Then you came when all else was gone
And you made me strong to carry on
Now I found you
I'll build my world around you
Потом появилась ты, когда всё остальное исчезло
И ты сделала меня сильным, чтобы продолжать
Сейчас я нашёл тебя
Я построю свой мир вокруг тебя
***
Аида продолжала говорить в привычной манере о чем-то отстраненном и не имеющем отношения к развернувшемуся театру абсурда. Не сопротивляясь жару ее напора, не пытаясь избавиться от крепкой хватки Мёрфи чинно следовал подле нее, смиренно опустив голову, точно его отправляли на плаху.
В главном зале яро спорили спасшиеся бегством дети Олимпа. Снова обсуждался вопрос, надо ли уничтожать полукровок или не надо было первоначально вступать со смертными в какие-либо отношения кроме тех, что уже были построены на запугивании и поклонении. Безусловно, что здесь, где численность пострадавших превосходила, лидировала жажда крови и пресловутого господства тех, кто привык возвышаться над Олимпом.
Не поднимая головы, Мёрфи осторожно убрал чужую руку и попятился назад, к стене, надеясь, что его присутствие не считалось обязательным. В конце концов ему, Церберу, сказать или посоветовать уже нечего. Хотелось, пожалуй, вернуться к истокам, к тем давним временам, когда с его мнением никто не считался.
Будто бы сейчас было иначе.
— Мой маленький брат, — взвизгнула Химера и подорвалась с облюбованного закутка у колонны. Влияние Хаоса чудным образом никак не подпортило ее физиономию, разве что огонь безумства во взгляде разгорался ярче предыдущего. Не двигаясь с места, Мёрфи согласно кивнул, позволяя прикоснуться к себе в подобие объятий. Терпкий сладкий запах пота, мокрой земли и, наверное, моря защекотал ноздри, навевая тоску по безвозвратно ушедшим дням. Выдохнув едва ли не в ухо, она нарочито громко заговорила: Я все сделала как мы и договаривались — привела трусливого божка и…
— Афина в представлении не нуждается, — прикрикнула она, вертя между пальцев окровавленную стрелу. — Уж не знаю, какими договоренностями вы, двое, руководствуетесь, но признаюсь. Твоя зверушка появилась очень вовремя, — выдержав паузу, Рамона переломила стрелу надвое и перешла на шепот, — все мое войско погибло, и я осталась ни с чем.
Мёрфи бегло оглядел Химеру, но тут же одернул себя и перевел взгляд на мнущуюся в углу Артемиду. Вид у нее был отнюдь не цветущий. Бледнее обычного Артемида растерянно скользила взглядом по раздраженным лицам братьев и сестер, заламывая подрагивающие пальцы. Напор Афины проломил ее хрупкую, почти хрустальную броню, немым укором напоминая, что незаменимых нет. Не в их большой и не дружной семье.
Почувствовав внимание к своей персоне, Артемида вяло улыбнулась уголками губ и для пущей убедительности тряхнула волосами. В спутанных каштановых прядях блеснули кристаллы прямиком из Тартара.
Зловоние магии Кроноса разливалось по Подземному миру то и дело, напоминая о себе, сдавливая виски, словно терновый венец.
Пугающая мысль, что таким способом их дела усугубятся до предельной точки, одной верно выпущенной стрелой, сразила в самое сердце. Он же мог ошибиться в собственных расчетах: магия кристаллов не равнялась оберегу, напротив отравляя изнутри. На мгновение перед глазами промелькнули вероятные картины смерти Артемиды от его руки — изнемогая от заполняющей все сознание боли, сдерживая стержень стрелы или пачкаясь в густой теплой крови. Пошатнувшись на месте, Мёрфи вслепую ухватился за вовремя протянутую руку помощи, учащенно моргая, в тщетной попытке избавиться от нахлынувшего наваждения.
— Ты чего? — шикнула сестра и ловко переплела их пальцы, впиваясь когтями в огрубелую кожу ладоней. — Мы же подоспели к ужину? Признаться, дорога нас утомила.
Он не произнес ни слова, не желая подогревать почву для очередного повода пристыдить
их семью отпрысков Тифона, только одернул руку и как можно не заметнее вытер о собственную одежду, словно кровь все еще покрывала кожу.
Будь Аида зрячей, хоть ненамного, то доказать причастность Химеры к тем или иным событиям не составило бы труда. Хаос не воздействовал на смертных в прямом смысле — путал сознание, корешком зла закрадывался и вскрывал то, что не следовало, но не уродовал внешне, не принуждал к убийству ближнего. Наверное.
— Я попросила накрыть на стол, — как можно мягче произнесла Аида. — Давайте поужинаем, как полагается.
— Не голодна, — пожала плечами Афина. — Меня буквально подпитывает ваше гостеприимство.
Ядовитая ирония так и сочилась в голосе. На последнем слове она громко цокнула и подтолкнула локтем Тео, вынуждая последовать ее примеру, разве что в более вежливой интонации.
— Отказы не принимаются, — отмахнулась хозяйка. — Проходите.
