурдом. Что я мог сказать? — Мы же потом расстались, — неуверенно высказалась Кэмпбелл и приступила к ковырянию морепродуктов в салате. — Эдриан был моим другом, пусть и поступил он как последняя свинья. Ты отдалилась, и мне ничего не оставалось кроме как жить дальше. Ньюман взял с меня клятву, что я не буду втягивать тебя в эту мифологическую ересь, запугивать прошлым и позволю прожить простую человеческую жизнь, что я и сделал. — Но ты ведь тогда не случайно оказался на улице? — Не поверишь — воля случая. В тот день я наведывался к любимым подружкам — Мойрам и бездумно шатался по городу, пытаясь растолковать их поэтичный бред, но вместо этого встретил тебя. Мойры. Андреа ухватилась за эту ниточку, подтягивая к случайно упомянутым сестрам, услышанное ранее о любителе наведываться с глупыми вопросами. Мальчик, мальчик, мальчик. Не желающий взрослеть Питер Пэн, обуреваемый неуемной жаждой к разрушениям, не умеющий совладать собственной яростью сидел напротив нее, подливал алкоголь в собственный бокал и радушно пожимал плечами на многие вопросы. Что было однажды, то будет и дважды. — И о чем ты теперь задумалась? — Мёрфи прислонил прохладный фужер ко лбу и удивленно выгнул бровь. — Только не говори, пожалуйста, что решила растолковать пустые слова Мойр. Я этого не выдержу. Прямо раб на плантации. — Нет, — кривя душой, отозвалась Кэмпбелл. — Здесь стало слишком людно. Я бы хотела прогуляться. Мёрфи согласно кивнул и жестом призвал официанта с просьбой рассчитать. Ньюмановская кредитка приятно грела карман, и в этом было что-то жалкое, родом из детства, сотканное из зависти, когда он остервенело оттирал краску от испачканных поношенных джинсов, клянясь себе никогда не считать деньги в будущем. Не думать о количестве чаевых, — да что там — завистливо не озираться на манящие вывески заведений, куда такому мусору проход был запрещен. Уже у самого выхода, ответно широко улыбаясь сотрудникам, благодаря за прекрасную атмосферу, Мёрфи потянул Андреа в небольшой коридор, окруженный зеркалами и дверьми в уборную. — Ты чего? — сквозь зубы произнесла она, стараясь не обращать внимания на собственное раскрасневшееся от алкоголя лицо. — Надень ее, — процедил он, выдергивая из рук уродливый бумажный пакет, который Андреа так трепетно прижимала к себе. — Черт с ним. Надень. — Это обязательно? Я буду выглядеть полной идиоткой как Лорели Ли. — Не знаю, мне всегда нравилась Монро. Не допуская возражений, Мёрфи осторожно вытянул диадему из футляра, наплевав на тщательные усилия девушки вернуть все на прежнее место, и удерживая подмышкой, раздражающий пакет поднял украшение на уровне глаз. — Все равно не отвяжешься. Андреа устало выдохнула и принялась пальцами ерошить гладкие волосы, улавливая чужое отражение в зеркале, которое с трепетом ожидало продолжения. Вытянув губы в глупой улыбке, она приклонила голову и с замиранием зажмурила глаза, будто бы вот-вот опустится на шею сама мадам гильотина. — С возвращением, принцесса.