***
— Ты совсем свихнулся, — в последний раз произнесла Андреа, зацепившись взглядом за наполированную табличку «Регистрация» на стойке напротив. — Когда я говорила, что мы должны остановиться в приличном месте, то подразумевала любую маленькую гостиницу.
— Здесь тоже не разгуляешься, — пробубнил Мёрфи и натянуто улыбнулся темнокожей девушке напротив. — Все, ты меня утомила, садись, — он подвел ее ближе к кожаному креслу и мягко подтолкнул вперед, — отдохни. Наверняка у тебя устали ноги.
Ступни, в самом деле, горели огнем.
Невольно согласившись, она отступила и присела на самый край в готовности в любую секунду сорваться с места и скрыться за автоматическими дверьми.
Тяжело выдохнув, Андреа задергала ногой и принялась неуверенно осматривать интерьер вокруг. Эта напускная роскошь, золото, белоснежные воротнички сорочек у сотрудников и столь же очаровательные улыбки — давали какой-то обратный эффект, вызывая тошноту и страх, что сейчас что-то должно случиться. Она неуверенно поправила собственное платье (откопанное на распродаже «Зара» часами ранее) и осторожно облокотилась на мягкое кожаное кресло, опасаясь, что одним неверным движением перевернет странную статуэтку медного петуха с кофейного столика и вылетит с позором. В отражении глянцевого кафеля даже собственная нога казалась до жути толстой и непропорциональной.
Казалось, что каждый проходящий мимо нее постоялец подмечал и без того очевидное — здесь ей не место.
Она покосилась в сторону портье, наблюдая за абсолютной невозмутимостью своего спутника, который так спокойно оплачивал проживание стоимостью без малого полторы тысячи долларов, что составляло большую часть аренды за убогую квартиру на окраине. Не мудрено, если ее платье стоило меньше чем один зонтик, предлагаемый гостям на случай дождливой погоды.
— Идем? — Мёрфи галантно предложил подняться, вертя в руке магнитную карту-ключ. — Лифт за тобой.
Вымученно улыбнувшись, Андреа поднялась с места и еще раз покосилась на кофейный столик, молясь, чтобы все оставалось на своих местах. Кажется, так и было. Консьерж любезно поинтересовался о багаже и предложил свои услуги, но в ответ получил саркастично:
Omnia mea mecum porto.
— С каких пор ты говоришь на латыни? — шикнула Кэмпбелл, переминаясь с ноги на ногу у лифта, который предательски долго спускался с четвертого этажа. — С каких пор ты останавливаешься в «Ритц»? Я чувствую себя дешевой проституткой.
— Пока что ты обходишься мне и бедняге Эдриану в круглую сумму, — весело усмехнулся Мёрфи и, насвистывая себе под нос, подтолкнул ее за плечи в сторону кабины лифта. — Успокойся, ладно? Я оплатил из тех денег, что отложил на покупку нового мотоцикла. Почему я вообще оправдываюсь? Что мне мешает остановиться с любимой девушкой в хорошем отеле?
— Хотя бы тот факт, что я не твоя девушка, — тонко подметила Андреа, ликуя, что никто не заскочил в последний момент вслед за ними.
— Ой, прости, что не подарил паршивый веник и не сводил на смотровую площадку, —
(именно так и сделал Эдриан после осеннего бала), — хочешь, встану на колено? Могу сделать это дважды, если захочешь.
— Не начинай.
— Серьезно, Артемида. Если ты еще не заметила, то все попытки признаний мне даются крайне тяжело, поэтому, будь добра, не пытайся вытянуть их из меня.
— Как скажешь, — она миролюбиво подняла обе руки и устремила взгляд на ряд кнопок и выгравированные цифры этажей. — Не каждый раз приходится останавливаться в «Ритц».
Мёрфи ничего не ответил, продолжая сосредоточенно смотреть себе под ноги, цепляясь за каждую ворсинку на вытоптанном ковровом покрытии. Наручные часы, болтавшиеся на его запястье, показывали половину одиннадцатого. Неподвластное время играло злую шутку — самые лучшие моменты пролетали подобно столпу искр фейерверка в День Независимости, а то, что хотелось бы скорее забыть — тянулось, выгибалось, скручивалось и никак не желало прекратиться. Украдкой поглядывая за Мёрфи вторую половину вечера, Андреа сделала два неутешительных вывода: во-первых, что-то очень волновало его, терзало сознание, не позволяя пропустить лишней мысли, а, во-вторых, ей жутко хотелось, чтобы он держал ее за руку и вел себя как раньше.
Когда в его пристальном взгляде мелькала тень любви и желания, как смотрят на что-то яркое и недоступное.
Чем больше времени они проводили вместе, тем сильнее Мёрфи будто бы отдалялся от нее. Конечно, он также отшучивался, вставлял едкие комментарии, иногда называл «
принцессой», но все это звучало как-то неискренне и равнодушно, что хотелось ответить тем же, напомнить его место и намекнуть о ее снисхождении в прошлом. Не прояви Артемида пару веков назад больше дружелюбия чем необходимо, то сейчас не было бы ни отеля, ни ресторана, ни каких-либо разговоров.
Так бы и бегал дальше по заданиям Аиды и смотрел второсортную порнушку от скуки.
Ее так и подначивало сказать об этом, тихо следуя за ним к нужному номеру, но слова застревали в горле, подобно рыбьим костям. Не в силах побороть это чувство, Артемида предпочла сохранить молчание и невесомым движением поправила диадему на голове.