Вторя госпоже, Фабиан энергично запротестовал. Путаясь под ногами Аиды с настойчивым предложением помощи, он еле слышно сетовал о своей незавидной судьбе и вечности в изгнании, не забывая нахваливать самого себя.
В соседней зале, что никогда не использовалась по назначению, уже зажигали не меньше трех дюжин свечей — одно из немногих любимых мест Персефоны. После каждой крупной ссоры, каждого вскрика переходившего на вопль, она сбегала сюда, громко хлопнув дверью. Громоздкие сталактиты испещрившие потолок и холодные стены были единственными верными слушателями, покорно хранившими таинство, выплаканных слез королевы Подземного мира.
Недовольные голоса заносчивых детишек приутихло, послышался скрип стульев и недовольное цоканье.
— Ты что творишь? — сквозь зубы произнес Мёрфи, придержав сестру за локоть. — Какие, мать твою, договоренности? Как ты вообще сюда попала?
Облизнув кончиком языка верхнюю губу, Химера миролюбиво подняла обе ладони:
— Одно имя — Антерос. Он попросил привести к тебе кучерявого и драчунью, — она осторожно положила руки ему на плечи и склонила голову набок, препятствуя возможности проследить за мельтешащей широкой спиной Ньюмана. — Подумай, Цербер, сейчас отличная возможность.
Внутри все начинало закипать от злости. Нельзя было допускать ни малейшего предположения, что Химера прекратит этот цирк и будет кротко следовать приказам Аиды. Они никогда не были на одной стороне, не преследовали единой цели и что уж говорить, сестрице не свойственно чувствовать что-либо.
Заглянув ей в глаза, Мёрфи шумно выдохнул и тщетно попытался прозвучать миролюбиво:
— Для чего?
— Прекращай работать на тех, кто пролил кровь нашего отца и матери, — шипение ничем не отличалось от змеиного, а натянутая улыбка обернулась хищным оскалом. — Антерос и его брат тебя поддержат, как и эта девчонка, Сибил. Мы можем выйти из этой игры победителями. Олимп падет быстрее чем эти пятеро придут к согласию и разделят власть.
От горькой правды в ее словах хотелось кричать и, пожалуй, бессмысленно поспорить. Голос здравого смысла был на стороне Химеры, пропавшая в пучине отчаяния Аида вряд ли бы остро отреагировала на его уход, учитывая, что свобода и пресловутое право выбора уже оставалось за ним.
Брезгливо отступив, Мёрфи мотнул головой. Предать Аиду сейчас означало склониться перед другим зверьем, может чуть добрее прошлых господ, но и они, Новые Боги, преследовали те же цели.
— Чтоб ты провалилась, сестрица, — выплюнул он и нарочито, несколько ребячески задел плечом. — Я не пресмыкаюсь перед теми, кто проливает кровь друг друга во имя благой цели.
— Ты здесь сдохнешь, — выкрикнула Химера, не сдержавшись, и тут же прикрыла болтливый рот ладонью, будто бы это могло как-то исправить положение. Афродита вздрогнув у стола, мгновенно обернулась. Ее примеру последовал и, черт бы его побрал, Эдриан. — Иди и прислуживай своим друзьям. Тебе же это нравится, Цербер.
— Просто в восторге, — съязвил Мёрфи и равнодушно отмахнулся, надеясь, что одним жестом заставит присутствующих забыть об увиденной сцене.
Эдриан не произнес ни слова, будто бы знал, что от него ожидали именно такой реакции. Любой ответ был бы излишним и только усугубил бы то, что уже становилось очевидно каждому — доверие иссякло. Ни вечное покровительство Аиды, ни вскрики Артемиды не спасли бы от казни за измену; а уж сама смерть — дело времени.
Нетерпеливо заерзав на стуле, Афродита потянулась к одной из тарелок и ребячески надломила лепешку.
— Я не буду есть это, — громко осведомила Афина и указательным пальцем пренебрежительно отодвинула от себя тарелку. Нянька в лице Фабиана мгновенно засеменил в ее сторону, забирая неугодную посуду. Довольно хмыкнув, она закинула ногу на ногу, поддев острой коленкой край стола, и обернулась к хозяйке, будто бы желая вернуть разговор в прежнее русло. — К чему это представление, Аида? Зевс слаб, безусловно, жалок, но твое затворничество не поможет возвращению власти. Мы теряем время за этим, хм, пиршеством на костях Диониса и…
— Эй, — Тео с шумом вернул киаф на стол — несколько капель вина брызнули на аккуратные ломти сыра. Для пущей комичности он помахал рукой перед ее лицом. — Я вообще-то здесь, напротив тебя.
— Ты не Дионис, — выплюнула Афина, скрестив руки на груди. — Ты — жалкая вошь, все самое худшее, что в нем было. Будь моя воля, я бы убила тебя первым.
— Прекратите, — прикрикнул Эдриан и сразу же получил «нагоняй» в форме недовольного материнского шипения.
Поглаживая большим пальцем то место, где раньше поблескивало обручальное кольцо, Аида с лукавой улыбкой не переставала наслаждаться развернувшейся дешевой комедией, где роль «всякого сброда» переняли герои трагедии. В этой усмешке не было ничего веселого или доброго, разве что крик о помощи хорошо маскировался в местами неуместном хмыканье. Аккуратно коснувшись ее бледного запястья, Мёрфи вполголоса поинтересовался о самочувствии, предложив подать амброзию, но получил отрицательный кивок.
