TrYourself. OneNess

      Пробороздив ещё километра два раскуроченной, узкоколейной дороги, кордон из пяти машин достиг цели маршрута: припарковался возле гигантского крытого ангара. Эта бетонная, исполинская постройка возвышалась на мили вокруг и удачно загораживала самое нелицеприятное зрелище от новобранцев.       Пока они ютились, сталкиваясь коленями и плечами, в импровизированном автобусе, Гук успел осознать ужасную истину по отрывистым клочкам чужого удручённого бормотания и сердитых фраз:       …они клялись, что ещё две недели назад заберут последнюю партию. Но этим лживым ублюдкам проще кормить нас обещаниями, чем сказать правду: их «операция по предотвращению» безуспешна. И завершится не потому, что удалось справиться с последствиями. Она закончится лишь тогда, когда закончится пушечное мясо. То есть, мы.       …не советую тебе есть что-либо в столовой, не запечатанное в фольгу или не законсервированное в банках. И пусть они идут к чёрту с девизом: «Обеспечим работникам комфортные условия и качественное питание». Потому что в этом замечательном лозунге они опускают ключевую часть: «в их последние дни жизни». Даже если выиграешь для себя на жалких двадцать четыре или сорок восемь часов больше – ты уже счастливчик.       …я не буду напяливать этот намордник. Не видел, чтобы хоть кто-то из верхушки их носил. Да, они не выходят в самое пекло, но даже в лагере уровень зашкаливает. Поэтому, если бы маски помогали – их бы таскали не только мы. Но наши доблестные командиры снова втюхали нам плацебо. И, раз срок всё равно одинаков, я лучше не буду париться и задыхаться в этой ерунде.       …тебе не стоит спрашивать про нашивки на наших защитных костюмах. Просто, дружище, не стоит…       Чон бы и хотел обмануться насчёт собственных догадок на основе подслушанной информации, но физически не мог. Вывод просился только один, и его неустанно оправдывало непрекращающееся, мозгодробящее жужжание прибора, контролирующего количество рентген. Аппарат со стрелками и жутким, голодным рокотом не затыкался ни на секунду, оповещая несмышлёных людишек, что им не просто нельзя здесь оставаться. Им вообще нельзя было сюда приезжать.       Ведь реальная, безжалостная угроза витала прямо в воздухе. Её смешили любого рода преграды, и даже толстые пласты свинца сдерживали напор только номинально. Что уж было говорить про остальное: почву, металлические стены, сочные бока яблок, объёмы питьевой воды, человеческую плоть… Урановым и цезиевым атомам не было присуще сострадание. Они проникали, поражали и впитывались во всё. Каждую новую, незапачканную клеточку, попадавшую в зону распространения, заглатывал жестокий, бескомпромиссный монстр. Простёгивала и повреждала радиация.       От неё не было эффективного средства, лекарства, панацеи. Специальная амуниция не спасала, а лишь откладывала неизбежное. Для постоянно редеющего взвода транспортировали свежих и всё более молодых добровольцев, вот только принудительно-обязательное согласие по долгу армейской службы мало походило на жест доброй воли. А юность так и запечатывалась тоскливым отголоском в обликах тех, чьи тела даже не рисковали вывозить за пределы территории, сжигая в ямах и цементируя прах.       Настоящий лагерь пеших камикадзе, борющихся против неуязвимого, неиссякаемого яда лишь потому, что "это надо прекратить". Потому, что "иначе нашим потомкам достанутся отравленные пустоши", "наша обязанность - обеспечить светлое будущее". Даже несмотря на то, что и поколениям, возможно, уже негде брать истоки.       Двигала ли героическим сражением с техногенной чумой безрассудная доблесть? Искреннее желание на убогих руинах, закашливаясь радиевой пылью, воздвигнуть дивный, новый мир ценой кровожадной, бесчисленной жертвы? Нет. Главы спешили замять ошибку, повлёкшую за собой чудовищные последствия, нарастающие как лавинный снежный ком. Подконтрольное им самоуправление тряслось за собственное положение и благополучие. А оплатой всему этому беспределу выступали тысячи человеческих жизней. Такие простые и дешёвые, когда у тебя в руках есть хоть немного полномочий и власти.       