Мёрфи резко остановился, развернулся к нужной двери и ловко приложил карту-ключ, нажимая на хромированную ручку.
— Проходи, — сухо произнес он, пропуская вперед, и стоило сделать несколько шагов вглубь неосвещенного номера, послышался скрежет закрывающегося замка. Видимо для большей безопасности.
Щелкнул выключатель и просторная комната наполнилась теплым желтым светом. В отличие от вычурного холла отеля кричащего о предпочтении роскоши номер был отражением минимализма и любви к контрасту белого и черного. Аккуратно сложив пиджак на одном из кресел, Андреа сбросила туфли и с нескрываемым наслаждением прошлась босыми ногами по мягкому сливочному ворсу ковра, не обращая внимания на раскинувшийся вид из окна.
— Что-нибудь заказать? — поинтересовался Мёрфи, шумно перелистывая увесистый буклет предложений отеля на тумбе. — Выпить?
— На твой вкус, — она неуверенно повела плечом, — я не голодна и хочу принять душ.
Мёрфи согласно кивнул, шумно захлопнул буклет и потянулся к гостиничному телефону. Позабытое напряжение сковывало изнутри, точно все вернулось к ночи после вечеринки в Ньюмановской гостиной, когда не находились нужные слова ободрения, а лучшим решением было скрыться в чужой душевой и позволить вдоволь прореветься, беззвучно подрагивая плечами. Стоя в центре номера и едва ощутимо касаясь изголовья второго кресла, Андреа продолжала молчать в нерешимости пошевелиться или совершить шаг в сторону ванной комнаты.
Пугающее осознание того, насколько они чужды друг другу, перехватило горло.
Отгоняя шум в голове, она неуверенно обернулась к окну и на носочках подошла ближе, вглядываясь в яркие очертания города, казавшегося с этого ракурса фальшиво кукольным. Поглощенная собственными размышлениями, Андреа не предала значения, на каком этаже они вышли и к какой кнопке потянулись чужие пальцы, когда двери плавно сомкнулись перед ее лицом.
Маленькие вывески ресторанов и магазинов по размеру не больше мандарина, картонные люди, мельтешащие подобно муравьям и явно не заслуживающие внимания. Стоило поднять глаза выше и вот не различимые плевки звезд, что затерялись в количестве света и очерченный полный диск луны.
«
Я только наблюдатель», — подумала она и прижалась лбом к отрезвляюще холодному стеклу.
Артемида — богиня Луны, сотканная из серебряного света. Андреа — брошенная сирота, переполненная желанием доказать собственную важность, достичь любых высот.
Одна стремилась превратить всех в пепел, сжечь дотла и развеять над Олимпом, обратив врагов в слуг, пока другая жаждала оказаться в старой комнате в пригороде, накрыться с головой подаренным матерью пледом и воображать будущее. Под пологом выгоревшей тюли не было и мысли о жестокости и реках чужой крови, но маячила идея справедливости.
Хотелось оказаться где-то посередине, обладать двумя взаимоисключающими вещами одновременно, не разрываться и стать в одночасье нужной всем.
«
Я заказал тебе шампанское, которое ты хотела», — горячее дыхание опалило кожу, вызвав мелкую дрожь во всем теле.
Сухие заботливые ладони легли на ее плечи, вынуждая выпрямиться, отстраниться от нагревшегося стекла, после мягко скользнули ниже, подобно змеям обвивая вздымающуюся грудь, всю трепещущую от чужих прикосновений.
Крепко зажмурившись — только бы не видеть собственного отражения, Андреа бережно дотронулась до горячих рук, высвобождаясь из плена, и повернулась к Мёрфи лицом, нерешительно учащенно моргая.
— Извини, если где-то нагрубил, — нарочито быстро пробормотал он, вздрогнув от нежного прикосновения к посветлевшему шраму на лице. — Я в отличие от тебя не планировал никого оскорблять.
Андреа согласно покачала головой, будто бы пропустила мимо ушей очередную шпильку. В широко распахнутых глазах, столь зеленых как родные поля испещренные цветками асфоделя, не было ничего злого, толика отчаяния и смутное очертание собственного уродства, приоткрытые губы что-то беззвучно шептали, пока теплые пальцы касались лица.
— Ты любишь меня? — уже громче произнесла она, будто бы мгновением раньше только тренировалась, репетировала проговорить вслух и прежде не заострила внимания на просьбу избавить от всякого рода признаний.
Криво ухмыльнувшись, Мёрфи погладил большим пальцем очертания ее полной нижней губы и повел плечами, мол, сама как думаешь.
Когда-то его все боялись, ненавидели, а теперь времена сменились — боялся он.
А ее, богиню Луны и охоты, больше всех — боялся, ненавидел,
терпел и почему-то любил. Она была сильнее его, не пугалась вида, желала обладать и покорить, и ей это удалось.
Всегда удавалось.
Он наклонился чуть ближе, оставив едва ощутимый поцелуй на губах, а затем еще и еще, настойчивее, напористее, скользя пальцами вниз по шее, чтоб потом крепче зарыться в волосах — и так вечность, пока весь мир бы не сгорел в гневе Зевса.
— Все же, — попятившись назад чуть хрипло, но с не покидающим напором, продолжила Андреа. — Ты любишь меня?
Поколебавшись почти с минуту, склонив голову, трижды прокляв чужое рвение к героическим подвигам, Мёрфи коротко ответил:
—
Люблю.