Вечное дело Аиды — сохранение семьи, преумножение собственной власти и статуса рухнуло одним вечером. Неудачный брак дал очевидную трещину, семья — всякий сброд — не сумевший найти в себе силы и объединиться против единого врага, а остальное уже было неважно. Привычный мир рухнул, а других поводов продолжать тщетно сопротивляться неизбежному — бессмысленно.
Веками события и переживания подначивали ее, взращивали дух соперничества, не давая ни минуты покоя. Зачарованная приумножением результатов, бесконечным совершенствованием, Аида Ньюман покорялась их власти. Теперь же человеческая природа вкупе с Хаосом взяли верх.
— Мышкой-всезнайкой ты мне нравилась больше, — вполголоса пробормотал Тео и шумно отпил из киафа, позабыв обо всех правилах этикета. — И имя было подходящее.
— Взаимно. Мой друг Шейн импонировал куда больше бывшего торчка, — едва ли не выплюнув последние слова, она тяжело выдохнула и поднесла пальцы к переносице, устало прикрывая глаза. Было в этом жесте что-то до жути знакомое, отчего Мёрфи на мгновение показалось, что эта сцена демонстрировала его буйный нрав. Пропустив мимо ушей просьбу Аиды передать киаф, он не мог оторвать взгляда от сердитого лица бывшей сокурсницы. — Я не голодна, можно расходиться?
Хозяйка прокашлялась и для пущего эффекта приподняла левую ладонь с единственной целью — призвать к молчанию. Потеряв нечто по-настоящему ценное, Аида с ловкостью скрывала слабость, по-прежнему толкуя понятие власти не только как инструмент манипуляций и запугивания. Никого этот фокус незрячей женщины не призвал к послушанию, но ради уважения все, включая растерянную Афродиту, подняли головы и умолкли.
Эдриан зачислил этот жест в список маленьких личных побед, пока Мёрфи тоскливо скользил взглядом по знакомым лицам. С каждой минутой проведенной в обществе, что привыкло переступать принцип «не бей лежачего», внутри разрасталось давно похороненное чувство. Ведомый позабытыми вспышками гнева, от которых перехватывало дыхание, он не мог сосредоточиться на голосах, улавливая информацию жалкими обрывками.
План, его план, был мгновенно раскритикован слушателями, пока Аида чествовала брата и Подводное царство, где следовало бы искать укрытия и помощи.
— … И как же нам добраться до Посейдона? — лениво поинтересовалась Афина. — Нас три с половиной Бога, твой немощный сын и псина с ручной зверушкой. Без обид, Цербер.
Тихо хмыкнув, Мёрфи покачал головой.
«Хоть завтра в цирке выступай».
— Да как ты смеешь! — взревела Артемида и едва не опрокинула стол, с грохотом цепляясь одеревеневшими конечностями за хрупкие ручки кувшина. — Извинись.
Афина прыснула, сцепила руки на груди и театрально закатила глаза:
— Да, ты права,
А-н-д-р-е-а. У нас в арсенале два Бога и сторожевая псина, и заметь, что преимущество явно не за вами. Будучи слепой Аида представляет наивысшую ценность в отличие от тебя или твоей подружки. Мы должны разделиться.
— Еще чего! — встрял Тео. — По одиночке мы не дойдем и до ближайшего города.
— Об этом и речь, умник. Мы пойдем парами. Это пресечет любую попытку к бегству и предательства, если, конечно, вы не прибежите к Пирсу на поклон. Как вам план?
— Бездарный, — грубо отрезал Эдриан. — Вдвоем мы не сможем отразить атаку, если встретимся с группой полукровок. Преимущество силы на их стороне, пока мы можем полагаться только на кристаллы или своими умениями.
— Какими умениями? Не смеши. Мы идем на самоубийство — признаете вы это или нет. Посейдон сделает все для спасения своего сына, и я бы не стала доверять ему свою жизнь. У нас есть шанс на спасение только при условии… Да черт с вами! Нет у нас никакого шанса! — Афина раздраженно фыркнула и закрыла лицо ладонями. На одно мгновение Мёрфи показалось, что она плачет и стыдливо потупил взгляд в пол. Он ей не доверял ни в далеком прошлом, ни в настоящем, но не мог не признать, что в части стратегий деве-воительнице не было равных. Прошлые сражения вкупе с талантом оставаться в тени во время массового кровопролития, делало ее отличным игроком. — Хотите вы этого или нет, — Афина опустила обе ладони на стол, впиваясь большими пальцами в гладкий край, — я пойду с Цербером.
— Как же, — цокнула Афродита, прервав затяжное молчание. — Мёрфи заботится об Артемиде и будет защищать ее.
— С какой стати? Былые привязанности, моя дорогая, не в счет. Речь идет о восстановлении справедливости и былого могущества. Если единственный, кто еще способен выдержать битву, будет развлекать девчонку, то можно смело рубить головы. Нам не выстоять, если слабые будут объединяться с сильными.
