Я не могу терпеть это. Простите, бесконечно простите. Я знаю, что не имею права даже думать, а уж тем более молить об этом прощении, но, пожалуйста, перед тем, как вы вторично убьёте меня, дайте хоть миг, чтобы я успела вновь взглянуть вам в глаза.
Руки дрожат, когда рисуют давно изученный круг. Тёмная энергия клубится в воздухе, поднимается огненно-черным столбом, очерчивая пространство, и Вэй Ин сдавленно смеётся: из этого порочного замкнутого круга ей живой не выйти. Правильно, заслужила. Нечего было героя из себя строить, пытаться спасти всех. Прав был Цзян Чэн в уговорах остаться дома, восстанавливать Пристань, навещать сестру. Он знал, говорил, что ничего хорошего не принесёт эта безумная затея, но маска на его шицзе слишком хорошо сидела. И в их последнюю встречу Вэй Ин оставляет за ним право её ненавидеть и обвинять во всех грехах. Зас-лу-жи-ла. Лань Чжань бы так точно сказал. Лань Чжань… Она едва не сбивается в чтении молитвы — слишком свежи воспоминания о том, как они втроём, с А-Ли и А-Чэном, стояли у изголовья Храма Предков, произнося давно заученные слова наизусть. С их с Лань Чжанем встречи прошло всего ничего, но он… Её ненавидит, да? Всегда ненавидел. Вэй Ин разорвала отношения со всеми, с кем когда-то была близка, со всеми, кто когда-то был ей другом. О нём и говорить не стоит. Она бы и не вспоминала, наверное, если бы не… Ритуал сбился. Девушка чувствует закрадывающийся под кожу холод — о, ужас, она ещё жива. Как жаль. Отяжелевшие по-прежнему руки безвольно опущены, в поле зрения — небольшая комнатка, обставленная лишь самым необходимым, кроватью и зеркалом. Ей уже не хочется спрашивать, где она — вероятно, её хотят публично возвести на эшафот и прилюдно убить. Даже если дело обстоит так, Вэй Ин не будет сопротивляться — покорно примет то, что заслужила, и ни один сдавленный крик не вырвется наружу, пока не прекратит биться уставшее сердце. Она не имеет право даже на оправдания. Как, как можно оправдать убийство Цзинь Цзысюаня? А то, что шицзе несчастна? О, Усянь бы очень хотела знать, что А-Ли её ненавидит, проклинает и зло смотрит на того, кто произносит имя шимэй (этой ненавистной самовлюбленной девчонки). Пусть это полностью противоречит её ласковой натуре. Сквозь невидимую стену доносятся голоса, но ей слышны лишь обрывки. Спустя некоторое количество времени, Вэй Ин начинает это надоедать — лежать в чужой кровати, жёсткой и неудобной, не в силах подняться, расслышать, рассмотреть — её убьёт это чувство быстрее, чем тёмная энергия. «Лишь бы закончить это…» — шепчет про себя ласковым голосом, словно последнее слово. А оно и правда таким будет.***
— То есть, ты хочешь сказать, что сначала привёл в Облачные Глубины Старейшину Илина, Вэй Усянь, а теперь утверждаешь, что Призрачный генерал и дева Вэнь абсолютно невиновны? Лань Цижэнь с силой ударяет кулаком по столу, и Лань Сичэню кажется, что еще немного, и предмет треснет пополам. На его же лице не дрогнул ни один мускул за время не самого приятного разговора, но ещё несколько минут нахождения в цзинши с дядей выведут даже Лань Ванцзи, прослылающего эталоном спокойствия и невозмутимости. — Мы так и не определили, что случилось с госпожой Вэй и каковы шансы на то, что она встанет на ноги, — упрямо гнет свое Цзэу-цзюнь, — остатки Вэней — это лишь старики и дети, а в правилах сказано о том, что мы должны помогать людям в беде, — отчеканивает это предложение, явно делая упор на то, что «должны», — Призрачный Генерал, пока с ним рядом его сестра, не представляет никакой опасности. Госпожа Вэнь, что бы кто ни говорил, самая способная целительница своего поколения, и если кому-то возможно разгадать тайну болезни девы Вэй, то только ей. — Да какое нам дело до твоей девы Вэй? — гневно вскрикивает Лань Цижэнь. Последний раз в таком состоянии Лань Сичэнь видел его, когда Усянь ещё проходила обучение в Гу Су, — она отступница, враг заклинательского мира — ты не помнишь, что она сделала с наследником Цзинь? А ведь он был супругом её шицзе! Не помнишь, какое искривленное лицо у неё было, когда она ломала кости Вэням во время войны? Она в любой момент