Ее мрачное лицо просияло, и едва заметно улыбнувшись, Андреа подалась вперед, прикоснувшись к уголку рта, на выдохе произнося скупое:
— Спасибо, — и увернувшись от чужих рук, добавила чуть веселее, — мне нужно в душ.
Засмеявшись себе под нос, Мёрфи устало покачал головой, потирая переносицу. Ну и дурак, блядь, просто редкостный.
— Обращайся, — пробормотал он, глядя на отворившуюся настежь дверь, ведущую в ванную комнату.
Если хорошо приглядеться, то из окна номера «Ритц» виднелись макушки деревьев Центрального парка, сквозь которые различались другие более смутные очертания неугомонного города.
Скинув тесный пиджак, Мёрфи неряшливо плюхнулся на самую большую (на своей памяти) кровать, проклиная и неудобные парадные туфли, и измявшиеся брюки, осточертевшие за вечер. Хотелось сорвать с себя все эту одежду, сжечь на ближайшей свалке и скормить пепел старого гардероба Эвр — богу восточного ветра, который так любезно не нашел в себе человеческого облика.
От опрометчивого шага сию же минуту распахнуть створку окна и отдать на растерзание любую неугодную вещь удерживало ожидание — с минуты на минуту должен был заглянуть холеный сотрудник отеля и привезти ведро со льдом и еще бутылку шампанского.
Теперь уже желанный «Дом Периньон» девяноста восьмого года.
Положа руку на сердце, Мёрфи мог с легкостью признаться, что уже изрядно налакался за этот вечер, и голова временами казалась больно ватной, будто бы запоминать происходящее больше не в его планах. В тишине — только за выбеленной дверью — точно за сотню миль разбивались горячие капли о мраморный пол, обволакивая изумительные женские изгибы.
Капля за каплей.
Распластавшись на широкой кровати, борясь с настойчивым присутствием Гипноса, тянувшего в свои сети, он пытался найти в глубине
д-у-ш-и огорчение, горькое послевкусие чего-то не поправимого, что нуждалось в исправлении, но не мог. Мёрфи не жалел о происходящем, не сокрушался на тему того, как сильно разило божественной гордыней и раздувалось самомнение у запуганной девочки с окраин Нью-Йорка. Только радовался, отчасти ребячески, как если бы не заметно для окружающих украл заветную плитку шоколада с центральной витрины.
В каждом оброненном слове, недовольном цоканье и кривой усмешке сквозило возвращение того, что когда-то он любил и искал в других — чистый эгоизм, своенравность и, пожалуй, страсть к самолюбованию.
Удобнее устроившись на хрустящем постельном белье, Мёрфи сдался и прикрыл веки, как никогда остро ощущая тяжесть собственного тела. Приятная глазу темь, усыпанная серебряными звездами, и обманчивый аромат мака, близкий к запаху цветущего луга, схлестнувшись воедино, они вырисовывали реалистичную Артемиду, красующуюся у зеркала в ванной комнате. С той минуты как на ее голове появилась желанная диадема, она не упускала возможности заглянуть во всякое отражение и убедиться, что артефакт никуда не испарился и, как и прежде покоился на законном месте.
Ее голос, ее лицо было в точности подобно оригиналу, и этому сложно было воспротивиться.
Повелитель Сна — отец тысячи сыновей, целого племени, из всех выделял одного Морфея, которому подвластно принять облик любого человеческого существа по своему желанию.
Никакой Сон не мог состязаться с ним в артистизме.
В дверь коротко и настойчиво постучали. Сорваться бы и повесить табличку «не беспокоить!». Желательно, конечно, ближайшую жизнь. Морфей недовольно отступил.
— Я открою! — бросила Артемида из ванной комнаты и приоткрыла дверь, выпуская клубы пара.
Она появилась в проеме слишком быстро и победоносно потрясла в руках металлическим ведерком. Кубики льда с гулом ударялись друг о друга.
— Ты уже уснул?
Мёрфи недовольно приподнял голову и одобрительно ухмыльнулся. Новое черное платье осталось где-то в ванной комнате, а на смену пришел белоснежный махровый халат с вышитой монограммой отеля. Вечно задумчивая, временами хмурая Андреа уступила место лукавой и
до тесноты невозможности соблазнительной Артемиде, для которой уместней роль Афродиты.
— Мне пришлось слишком долго тебя
ждать, — глубокомысленно изрек Мёрфи.
Отмахнувшись от едкого замечания, Андреа чинно устроилась на кресле у окна, оставляя принесенную выпивку на полу, явно не заботясь о сохранности сливочного ковра.
— Тебе не кажется, — она крепче подтянула пояс халата, — что в последнее время мы или напиваемся или выясняем отношения?
— Еще секс, — добавил Мёрфи, перевернувшись на живот, следя за каждым ее движением. — Вполне занятно. Спустя пару тысяч лет мы смогли продвинуться в наших взаимоотношениях. Не находишь?
— Отвратительно, но мне нравится. Все это время мы стремились к праздному образу жизни, но всячески его отвергали, — Андреа задумчиво провела рукой по влажным волосам. — Может, руководствовались моралью?
— Некоторые вернулись к истокам, — тонко подметил Мёрфи. — Если тебе не надоело пить, то можем снова покопаться в прошлом. Правда такие вопросы задают, когда и не надеются остаться в живых.