— Это бы уравновесило силы, — пробубнил Эдриан. — Каждый из нас хорош в той или иной сфере. Не стоит забывать, что Мёрфи служит мне и моей семье. Очевидно, что моя защита будет в приоритете.
— А еще, — Афродита с глупой улыбкой заправила розовый локон за ухо, — он лю-у-у-бит Артемиду и ни за что не упустит случая поиграть в героя. Ты проиграла, Афина, смирись. Будешь размахивать копьем в одиночестве.
Атмосфера в зале стала напряженной. Смущенно прикусив нижнюю губу, Артемида заерзала на месте, стараясь не пересекаться взглядами ни с кем из присутствующих. Выпячивание на всеобщее обозрение подробности этого романа выглядело, по меньшей мере, абсурдно.
— Мне очень льстит быть темой вашего обсуждения, — Мёрфи тихо поднялся со своего места и обогнул стол, оказываясь за спиной Аиды. Прежняя злость притупилась, а на смену пришла пустота и желание кричать до хрипов и боли в связках. Ему было отвратительно от осознания, как мало стоила собственная жизнь в глазах олимпийцев, но захлебываться слюной, размахивать кулаками и доказывать важность собственной персоны показалось еще более унизительным. — Но вынужден Вас огорчить. Сегодня Аида даровала мне свободу, —
слова «перед смертью» так и застыли в горле, — я не отправлюсь ни к Посейдону, ни к Пирсу, ни к одному из ваших сумасбродных родственничков. Чудовищам Ада место здесь, под землей. Извините.
Он манерно откланялся, как учил Фабиан и с легким сердцем покинул зал, тщетно надеясь, что этот ужин был последним в их скромной компании.
Второй за день побег от самого себя дался куда легче.
Лениво прогуливаясь по некогда излюбленному саду Аиды, отстроенного специально для возлюбленной, Мёрфи впервые позволил себе не задаваться вопросами и не бросаться в пучину размышлений, нацеленных на жалость к самому себе.
Вся его жизнь, бесчисленные перерождения, на которые он дал согласие своими же руками, отказы и помыкания сводились к тому, чтобы под конец обрести свободу. Как оказалось для этого не требовалась ни кипа бумаг, ни церемония, ни кровопролитие. Аида не произнесла ни слова во время его перформанса за ужином, не запустила следом бокалом и не попросила Фабиана вернуть назад. Больше никому не было дела до Цербера — сына предателя Тифона и сумасбродной Ехидны.
Вымученно улыбаясь самому себе, Мёрфи осторожно присел на полуразрушенную скамейку и прикрыл глаза. Он умирал так часто и так много, что совсем позабыл каково это — оказаться в небытие. Возможно, что небесная кара и иже с ней проявят каплю милосердия, даруют новую жизнь в виде какого-нибудь вишневого дерева, которое простоит парочку десятков лет, пока не превратится в пачку офисной бумаги или охапку свежих поленьев.
Всегда безрадостное будущее приобрело немного светлых тонов. Невидимые оковы больше не сдерживали его, острое желание быть нужным приутихло, прибрав за собой навязчивую идею преданности.
Единственное, что пугало — ни одна мысль больше не была окутана шлейфом любовной тоски по Артемиде. Ее не было в череде воспоминаний, не различался ее смех, не учащалось сердцебиение от одной идеи прикоснуться к ней. Любовь к ней — последнее, что у него было, пресловутый огонек, освещавший путь в самые темные времена, покинул навсегда.
Широко распахнув глаза, он истерично засмеялся, сдерживая душащую истерику; и смеялся ровно до тех пор, пока рот не наполнился вязкой смесью крови и слюны. Тяжело отдышавшись, Мёрфи уронил голову на руки и прислушался к звенящей тишине. Не покидало отягощающее чувство, будто бы кто-то наблюдал за ним.
— Если ты пришла просить за Эдриана, — не поднимая головы пробубнил он, — то это зря. Я хоть и хочу провести последние дни перед смертью в одиночестве, но словом своим дорожу.
— Я не за этим.
От неожиданности он вздрогнул и обернулся через плечо, одаряя рассеянной и немного печальной улыбкой.
— А это ты, принцесса. Я уж было подумал, что это Аида решила зачастить с визитами, — промокнув рот тыльной стороной ладони, Мёрфи чуть сдвинулся в сторону, будто бы на скамье не хватало места для двоих. — Судя по взгляду, ты здесь уже давно стоишь.
— Прилично, — уклончиво ответила Андреа и с осторожностью шагнула вперед. Длинный подол нового платья из запасов бывшей королевы шелестел под ногами. С нарочитой и несвойственной элегантностью разгладив тяжелые складки юбки, Кэмпбелл глупо улыбнулась и сложила руки корзиночкой. Угадать по интонации продолжение разговора было крайне проблематично, а потому Мёрфи принялся кивать головой, заведомо соглашаясь со всем услышанным. — Ты не хочешь меня видеть?
— Почему? Тебе же Эдриан, полагаю, подсказал, где меня можно отыскать? Надеюсь, что твое свидание не пропадет, — уловив недоуменный взгляд, он цокнул и махнул рукой на пышную юбку, — говорю, что у тебя красивое платье. Не для меня хоть наряжаешься, принцесса?