может разрушить Облачные Глубины, а ты предлагаешь оставить её здесь?! Лань Хуань открыл рот, чтобы возразить. В такую минуту он не мог быть уверен даже в том, что его дипломатичность и уступчивость может сыграть решающую роль. Дверь с тихим скрипом приотворилась, и оба заклинателя одновременно посмотрели в нужную сторону, из которой раздался тихий женский голос: — Позвольте войти, глава Лань. — И с каких времён ты стал так дружен с Вэнь Цин? — всё ещё пребывая в состоянии глубокой ярости, прошипел дядя. — Конечно, заходите, госпожа Вэнь, — невозмутимо ответил ей Цзэу-цзюнь, а после вновь посмотрел в глаза Лань Цижэня, — я более чем уверен, что она знает больше наших лекарей вместе взятых. И тем более я считаю, что за всю жизнь она не сделала ничего дурного, а лишь лечила людей. Неужели Вы не помните, кто давал советы юным целительницам нашего ордена? Кто делился с нами травами, когда мы вовремя не позаботились о том, чтобы вырастить? Это замечание наконец смогло заставить учителя Лань замолчать. От Лань Сичэня не укрывалось, с какими злыми искрами в глазах он посматривал на Вэнь Цин, а после и на него, но Первый Нефрит сделал всё, чтобы не концентрироваться на этом, дружелюбно предлагая деве Вэнь присесть на стул. — Вы пришли, чтобы сказать о состоянии Вэй Усянь? — проницательно заметил он. — Не совсем. Прибыл глава Цзян. Он требует, чтобы Вы переговорили с ним — меня он слушать не желал, — Вэнь Цин закатила глаза на долю секунды и задумчиво устремила взгляд на собеседника, — я… Если можно, я тоже пойду. Есть причины, которые мне придётся озвучить. — Благодарю Вас, — улыбнулся Лань Сичэнь. На его душе скребли кошки. Вэй Усянь и Цзян Ваньинь разошлись, словно непримиримые враги, но вряд ли это значило, что глава ордена Цзян больше не интересуется судьбой своей названной сестры. Как его мать, Саньду Шендоу славился вспыльчивым и переменчивым нравом, и неизвестно было, какие у него счёты со Старейшиной Илина. — Играете в добродетеля, глава Лань? — Цзян Ваньинь встречает его с искривленной улыбкой. Поблескивающий на пальце Цзыдянь не унимается даже тогда, когда рука опускается на него, что показывает, что обладатель очень сильно зол. — И Вам добрый день, глава Цзян, — склоняется в невозмутимом поклоне Лань Хуань, — Вы пришли по поводу Вашей шицзе, верно? Вэнь Цин за его спиной тихо вздыхает, и Цзэу-цзюнь сомневается, в том ли состоянии сейчас находится Цзян Ваньинь, чтобы воспринимать информацию. — Вэй Усянь всегда ценила свою принадлежность к ордену Юн Мэн Цзян, — разрезая воцарившееся молчание, продолжает он, — не сомневайтесь в том, что наши лекари помогут ей. И если она сможет вернуть свою душу, то несомненно вернётся, — что-то колит в груди. А хотела ли она сама возвращаться? — Вот именно, что принадлежность к Юн Мэну, — резко прерывает Цзян Ваньинь, впиваясь своим острым взглядом в серые глаза Лань Хуаня, — моя сестра — никто ордену Гу Су Лань. Разве вы были не из первых, кто объявил её отступницей? Так почему так заботитесь, как будто извлекая для себя пользу?! — Прошу, глава Цзян, — голос Вэнь Цин обретает более твердые нотки. Именно тогда, когда она заговорила, Цзян Ваньинь обратил внимание на то, что не ведёт беседу тет-а-тет, — только в Гу Су Лань существуют нужные методики игры на гуцине, способные разогнать тёмную энергию — за этот год её скопилось слишком много. Лекарств и трав тут значительно больше, тем более, я бы не рекомендовала бы сейчас перевозить Вэй Усянь в другое место, это пагубно скажется на ней. Мы ещё не знаем, что именно с ней произошло, и сможет ли она побороть это. Когда Вэнь Цин замолчала, ещё минуту никто из мужчин не произносил ни слова. Слабый ветер всколыхнул листья на деревьях. Солнце зашло за горизонт, но они продолжали стоять на последнем освещенном участке. Наконец, Цзян Ваньинь решительно произнес: — Отведите меня к ней. — Глава Цзян, она не узнает Вас, — чуть мягче проговорила Вэнь Цин. — Мне всё равно. Отведите меня к ней, — это звучало, как приказ. Но Лань Сичэнь не осмелился перечить. …Лань Ванцзи наблюдал за тем, как Вэй Ин теряла дыхание; не издавая ровно никаких движений