— Хорошо, что мы давно смирились с фактом отсутствия будущего. Тогда твоя очередь задавать мне вопросы, — она достала из ведерка со льдом заветную бутылку и кончиком ногтя подцепила фольгу, закрывающая пробку и мюзле. — Давай, я почти готова.
Мёрфи согласно промычал и закинул обе руки за голову. Разве не в этом было его преимущество — не спрашивать ни о чем? В серой безнадежности похожей на ту, что окутывала врата царства Аиды, он размышлял о цели, достигавшейся дорогой ценой страшного одиночества, и никогда не желал копаться в чужих фантазиях. И сейчас не исключение из собственно выдуманных правил.
— Пропускаю этот ход. У тебя еще много не озвученных вопросов, связанных отнюдь не с гражданской войной, в которой я прослыл дезертиром.
Высвободив пробку от проволочной уздечки, Андреа вертела в руке плакетку, неловко опустив глаза.
— Ты любил кого-то еще?
— Это было давно и неправда, — заученным стишком произнес он и потянулся к бутылке — несчастные случаи с самопроизвольным «вылетом» не входили в планы, — не волнуйся, соперниц у тебя нет.
— Я не об этом.
Андреа поднялась с места и прошла к подносу с бокалами, брошенному у входа на твердый переплет гостиничного буклета.
— Я был сильно привязан к одной женщине, — воспользовавшись ее отсутствием, тихо произнес Мёрфи и рывком откупорил бутылку, отгоняя наваждение минувших лет, — но это в прошлом. Она умерла, а я осознал, что на всем свете не найти того, кто смог бы пересилить… Не важно, — щелчком пальцев он отбросил пробку в сторону, — Ей было тяжело бороться с призраками, а у меня их, поверь, предостаточно.
— Мне очень жаль, — Андреа протянула ему бокал, получив согласный кивок головой, пропитанный искушением опровергнуть и эти, казалось бы, искренние слова. — Но у тебя есть те, кто любит тебя за то, что ты просто есть.
— Уж не о Коре ты говоришь? — притворно веселым голосом хмыкнул Мёрфи, разливая шампанское по бокалам. Вышло хуже чем у официанта в «Джо Джо», но терпимо. Жемчужная пена пузырьков углекислого газа обожгла кожу. — К чему вообще эти разговоры о любви? Чего ты добиваешься?
Вернувшись на место, Андреа села в пол оборота, сделала небольшой глоток игристого вина и покрутила бокал в ладони. Сквозь приоткрытое окно сочилась сентябрьская прохлада. Она обернулась на неяркий свет далеких звезд, будто бы искала отовсюду поддержку, но уже было поздно. Луна скрылась.
— Очевидно, что Эдриан прав, и я немного заигралась. Мне не хотелось тебя обидеть. Наши чувства взаимны, — Андреа произнесла это почти шепотом и нерешительно посмотрела ему в глаза, подавляя глупую и чересчур наивную улыбку. — Я влюблена в тебя.
Еще поздней ночью, выиграв в препирательства с миссис Ньюман, она была готова обрушить на него эту новость подобно снежной лавиной. Как только эти слова прозвучат вслух, обретут некую форму, то все изменится — загладятся острые углы недавнего разговора в машине, ускользнет недопонимание. Навязчивая мысль посетила еще в лабиринте, когда внутренний голос Артемиды настойчиво твердил не глупить и спасать шкуру, немедленно покинув адскую вечеринку в доме Эдриана, ее что-то удерживало. Например, желание вернуться в прошлое и прожить еще немного мгновение божественной слепоты.
В конце концов, она давно хотела сказать эту очевидную и до тошноты приевшуюся фразу, которую твердили все и вся, прославляли веками напролет, стерев истинную глубину.
Мёрфи нахмурился, поджал губы в тонкую линию и потер ладонью шею, точно невидимая веревка до боли врезалась в кожу.
— Нет, — без всякого надрыва ответил он и залпом осушил бокал. — Нет, нет и еще раз нет. Не нужно, принцесса. Услышать твое признание и в первый раз было мучительно приятно, но, пожалуйста, не надо. Это не правда. Мы оба это прекрасно понимаем.
— Что это значит? — с трудом сдерживаясь, произнесла Андреа и опустила бокал на пол.
Силы разом покинули ее, а выпитый алкоголь подкатывал к горлу желчным предательством. Быть такого не может! Это признание душило столько времени, плутало по лабиринтам разума, боясь оказаться обнаруженным, выйти на поверхность, а теперь оказалось лишним и никому не нужным.
Лет двадцать назад она была умнее, когда держала рот на замке и обходилась благодарными улыбками.
— То и значит, — горько усмехнулся Мёрфи, — тебе это только кажется. Мы так много времени провели в неволе, на земле и в тебе слишком много от смертных людей. Это начало теперь завладело тобой, берет верх, усмиряя даже такую строптивую богиню, какой ты и являешься. Когда ритуал завершится, то и наваждение сменится осознанием иллюзии влюбленности, если о ней вспомнишь, конечно. Будучи
всем и
вся хочется ухватиться за любую возможность, знаешь, ощутить весь спектр, понять, что в подобном существовании есть смысл, что мы не тратим жизни впустую.
Андреа резко подорвалась с кресла, опрокинув его на задние ножки и привалив к стене, злостно встряхнула волосами. Переполняемая эмоциями, где основной была глухая ярость, она прошлась по комнате, тяжело дыша, точно собиралась с мыслями, чтобы в конце выплеснуть гневную тираду.