— Почему ты любишь все испортить? — едва ли не взвыла Андреа, запуская пальцы в волосы. Диадема поблескивала прежним недобрым светом. — Я разлила вино на платье. Фабиан передал один из старых нарядов Персефоны.
— Со старым ты преувеличиваешь. Такие фасоны, наверное, еще и в моду не вошли. Разве что через пару веков.
— Я продолжаю мыслить как человек своего времени, — пожала плечами Кэмпбелл. — Ты очень разозлил меня и, по правде говоря, мне хотелось устроить скандал, но… Думаю, что это уже бессмысленно. Ты все решаешь сам, не вовлекая в эти процессы меня, считаешь слабой и, наверное, глупой.
— С чего такие рассуждения?
— Позволь, — чуть ли не шепотом произнесла она и с осторожностью прикоснулась к его предплечью, — ты всегда перебиваешь.
— Продолжай, — усмехнулся Мёрфи, покосившись на подрагивающие кончики пальцев, неловко цеплявшиеся за грубую ткань накидки.
Прежний шарм, таившийся в ее движениях, спектр чувств, что захлестывали с головой исчезли. Он догадывался к чему идет разговор, знал, что Гефест наговорил лишнего и Эдриан только подтвердил домыслы. Пожалуй, все присутствующие были правы — у Цербера и прекрасной богини нет будущего. Его место здесь, блуждать среди душ давно умерших, откланиваться бессменной хозяйке и вести одиночный образ жизни. Так было задумано и в этом нет проклятья за прошлые деяния. Потребовалась вечность и какое-то жалкое, оброненное между прочим упоминание свободы.
— Я была в ярости, — одними губами произнесла Кэмпбелл, отводя взгляд в сторону, цепляясь за мирно покачивающиеся стебли аконита, — ты врал и врал, пока я легко верила тебе. Ты не сказал ничего о хаосе, о том, что это убивает тебя; не удосужился посвятить в планы, решил все за моей спиной. Сколько еще у тебя секретов, которые остались не озвученными под предлогом моей безопасности? Мы бы сохранили несколько жизней, если бы действовали сообща, умели бы доверять друг другу.
— И что ты этим хочешь сказать?
— Не перебивай, — устало прошипела она, крепче впиваясь пальцами в его предплечье, будто бы это придавало сил. — Нас выставляют на посмешище, твоя забота, естественно, ценна и приятна, но мы уже неделимы. Они знают, что ты пойдешь на все, чтобы защитить меня. Ты скажешь, что это не плохо, но… Теперь я выгляжу жалкой.
Бережно убрав ее руку, Мёрфи выпрямился и сделал несколько шагов вперед. Отравленные воды Лета маняще поблескивали в фонтане неподалеку. Искусственный свет Луны отражался в зеркальной глади, будто напоминание, что все может закончиться в эту минуту. Воспоминания отягощающие их исчезнут без следа, растворятся, будто бы мираж.
Господи, что же с нами стало?
— Ты хочешь геройствовать, Артемида? — не оборачиваясь, спросил Мёрфи. — Вперед! Я не буду тебя останавливать, навязывать свое общество или лезть с непрошеными советами; но тогда и не обращайся больше за помощью.
Подорвавшись с места, она подошла ближе, желая коснуться вновь, сжать плечо в немой просьбе посмотреть на нее, но только нерешительно застыла с протянутой рукой. Проигрывая этот разговор за ужином, Андреа была свято уверена, что Мёрфи вступит в излюбленный спор, поклянется защищать и пообещает всегда быть рядом, гонимый перманентным чувством вины за собственную беспомощность. В один миг она потеряла поддержку в лице двух любящих ее людей и осталась предоставлена самой себе.
— Ты больше не любишь меня? — бесцветным голосом прошептала Кэмпбелл и неловко обняла себя руками.
Прежняя решительность, клокочущая злость от смерти брата, о которой никто не посчитал нужным (за исключением Афины) сообщить, бесконечные секреты и недомолвки вдруг перестали волновать. Ей нестерпимо хотелось вернуться в маленький ресторан в Нью-Йорке, поговорить о детстве, утонуть в объятиях на пожелтевших простынях мотеля и услышать еще раз приторно-сладкие признания в собственной неповторимости.
— Принцесса, — голос Мёрфи смягчился; Андреа была готова поклясться, что он улыбается, пусть и немного грустной, сочувствующей улыбкой. —
Какой же ты еще ребенок. Не все поступки можно измерить любовью. Признаться, я тронут твоей речью, пусть и не уяснил посыла, но что ты хочешь услышать?
— Не знаю, — честно призналась она и до боли закусила нижнюю губу. — Наверное то, что ты все еще любишь меня и будешь рядом до конца?
Мёрфи беззлобно рассмеялся и развернулся на каблуках, скользнув отчасти жалостливым взглядом по ее перепуганному лицу. Он не мог найти ни прежних красивых слов, ни мучительной боли в сердце при одном виде любимого лица, но и солгал бы, сказав, что Андреа перестала быть красивой в его глазах.