и звуков, она лежала на кровати, и лишь иногда её глаза словно норовили открыться. Этого не происходило. Они с братом потратили всю ночь на то, чтобы разогнать тьму, а Вэнь Цин — на то, чтобы убедиться, что душа девы Вэй распалась на кусочки. Помещение было тёмным и неуютным. В него никто не заходил много лет. Это был дом почившей мадам Лань. Матери двух нефритов. Женщины, сыскавшей отчаяние в четырёх стенах невольного заточения и нашедшей смерть в один из холодных зимних дней. Лань Ванцзи досталось от матери немногое — глаза, упрямство и холод. А ещё воспоминание о том, что она весело смеялась, хоть и смех её был похож на битый хрусталь. О том, как он приходил и ждал её у порога каждый месяц, и ни дядя, ни брат не могли уговорить его прекратить. Лишь тогда, когда ещё совсем маленький А-Чжань узнал, что мамы нет, внутри него что-то оборвалось. Он никогда не подходил близко к этому дому. Но Облачные Глубины едва восстановились после разрушения. Они не могли позволить даже созывать адептов на обучение, так как домов едва на всех хватало. И свободным оказался лишь… Этот. Лань Ванцзи постепенно понимал, почему мама всегда улыбалась. В этом помещении не было зеркал и света. Она бы не выдержала большего давления в виду своей природной холодности, поэтому старалась подражать счастливым людям. Не видя мужа, искала утешение в детях. А после умерла с улыбкой на иссохших губах. Когда дверь отворилась, Лань Чжань насторожился: брат навещал их в отдельные часы, Вэнь Цин не ходила так громко. Увидев фиолетовые одежды, заклинатель неспешно поднялся, узнавая в нежданном госте главу Цзян, глаза которого расширились при виде Лань Ванцзи. — Ну, а Вы, что здесь делаете, Второй господин Лань? — в его голосе горечь плотно смешивалась с издевкой. Явно не того человека желал видеть рядом с шицзе. И в этом Лань Ванцзи не смел его винить. — Я люблю её. Три слова. Восемь букв, которые окончательно воздвинули огромную стену недопонимания между двумя сверстниками. Цзян Ваньинь недолго переваривал информацию — истерически рассмеялся, хоть и в правилах это было противопоказано. — Ну и где ты был всё это время? Где ты был тогда, когда она нуждалась в помощи? Единственное, что ты можешь сделать — это забрать её в Гу Су, пока она лишена сознания, возможно, навсегда? От этой жгущей несправедливости Лань Чжань впервые ощутил в себе ярость. Такую, какая была в глазах Лань Цижэня, когда он осмелился заявить ему о своих чувствах к Старейшине Илина. — А Вы что смогли сделать? Цзян Ваньинь замирает, как вкопанный. Явно не ожидавший такого вопроса. Лань Чжань мрачно торжествуют. Ты был ближе к ней, да? Как ты посмел отречься от неё? Разве ты не был единственным, кто мог отказать ей в этой безумной затее? Разве Юн Мэн Цзян обеднел бы, взяв под своё крыло стариков? Разве ты… Вспомнил о ней только тогда, когда речь зашла об её местонахождении в Гу Су? Глава Цзян нервно сжимает кулаки. Рукопашный бой ничего сейчас не решит, и даже сквозь уязвленное сознание он понимает это. То, что в битве за Вэй Усянь они оба изначально не имели никаких шансов.***
Вэй Ин просыпается в темноте. Она не видит ничего, кроме полосок чёрного цвета, словно кто-то разлил эту краску. Мерцающий вдалеке свет манит к себе, и она безмолвно идёт к нему навстречу. Дорога не имеет конца и края, твердости или мягкости. Несомненно, это небо, а Вэй Ин — летит. Позади горят алым пламенем пройденные дороги, символизируют то, что ей не вернуться никогда, и девушка упрямо отворачивается. Нет, не будет смотреть. Не надо. — А-Сянь, девочка моя. Ласковый голос матери зовёт из пустоты. Вэй Ин не чувствует трепетные объятия после долгих лет разлуки. Она совсем не помнила свою мать. Знала лишь то, что похожа на неё, что у неё такой же озорной нрав и серые глаза (дядя Цзян, бывало, вздыхал по Цансэ-саньжэнь, трепля воспитанницу по тёмным волосам) — Где я, мама? — собственный голос кажется чужим, далеким. А-Ин не уверена, что говорит сама. — Ты дома, А-Сянь, — с той же нежностью продолжает мать. Последним ощущением перед тем, как Вэй Ин убедилась, что мертва, было падение. И чужая ладонь в своей.