— А не пошел-ка бы ты нахуй, Цербер, — выплюнула Артемида и ладонями обхватила собственные виски, будто бы ее мучила нестерпимая мигрень. Пальцы вцепились в хрупкое основание диадемы. — Ты просто…
— Трус, да? Это ты хочешь сказать? Говори же, Артемида, не стесняйся, — он остервенело сжал в ладони тонкие стенки бокала, отчего послышался тихий скрежет. Несколько алых капель крови показались на коже и подобно росе скатились на белоснежное постельное белье. — Давай, продолжай, я весь во внимании!
— Не твое собачье дело, что мне говорить, а что нет, — отвернувшись к окну, отрезала она и судорожно принялась потирать горло. — О, Господи.
Что было однажды…
— Дошло, наконец, — горько хмыкнул Мёрфи и разжал ладонь. Тонкое основание бокала и поалевшие осколки устлали постель. — Вечное напоминание, ломавшее год от года, безмолвный призрак прошлого. Что было однажды, то будет и дважды. Было бы разумнее уничтожить нас всех и сразу, чем дать возможность губить собственноручно.
— Ты убил меня, — прошептала Артемида, прижимая руку к пульсирующей шее. — Ты был там, когда нас всех… Ты ничего не сделал.
— А что б я сделал? Что было в моей
собачьей власти? Ты говори прямо, не увиливай. Я оказался проклят наравне с остальными и должен был служить Аиде, охранять, пасти как вшивую овцу ее любимицу Персефону. Это моя божественная, мать вашу, реальность!
— Я не собираюсь просить прощения за то, что говорила или делала раньше, — хмыкнула Артемида и спокойно вернулась на кресло, возвращая в исходное положение. — Но почему-то обязана пожирать то дерьмо, что ты кидаешь в мой адрес и быть снисходительной, — Цербер хотел было возразить, но она вскинула руку, будто в приказе (просьбы уже остались за чертой) выслушать до самого конца. — Ты хочешь сказать, что последнюю пару жизней, пока мы были вместе…
— Мы никогда не были вместе, — перебил он и сильнее сжал израненную ладонь. Горячие струйки крови стекали вниз по руке.
— Пока
мы были
вместе, — Артемида продолжила с того же места и голосом сделала упор на последнее слово, — я проецировала на себя личину сраной школьницы из пригорода? Днями и ночами представляя, как через век-другой стану какой-нибудь Андреа Кэмпбелл и буду готовить признание в «Ритц» у Центрального парка? Так ты все это видишь в своей, кхм, голове?
— В своей, кхм, голове я вижу именно так, принцесса. Даже готов заключить пари и остаться вечным должником, если по возвращению памяти твои чувства не изменятся.
Артемида нервно постучала пальцами по обитым черным бархатом подлокотникам, хмыкнула и, вытянув ногу, подтолкнула его в плечо.
— Какой мне прок от твоей сделки? Ты унизил меня своим ответом и ждешь, что я радостно соглашусь на какую-то собачью чушь?
Мёрфи беззлобно засмеялся и окровавленной ладонью перехватил ее ступню.
— Еще одна такая остроумная шутка, и я могу потянуть на себя, и ты с грохотом окажешься на полу, богиня охоты.
— Ты мне угрожаешь? — она недоверчиво склонила голову на бок и потрясла ногой в воздухе, будто бы сбросить чужую руку не сложнее чем влажный калифорнийский песок. — Хорошо, я принимаю твою «сделку», — Артемида пальцами показала кавычки, согнув несколько раз подрагивающие пальцы, и вновь вцепилась в подлокотник. — Твои условия?
— Никаких. Я ни к чему не планирую тебя обязывать. Чувство собственной правоты — самая дорогая награда, — он без удовольствия разжал пальцы и отпустил ее ногу. — Что может быть лучше вечного и глубокого одиночества?
Артемида недовольно покачала головой и брезгливо посмотрела на перепачканную чужой кровью ступню, жалея, что ковер после одного соприкосновения будет беспощадно испорчен. Чудная ночка вышла — ничего не скажешь.
— Подожди, не шевелись.
Мёрфи соскочил с кровати и чудом не рассыпал осколки на пол, быстро скрываясь в ванной комнате. Послышался резкий напор воды, недовольное бормотание и шипение, которое больше напоминало неудачную попытку свиста. Он вернулся с обмотанной бумажными салфетками ладонью и смоченным белоснежным полотенцем, криво повешенным на крючок ранее.
— Я и сама в состоянии, — едко уточнила Артемида, стоило ему опуститься на колено и бережно промокнуть влажным полотенцем кожу, невесомыми прикосновениями стирая кровь. — Спасибо.
— Самое время для предложения, не находишь? — усмехнулся Мёрфи, не поднимая головы, и недовольно цокнул, получив несильный щелчок по виску. — Дважды не повторюсь, не рассчитывай.
— Выключал бы ты мудака чаще, — отчасти сожалеющим тоном произнесла она и перехватила в руки порозовевшее полотенце. — Надо перевязать рану и не возражай. Я спущусь вниз и спрошу, есть ли у них бинт или что-то такое.
Мёрфи выпрямился и отлепил пропитавшиеся кровью салфетки, комкая в свободной руке. Еще свежая рана саднила при малейшем движении, но не смертельно. Не в первой.