— Мой конец уже близок, — все с той же улыбкой отозвался Мёрфи. — Это вписывается в твое понимание вечной любви? Никаких уловок и секретов, Артемида. Мойры предсказали мне смерть, привычный мир неминуемо сгорит в огне и все, что мы можем решить — отступить или бороться. Я свой выбор сделал.
— Ты не пойдешь к Посейдону…
— Нет.
— И встретишь смерть здесь? — Андреа обвела взглядом утопающий в сумерках сад. — В одиночестве?
— Верно.
— Извини, — тихо пробормотала она, подавляя жалостливый всхлип. Так, наверное, будет лучше для всех. —
Верный пес остается умирать подле своих хозяев.
— Ты все правильно поняла, — Мёрфи довольно покачал головой и в последний раз протянул руку к ней, желая стереть предательски выступившие слезы. — Меня не ждет вечное счастье и покой. Извини, что солгал.
Эхо брошенной между строк фразы: «
мы никогда не прощаемся», полоснуло по сердцу.
Андреа пошатнулась и мягко отстранилась. Красивая история, пронесшаяся сквозь все бесцельно прожитые жизни, оказалась столь же печальной как и все прочие.
Промокнув уголки глаз изящными пальцами, она решительно посмотрела на него в последний раз, желая запомнить каждую деталь: россыпь шрамов, острые скулы, мягко очерченные губы и навеки застывшая печаль во взгляде. Последствия хаоса подобрались уже к шее, оставив на бледной коже алые рубцы, к которым хотелось прикоснуться с заверением, что ни один изъян не сделает его хуже.
Боже, как же она любила его.
— Я пойду, — прежние обиды поблекли, но решимость к действиям, пусть и бессмысленным окрепла. Для пущей убедительности Андреа несколько раз покачала головой, точно уверяла саму себя, что сейчас поступает правильно. Эта жертвенность необходима, если ей хочется вернуться на родину, домой. — Мне следует выспаться перед дорогой.
— Конечно, — согласился Мёрфи. — Хочешь, чтобы я провел тебя?
— Нет, не нужно. Фабиан подготовил для меня комнату.
— Хорошо.
На негнущихся ногах Андреа добралась до того закутка, который некогда принадлежал Мерфи и обессиленно рухнула на колени. Отблески света нескольких факелов отразились в закоптившейся зеркальной глади.
— Я… Что я сделала с собой? — тихо произнесла Кэмпбелл своему отражению, вглядываясь в раскрасневшееся от слез лицо. —
Что я сделала с тобой?
Вслепую потянувшись к брошенной на настиле накидке, она вытянула последний подарок Гефеста. Холодное лезвие приятно обожгло кожу, полумесяц на рукоятке служил немым укором ее истинной сущности.
Стиснув зубы, Андреа сделала маленький надрез на ладони и тут же зашипела при виде выступившей алой крови. Глупый артефакт мог навсегда заточить ее в собственные фантазии, где был жив брат, а в духовом шкафу шипели карамельные яблоки к сочельнику; где слышался смех Хизер, родителей и лился нескончаемый болтливый поток оскорблений и шуток Мерфи.
— Еще не время, — прохрипела она и спешными движениями растерла кровь по коже.
Верное решение пришло почти сразу.
Подрагивающей рукой Андреа поднесла нож к лицу, невесомо очерчивая острием линию от подбородка до скулы. Кровь застучала в висках. Она захватила левой рукой длинную каштановую прядь, чуть оттянула, затаив дыхание и поддела острием ножа. Несколько тонких волосков-ниток упали на тяжелый подол чужого платья, затерявшись в пышной юбке.
Застыв от увиденного, Андреа сделала это еще раз и еще, оттягивая прядь за прядью, пока не принялась лихорадочно криво резать собственные волосы. От злости на саму себя ей чудилось, что этот странный жест, почти-что-ритуал, освобождал от собственных оков. Глупый шажок в иную жизнь, где не было прошлых идеалов и оставалась цель выжить.
Покончив с волосами она остервенело скинула с головы диадему, шипя от боли, и в последний раз взглянула в зеркало. Раскрасневшееся отражение неизвестной, выступившие капли пота на шее и плещущийся океан ненависти во взгляде. Обрубленные пряди неприятно щекотали кожу при каждом повороте головы.
Заговорщически улыбнувшись, Кэмпбелл на миг прикрыла глаза, сама не понимая зачем. Темные волны тревоги облизнули разум и с шипением отступили. Завтра предстоит долгий путь и полагаться больше не на кого.
Прокрутив в руке нож, Андреа большим пальцем очистила лезвие, разворачивая его на себя. Жалкий шаг, что уж и говорить, но в этом она видела спасение. Сплюнув в сторону, она чуть отвела руку в сторону, задерживая взгляд на полумесяце рукоятки, и что есть силы злостно ударила по зеркалу, зажмурившись.
Опустошение.
***
Сейчас.
Мёрфи проспал до утра пятницы, пропустив вечер среды и целый световой день четверга с редкими моментами пробуждения, использованными на курение в распахнутое окно. В пять часов он проснулся от нестерпимой головной боли и принялся бессмысленно расхаживать по необжитой квартире. Не считая прокисшего молока на нижней полке в холодильнике и чуть запылившихся коробок, Мёрфи устойчиво чувствовал себя гостем в пристанище Андреа из прошлой жизни.
Отчаянно цепляясь за размываемые день ото дня образы минувших дней, он нехотя признавал, что ни один ритуал не воскресит то, что было утеряно безвозвратно. В каждом новом знакомстве Мёрфи безнадежно искал черты людей оставшихся за чертой. Ему не хватало легкости, беспечности, язвительности, смеха. Никто не дотягивал до выдуманных идеалов и будто бы по общему сговору отказывались помогать ему в поисках.
Временами изнывая от кошмаров, Мёрфи подскакивал на кровати и тяжело дыша, скороговоркой повторял имена тех, кого казалось бы мог забыть; после вглядываясь в бесконечную тьму комнаты воскрешал детально те события, что так никогда и не повторятся — ежегодный бал, поездка в Калифорнию, университетские классы и все, что осталось там, за кромкой полей его неизданной автобиографии.
Все, где фигурировала проклятая Артемида и
любимая Андреа.
Он менял прилагательные местами, переодевал в новые костюмы, точно бумажных кукол и никогда не приходил к единому выводу, какая из двух личин лю-би-мой женщины была дороже.
Итог был один — с рассветом исчезала и та, и другая; уступая место горькому осознанию, что ни одной из них больше не существовало.
Они испарились, рассеялись утренним туманом, прихватив дым из пепелища его прошлого.
Ровно в половину восьмого Мёрфи спустился на 86-ю улицу, вертя в руке потрепанный не льготный проездной. Маленькое светящееся табло на турникете уведомило о количестве дней на счету — четырнадцать из тридцати. То, что ранее вызывало всплеск неконтролируемой агрессии, обдавало волной паники и занимало полностью мысли превратилось в бесполезные цифры «1» и «4». Криво усмехнувшись, он спрятал оранжевую карточку под чехлом мобильного телефона.
Смутные очертания случайных попутчиков в вагоне, урывками мелькающий неугомонный мир и нерасторопные лучи осеннего солнца озаряющие на пару мгновений подхватили его, затянули в собственный водоворот.
Привалившись плечом к поручню, отталкиваясь от тех, кто был так близок, точно норовил залезть в карман, Мёрфи бессмысленно вглядывался в потертый рекламный баннер на противоположной стене: темнокожая женщина с неестественно розовыми щеками сжимала бургер, впиваясь пальцами в кунжутную булочку. Нижний выцветший был безжалостно сорван и сам объект рекламы оставался некой тайной. Не то это был новый ювелирный магазинчик, не то маникюрный салон или анонс открытия очередной забегаловки на углу 95-й.
Он смотрел на него каждый день, дважды по дороге на работу и без труда бы назвал количество украшений на правой руке или узнал эти пустые, жирно накрашенные глаза девушки среди дюжины других; и было в этом ритуале его новой жизни что-то ироничное и горькое.
Юджин опаздывал. Переводя взгляд с наручных часов на маленькие цифры, теряющиеся на экранчике терминала для банковских карт, Мёрфи неторопливо протирал барную стойку. Добрые тридцать минут в полной тишине действовали ему на нервы, точно он сменил одну комнату на другую.
Со стороны парадного входа послышались торопливые шажки ничуть не похожие на топот бессменного напарника.
— Мы еще закрыты, — гаркнул Мёрфи и поморщился. Несколько дней в молчании смягчили воспоминания и о собственном голосе.
— Я знаю.
Смутно знакомая интонация — напускная мягкость и растягивание гласных; влажные волосы затянутые в тугой хвост и уродливые кровоподтеки над верхней губой.
Призрак прошлого Рождества, погребенный под завалами пепелища.
— А где Доминик?
— Доминик?
Она брезгливо поморщилась и тут же тихо ойкнула, приложив ладонь к припухлой верхней губе. Шумно выдохнув, буркнула под нос что-то нечленораздельное и наверняка ругательное, ловким движением подцепила край массивной пластмассовой оправы солнцезащитных очков, приспуская на самый кончик тонкого носа.
Вот же дерьмо.
— У меня сегодня первая смена, — в голосе проскользнули нотки раздражительности, хоть полуулыбка и сбивала с толку. Не дождавшись какой-то определенной реакции и потока необходимых уточнений и вопросов, Она приняла роль негласного интервьюера на себя. — Ты здесь недавно работаешь?
— Месяца три, — прозвучало обреченней чем хотелось бы. Мёрфи и сам не понял, почему эти слова буквально сочились отчаянием. Работа в «Сириус» была не пыльной, сносной. Платили, конечно, раза в три меньше чем у Аиды, но под колпаком «Underworld» слишком много утекало нелегальным путем, а новый босс — Бейкер, регулярно подавал кипы бумажек в налоговую и создавал впечатление ответственного руководителя. Вроде как. — Я приступил к работе в начале мая.
Она довольно покачала головой, обведя помещение снисходительным, почти оценивающим взглядом. Мёрфи невольно подметил сходство, отгоняя имя, что так и вертелось на языке.