— Само заживет, — он потянулся к бутылке и сделал несколько жадных глотков из горла. Андреа его не слушала и наспех облачалась в неудобные туфли, точно желала скорее убраться отсюда. — Ладно, тогда захвати с собой целый бокал, а еще лучше объясни, что я не пытался тебя изнасиловать или убить.
Она раздраженно отмахнулась и, сжав в руке карту-ключ, скрылась в слабоосвещенном коридоре гостиницы. Последнее напутствие: «Не заблудись», так и повисло в воздухе, растворившись в звенящей тишине.
***
Андреа вернулась через десять минут, держа в руке новый бокал, из которого белым флагом перемирия торчала марлевая повязка и длинная полоска телесного пластыря. Подмышкой была зажата очередная бутылка, но теперь уже не шампанского, а минеральной воды «Перье». За время ее отсутствия Мёрфи только и смог, что собрать левой рукой осколки при помощи бумажной салфетки и попытался застирать холодной водой одеяло. Вышло так себе и сырое розовато-алое пятно расплылось по центру как что-то зловещее. Расстегнув на половину ремень на брюках и несколько пуговиц на рубашке, утомленный активными действиями, он развалился на кресле напротив, скинув аккуратно сложенный женский пиджак на деревянное изголовье кровати.
— Очень красиво, — заметила Андреа, указывая на испорченное постельное белье, и с видом знатока разложила гостиничную аптечку на прикроватную тумбу. — Давай сюда руку.
— Ой, надеюсь, что теперь моя фамилия будет Кэмпбелл! — издевательски протянул он, но возражать не стал, только присвистнул, когда из кармана махрового халата показалась крошечный пузырек с водкой как игрушечный из набора «Барби».
Так и видел его на полках магазина среди кукольно-розовых пластмассовых домов и маленьких питомцев яркий лозунг — «Барби — юная алкоголичка. Примерь на себе образ из будущего. Как у мамы, только на градус меньше!».
— Интересные у тебя медицинские познания, принцесса.
Чуть нагнувшись, Андреа осторожно открутила крышку и выплеснула содержимое на рану под недовольное шипение, не скрывая усмешки и какого-то чувства собственного превосходства, будто бы это был не банальный порез, а настоящее пулевое ранение и за окном процветали двадцатые годы прошлого столетия.
Она неряшливо налепила марлевую повязку и также криво наклеила полоску пластыря, гордо осматривая свою работу.
В этой вынужденной близости Мёрфи прекрасно различал ее собственный запах, смешавшийся с химическим гелем для душа, предлагаемым отелем, и испытывал странную радость от тяжелого дыхания рядом с собой и осторожных действий — поддевая кончиком пальца защитную сторону пластыря, она глупо (и не менее забавно) прикусила кончик языка.
— Аида будет завидовать твоим талантам, — не скрывая улыбки, заверил Мёрфи, любуясь кривой перевязкой.
— В следующий раз оставлю тебя истекать кровью, — фыркнула Андреа, откладывая в сторону бумажный мусор. Она и сама прекрасно понимала, что в этих действиях не было никакой необходимости — Минотавр оставил, куда большие увечья всем, но навязчивое желание проявить заботу никак не отступало. — Уже поздно.
— Хочешь спать? — он протянул к ней руки и потянул ближе, устраивая на собственных коленях, точно маленькую девочку, не чувствуя сопротивления. — Я еще выпью, если ты не возражаешь.
— Не хочу, — Андреа бросила взгляд на стрелки его наручных часов, переваливших за полночь. — Завтра, наверное, нужно приехать к Ньюманам, спросить про гонки и что интересного мы пропустили.
— Боишься опоздать на очередной съезд великих умов? — свободной рукой Мёрфи бережно поправил ее волосы прядь за прядью. — Своеобразные у нас отношения. Я же могу прослыть собственником?
— У меня уже аллергия на перепады твоего настроения, — заключила она и одним движением сняла с головы диадему, беспечно прихватив с металлом несколько каштановых волосков, которые мгновенно соскользнули на пол. — Думаешь, в этой штуке дело? Агрессия, раздражение, обостренная справедливость — все покоится в ней.
— Ну, ты и без нее не славилась тихим нравом. Завтра спросишь у Посейдона о его подарке. Аида собиралась встретить его в аэропорту.
За всеми неуместными признаниями, нахлынувшими отголосками прошлого и бесполезной руганью Андреа совсем забыла о том, что этот кусок металла, когда-то болтавшийся без дела в мастерской Гефеста, в умелых руках Посейдона приобрел особую ценность. Спустя вечность перед глазами с небывалой легкостью всплыло изумленное раскрасневшееся лицо горожанки, простой смертной, навьюченной заботами, точно лошадь, вертящей в руке непонятный подарок, сунутый вместе с ломтем хлеба.
Никто из смертных и богов не должен был отыскать последний ключ.
Выдохнув, Андреа выскользнула из чужих объятий, поставила диадему на тумбу и забралась на кровать с ногами, разглядывая края татуировки, проглядывавшей через расстегнутую черную рубашку. Она с трудом помнила, когда и в какой очередности стали появляться на его теле незамысловатые рисунки и отчего-то решила спросить об этом именно сейчас.
— От скуки началось, — равнодушно пожал плечами Мёрфи и закатил рукава, оголяя идеальную змею — единственную татуировку, в которой еще не разочаровался. — Я временами думаю, что свел бы и половину из них, но это весьма затратное и болезненное удовольствие.