— А я уволилась в начале, — Она снова улыбнулась, игнорируя последовавшую следом боль, и лукаво прищурившись, склонила голову на бок. — Теперь мы будем видеться часто.
— Еще один бармен?
— Официантка, — прежнее озорство пропало и должность прозвучала подобно неутешительному вердикту. — Я не очень люблю и умею знакомиться, поэтому лучше запомни мое имя сразу. Мне не нравятся смазливые обращения или «эй, ты», а в особенности раздражает «девушка». Не смей меня обезличивать.
Мёрфи хмыкнул и уперся ладонями в наполированную ранее стойку, оставляя еле заметные отпечатки. Стычки в притонах и на вечеринках не прошли даром, но как не крути колесо времени — какие-то истории любят повторяться.
Представившись первым, он повторил движения своей н-о-в-о-й подруги и коллеги, одарив едким прищуром, точно исключал всякую возможность побыть хорошим парнем. Хоть раз в жизни.
«Марисса в представлении не нуждается».
Нанизывая на нитку день за днем, Мёрфи чувствовал как вновь приобрел утраченный привкус жизни даже от мимолетного присутствия знакомого лица. Сквозь бесконечный лязг столовых приборов, монотонного обсуждения рабочего графика или грядущей проверки он улавливал ее взгляд — всегда прищуренный, а иногда по-девичьи наивный вкупе с поднятыми тонкими бровями. Казалось, что сейчас должна приехать Аида, плюнуть в душу новым поручением и согнать в преисподнюю, а где-то за столиком рассыпал комплиментами простак Маршалл. В этот момент он балансировал между прошлым, шагал по тонкой веревке, что норовила оборваться каждую секунду и вернуть в пропитанную минимализмом комнату для персонала.
— Не спи, — однажды произнесла Марисса под конец смены, накручивая рыжий локоть на палец. — Никто не высыпается, но не делай это так явно.
— Я и не хочу, — заверил Мёрфи, скользя взглядом по бесноватой толпе, что ничуть не отличалась от публики «Подземного мира». То же столпотворение переметнулось в другую локацию за неимением альтернативы. — Накатывает, наверное.
— Наверное, — бросила она через плечо. — Знаешь, иногда мы можем курить вместе. Это не возбраняется начальством.
***
Обмотав горло тонким шарфом, Марисса подрагивала от утренней прохлады. Сутулые плечи скрывала кожаная куртка, на ногах красовались стоптанные кроссовки. Кожа поблескивала от кожного сала, продольные линии морщин на лбу стали ярче и осыпавшаяся за ночь тушь напоминала болезненные тени. Чиркнув колесиком зажигалки, она крепко затянулась и заразительно шумно зевнула, кивком головы указывая на круглосуточную станцию метро.
— Ты завтра работаешь? — пробубнила Марисса, ребячески оттолкнув носком жестяную банку из-под именитой газировки.
— Да. У меня много смен в этом месяце, — прежние привычки брали свое. Мёрфи не знал чем следовало занимать себя, если не проводить круглые сутки на работе. Стены съемного жилья давили, напоминали того, что не следовало и играли злую шутку, делая и без того горькие ночи невыносимыми. — А ты?
— Я тоже себя не жалею. До вечера?
Он хотел было спросить ради чего было прозябать на улице добрых пятнадцать минут, но вовремя себя одернул. Им было одиноко, а этот маленький жест, крик о помощи, не мешал им обоим.
Выйдя на три станции раньше, Мёрфи поплелся в сторону ряда крошечных кофеен, затерявшихся среди знаменитых франшиз. В предрассветной серости последние минуты догорали яркие, выпуклые буквы вывесок и спасительным светом подмигивал светофор. Он закурил на перекрестке, прислонившись плечом к одному из дорожных знаков, и запрокинул голову. Из-за облаков выглянул серп полумесяца, звезды уже не мерцали на небе.
Оставив позади пробуждающуюся ото сна улицу, Мёрфи свернул в тупик и бесцеремонно нажал на дверную ручку. Безвкусный колокольчик приветственно звякнул, пропуская в знакомый полумрак закусочной. Откуда-то доносилась знакомая музыка. По-хозяйски пройдя вглубь, Мёрфи сбросил куртку на единственный, опущенный на пол стул и прошел за стойку. Под горой сморщенных кассовых чеков проглядывали тонкие картонки-карты, использованные не по назначению, в качестве подставки под горячее.
Маленькая дверь, ведущая в комнатушку для персонала, скрываемая от непрошенных гостей за тяжелым гобеленом, скрипнула.
— Извини, что без предупреждения, — бросил Мёрфи, на глаз отсыпая кофе в бумажный стаканчик. — Молоко еще осталось?
— На складе еще целый ящик, — тихие шажки босых ног по кафельному полу стихли, а через мгновение на стол упала смятая коробка соевого молока. — Даже не посмотришь на меня, великий Цербер?
Не хотя подняв голову, Мёрфи приветственно кивнул, щурясь, будто от ослепительного полуденного солнца. Всегда распущенные волосы собраны в высокий хвост, обнажая молочную кожу шеи и груди. Сотканное из ночного мрака платье и босые ступни, изуродованные очищающим огнем.
—
И тебе привет, Айса.