По правде, некоторую часть он просто позаимствовал у кого-то еще, глядя на фотографии незнакомцев в социальных сетях, или же просто перелистывая каталог свободных эскизов, от которых отказался кто-то еще и теперь без дела пылился у мастеров.
— Я думала, что ты боли не боишься.
Она потянулась к опустевшей бутылке игристого вина и, чертыхнувшись, выпрямилась, обходя кровать в поисках собственного бокала, так и оставшегося у деревянных ножек кресла. Горло саднило точно при простуде, отчего Андреа несколько раз прокашлялась и как можно незаметней дотронулась до костей под ключицами, будто бы в этом был смысл. Некстати всплыл страх туберкулеза из прежних жизней, когда вся грудная клетка горела огнем, а доктора наперебой доказывали что ни кости, ни сами легкие не могут болеть.
Много они понимают.
— Не боюсь, но приятного мало, — не замечая перемен настроения, продолжил Мёрфи, рассматривая незамысловатые узоры на собственном теле. — Может, лучше просто «перебить» их или блэкворк, ну, «залить» черным цветом. Не знаю, если будет в этом смысл, то займусь.
Андреа наполнила бокал на одну третью и сделала маленький глоток. Теплая кислая жидкость неприятно обожгла горло, лед в ведерке уже начал таять, смысл в его использовании пропал. Прислонив край бокала к щеке, чуть затуманенным взглядом, она зацепилась взглядом за расстегнутые пуговицы на рубашке и покачала головой.
— Покажи, какие тебе не нравятся, — она снова забралась на кровать с ногами и, путаясь в полах длинного халата, продвинулась к самому краю, оказываясь напротив его кресла. — Мне интересно.
— Ну, только если очень интересно, — Мёрфи недоуменно посмотрел на ее поблескивающие глаза и шумно поднялся с места, опираясь на бархатные подлокотники.
Показывать истинный облик и разбивать бокалы оказалось проще, чем поведать историю юношеской глупости. Не слушающимися деревянными пальцами он принялся дергать пуговицу за пуговицей, дивясь тому, как простое действие, выполняемое сотни раз в различных состояниях, потребовало титанических усилий.
— Давай я помогу, — осушив залпом бокал, Андреа отбросила его в сторону подушек и подошла ближе. Ловкие девичьи пальцы быстро справились с оставшимися застежками, помогая избавиться от верхней одежды. — Мне эта нравится.
Андреа невесомо коснулась изображения цветка, смутно напоминающего ядовитый аконит, и обвела по контуру на плечах. Ниже вырисовывалось нечто похожее на распахнутую пасть змеи и адского пса одновременно. С острых клыков еле заметными штрихами виднелась капающая слюна.
— А мне нет, — хмыкнул Мёрфи, потерев зеркального пса тянувшегося от плеча до груди. — Вот это было сделано зря. Вначале я сделал эти сраные пальмовые листья, а когда снизошло великое познание, подался экспрессии и решился на этих товарищей. Наверное, это было частью принятия себя, чем-то откровенным, ведь при знакомстве не скажешь, кем ты являешься на самом деле.
— Это аконит? — предположила Андреа. — И замещение отсутствующих двух голов?
— Очень верно подмечено. Тогда я об этом не думал, но, пожалуй, да. В первую очередь я бы избавился от нее, а потом уже и всю руку. Мне только змея нравится, но по твоей логике следовало набить ее на пояснице.
— Мне все равно нравится, — заключила Андреа, и в подтверждение слов невесомо коснулась губами каждой пасти, языком смачивая полоску капающей слюны, точно хотела сделать рисунок более реалистичным.
Рваными влажными поцелуями она поднялась выше, оставляя дорожку на шее, сорвав приглушенный стон. Приятная дрожь сменилась тягуче приторным и пугающим ощущением скорой потери, прощания. Андреа хваталась за эту сотканную из лунного света нить, ведущую к вечности, словно здесь и сейчас не существовало ничего лишнего. Только стиснутые зубы, распахнутые глаза, утягивавшие в бездну, с болью бьющееся сердце и его приоткрытые потрескавшиеся губы.
Она касалась его нежно, будто вовлекала в неизвестный никому кроме нее танец, игнорируя незнание движений. Растягивала мучительное удовольствие, точно окуналась в сладкий сон, а земля — пьяная и легкая — поддавалась, уходя из-под ног.
Белый халатный пояс мертвой змеей выскользнул вниз и недовольно шипя, скрылся под кроватью. Нагретая теплом кожи, махровая ткань распахнулась, прошуршала по выгнутой спине, почти спала вниз, держась исключительно благодаря локтевым сгибам и трепетным ладоням, жадно блуждавшим по податливому мужскому телу.
Сильная рука обхватила ее шею, еще одна минута — из этой вечности, и сорвалась ниже, стиснув округлую левую грудь до боли, словно так Мёрфи хотел пробраться к бьющемуся сердцу и вырвать его навсегда, облегчая работу всем, кто так упорно плел паутину божественного заговора. Нечеловеческая сила рвалась наружу, выплескивалась в полном страсти ответном поцелуе, и все это время неотвязная, нелепая мысль напоминала ему о чем-то, о чем нельзя, что не должно быть.
Все жестче сжимая оголенные участки кожи, до ярких пятен — следов собственных пальцев, Мёрфи отстранился, запрокинув голову назад и часто задышал, не позволяя думать о чувственных губах
Ан...Артемиды, не важно. Любой из них, кем бы она себя не считала сейчас.
— Мы идем по одному пути, — прошептал он, впиваясь взглядом в выбеленный потолок без единой трещины. — Выяснение отношений, алкоголь, секс. Нужно прервать этот порочный круг.
На подгибающихся ногах, Андреа отступила назад, присаживаясь на край кровати. Халат, спущенный до самых локтей, так и болтался на обнаженной спине. Покусанные раскрасневшиеся губы, в уголках рта немного слюны и глаза казались такими влюбленными, что желание не поддаваться на иллюзию, укрывающую горькую правду в виде маячившего глубокого одиночества, уступало.
— Продолжим потом? — нервно сглотнув, она сложила руки на коленях. — Или поговорим еще.
Мёрфи крепко зажмурился и обернулся назад, судорожно ища глазами бесполезную, как ему показалось вначале бутылку минеральной воды. Во рту пересохло, от излишних движений под кривой повязкой сочилась кровь, запекаясь на тонких нитях марли. Зацепившись взглядом за изумрудное стекло, он попятился в сторону и, превозмогая жжение ладони, открутил металлическую крышку, делая жадные глотки. Еще прохладная вода подобно целебному бальзаму из запасов Аиды освежила горло, несколько капель скатились ниже на разгоряченную шею.
Жадно хватая воздух, Мёрфи прислонил холодное бутылочное стекло ко лбу и произнес:
— Будем считать, что я протрезвел.
Андреа по-детски широко улыбнулась и протянула руки, подзывая к себе, и сопротивляться этому не было ни сил, ни желания. Извечная буря бушующих мыслей, сожалений и бессмысленного анализа, утихла, обернулась штилем или, напротив, отливом, сосредотачиваясь только на одном — отзываться на чувственные прикосновения.
Нетерпеливо ерзая по трещащей ткани, двигаясь в такт чужим пальцам, одержимо шепча его имя, словно молитву, Андреа не сдерживала приглушенных стонов, теряясь в ощущениях и времени. Еще одна минута и волны отступали, реальность раскалывалась, крошилась, превращаясь в песок.
— Стой, — осипшим голосом, произнесла она и смущенно приподнялась на локтях. — Так круто, но давай продолжим потом. Спать ужасно хочется, а утром прервем этот порочный круг.
Мёрфи разочарованно, но беззлобно усмехнулся и в попытке привести дыхание в норму, оставил нежный поцелуй на ее ключице и покачал головой.
— Ничего, перехочется или передрочится. Могу поблагодарить, что избавила от мучительной пытки раздеться, — Андреа смущенно улыбнулась и в попытке извиниться перехватила жутко изящные пальцы, прикасаясь губами к липким подушечкам. — И когда я говорю передрочится то ожидаю не этого.
Он отстранился и неряшливо провел рукой по вспотевшему лицу, стараясь смотреть куда угодно, в любой угол, на любую поверхность. Заприметив телевизионный пульт на подставке, Мёрфи кинул его на кровать и попросил включить что-нибудь.
Посторонний шум сейчас был как нельзя кстати.
— «Эта замечательная жизнь», — насмешливо произнесла Андреа, забравшись под одеяло. Из ванной комнаты раздавался шум воды. — Ты его как раз смотрел четыреста раз.
— Значит, будет четыреста первый, — бросил Мёрфи, обтирая мокрые волосы полотенцем. Холодный душ привел в себя, пусть и отчасти, возвращая все мысли над одним слоем одежды и ломавшимся от желания телом. — Давно его не видел. Классный фильм, всем рекомендую.
— Очень смешно, — бесконечно зевая, пробормотала она. — Я могу переключить.
— Плевать, оставляй.
Действие на экране только набирало обороты и безвольная тряпка, по скромному мнению Мёрфи, в лице главного героя только приступал к жертвам во имя семьи. Еще один законченный дурак, правда, обстоятельства складывались так, что и он сам был ничем не лучше.
Андреа подвинулась ближе, положила голову ему на грудь и прикрыла глаза, сонно пробормотав:
— Вы же с Химерой родственники?
— С чего такой вопрос? Да, в мифологическом смысле.
— Расскажи про нее.
Он помедлил, пропуская сквозь пальцы, спутанные каштановые пряди, отчаянно попытался вспомнить Химеру и ее повадки, мысленно взывая самого Морфея напомнить о смутном облике некогда родной сестры.
— Ну, я видел ее очень давно, — тихо заговорил Мёрфи. — Прямо очень-очень давно. Она слишком себе на уме, все металась между сторонами, а когда началось сражение, в котором погиб Орф, ну, тоже мой брат, Химера сбежала и все. Аида только мне подарила человеческий облик, не хотела окружать себя зверьем, а еще до появления Персефоны ей было очень одиноко. Я вообще-то детства своего не помню, порой кажется, что его и не существовало никогда, а меня отдали Аиде как породистого щенка на воспитание. Может, так и было. Ну а жалкое подобие человека для Химеры уже полностью твоя заслуга. Принцесса?
Андреа крепко заснула и размеренно дышала, только веки немного подрагивали, а упрямство и назойливость отступили. Он несмело поцеловал ее волосы и прикрыл глаза, поменявшись местами с Джорджем Бейли, представляя удивительный мир без самого себя.
Ни подземного мира, ни проклятья, ни тревоги.
И я уже с тобой! И ночь нежна, на свой престол взошла Луна, и вкруг нее вся свита звездных Фей. 