За громадным, многофункциональным зданием в нескольких сотнях метров зиял в земле уцелевшими обломками котлован - памятник чужой тупости и неосторожности. Всю его воронку засыпало кусками фонящего графита, фонящего пластика, фонящего стекла, фонящего камня. Продолжать можно было до горизонтальной восьмёрки: в округе фонило всё.       Это всё до мегатонного взрыва и пожара было атомной электростанцией. После - стало общей усыпальницей, гробницей, колыбелью, где ты не погружаешься в грёзы, а бесполезно колупаешься в развалинах, зачищаешь мизерную долю губительного мусора, а потом в дичайшей агонии корчишься до победного конца. Смерть в этом случае и правда победа, ведь процесс разрушения ДНК изотопами необратим, а ощущения - боже, пожалуйста, не тратьте деньги на эвтаназию, даже выстрел, нож по венам, петля - подойдут. Даже они гуманнее, даже о них хочется молить, пока мозг совсем не спятил от боли.       Но не нюхавшим полониевого пороха цыпляткам не нужно знать об этом в мельчайших подробностях. Даже в приблизительных деталях. Страх перед неизвестностью лучше, чем массовая истерия из-за понимания фатальной обречённости. Поэтому зелёным рядовым ничего не рассказывают до въезда на полигон. А после уже всё становится неважным - один вдох, и продолжительность существования начинает убывать. Неукоснительно, патологично сокращаться.       Когда несколько колонн по двадцать человек провожают в первый пункт приёма, Гук потеряно, депрессивно семенит в хвосте шеренги с хёном и Аоки. Игрокам, в отличии от настороженных, ещё лелеющих какие-то чаяния энписи, всё предельно ясно. Этот квест с первых секунд помечен грифом "на убой". Без предисловий, накаления напряжения и интриги.       Толпа ныряет в нутро помещения и стопорится возле столов. Там два суетящихся, таких же неказистых обморока, как и стрессующее "пополнение" раздают РБХ-форму: серые комбинезоны, прослоенные лёгким алюминием, плюмбумом и полимерами, индивидуальные противогазы, сапоги и перчатки. Получив свой свёрток, брюнет обнаруживает в районе нагрудного кармана странную наклейку - жёлтую звёздочку. Он помнит, что некто из состава их автомобильной группы бросил вскользь, что "про них лучше не уточнять", но ничего не может с собой поделать:       - Для чего тут эти "регалии"? За отвагу или за количество подбитых вражеских самолётов, как во время Второй Мировой? - слабо хмыкают чуть изогнувшиеся губы.       - Если бы... - уныло фыркает Сэ. - Это отсчёт. После пяти значков одежду уничтожают.       - Так а что они измеряют-то? Дозу облучения? - подруливает к младшим Мин со своей ношей, на которой четыре пиктограммы. - Или оценку от пользователя? Тогда мой явно круче.       - У них нет столько кадров, чтобы ещё и мониторинги постоянные устраивать. Поэтому поступают проще: одна звёздочка - одна смерть. "Срок годности" здесь у всех практически одинаков, поэтому по нему и определяют, сколько времени костюм эксплуатировался, и когда его пора утилизировать. Твой, к сожалению, спалят вместе с тобой. Даже не снимут, наверное, - безэмоциональным, механическим тоном инструктирует импровизированный гид.       Корявая улыбка с лица Чона сползает, уступая нездоровой бледности. Рассудок отгораживается от тотальной безнадёги как может, но каждый новый факт по одному гвоздю заколачивает в крышку дубового гроба.       Юнги рядом подавленно мычит:       - Ещё ни разу я не попадал в такую лютую хрень... Чтобы мгновенно, в самую гущу, без шансов совсем. Если раньше "таймером" были какие-то природные катаклизмы, маньячная массовка, охотники, гоняющиеся за тобой, то что сейчас? Длительность собственной, утекающей жизни - наш таймер?       - И какая цель? Протянуть подольше? Выполнить максимум приказов? Найти потайной лаз или самим тоннель на волю ложками под землёй прокопать?       - В душе не ебу. Главное - чтобы не пришлось как у вас с синевлаской: жертвовать собой ради другого и тем самым спасаться по какой-то больной, героической логике. Ибо я в таких делах не особо силён.       Тихий диалог прерывает громовой клич какого-то генерала:       - Все только прибывшие, кому уже выделили СИЗ, проходите в общий зал ожидания. Через час организуем распределение. Там же расположены раздевалки. Советую сразу напялить ваши "платьица" для бала-маскарада. Предвосхищая недовольное нытьё: покормят вас после "боевого крещения". Иначе с непривычки наблюете прямо в дыхательные шланги.       - А распределение случайно не говорящая шляпа будет вести? "Только не смывзерин, только не смывзерин! Не смывзерин? Но смывзерин поможет тебе на пути к величию, в этом нет сомнения", - глупо хрюкает платиновый блондин, за смешком пряча трусящую дрожь.       - Нет, там всем заведует сварливый капитан Син. И единственный его критерий - возраст. Тех, кто до двадцати восьми лет, заталкивают на санобработку, к печам или в хозяйственную часть. Тех, кто после - в поле. Дебильная, конечно, сегрегация и мало чем, вообще, может помочь. А мотив "молодёжи - более щадящие занятия" лишь для красного словца. Мрут по итогу все, рано или поздно. Обратно ещё никто не вернулся, - Дэо с плохо сдерживаемой ненавистью выплёвывает очередные комментарии, таща геймеров к указанной локации.       - А ты-то откуда такими данными владеешь? - закономерно сипит пришибленный плотной, угнетённой атмосферой Чонгук.       - Друг насекретничал. Умудрился с собой пронести спутниковый телефон - обычные тут моментально ломаются. Планировал притвориться, что со всеми прётся в эпицентр, и по-шпионски оттуда свалить. И ведь смог. Правда умотал недалеко, километров на шесть. За ним даже поисковый отряд не выслали - идиотизм потому что. Того, что он возле кратера хапнул, хватило бы на целую роту. Ну вот он и промарафонил сколько сумел, а потом упал, так и не поднявшись. Ближе меня у него никого, и в последние свои минуты этот дезертир хренов смог до меня дозвониться. Его сообщение о том, что здесь творится, было своеобразным завещанием. Только прока в нём ноль - у нас не спрашивают разрешения. Просто пакуют в свои фургоны и везут на виселицу. Так что хоть запредупреждайся.       - Пиздец... - Юн хрипит и качает головой.       Его донсен не реагирует. Речь не желает облачаться в звуки. Она стекловатой шпаклюет гортань. Ему прежде ещё не было так неотвратимо, липко и пессимистично жутко. Всё окружение, вся эта миссия - не банальное, трясинное болото. Оттуда можно выползти по особой технике без резких движений, плашмя, на пузе. Не зыбучие пески - с ними тоже можно с трудом, но потягаться.       Весь этот кромешный ад - могильная, чернильная смола. Дотронулся пальчиком, лапой, крылышком и всё, не отмажешься. Приклеился. Встрял. Увяз. И дорога лежит в один конец: спустя тысячи лет археологи выроют из-под энных метров глины кусочек янтаря. В нём увековеченный символ чужой, бессмысленной жертвы. Той, что не сдохла сразу. Помучилась. Потрепыхалась. Скончалась, вероятно, от обезвоживания и истощения. Очаровательно.       Понуро пришлёпав в просторный сектор с лавками и кабинками, облачившись в провонявшие химозными мыльными средствами одеяния, парни плюхаются на осиротелые скамейки. Беседовать им не о чем: японец, судя по всему, уже давно смирился, проявляя оптимизм и дружелюбие только для того, чтобы конкретно не свихнуться. Мин, преодолев отрицание, с катастрофическим шоком проваливается в отчаяние. Его положение самое незавидное и критическое.       Макнэ вновь борется с собой. На чашах весов два варианта: рассказать об этом раунде Чимину или не рассказать. Раньше он умалчивал только о наиболее щепетильных, рискованных и травмирующих элементах, чтобы не пугать ими друга. Потому что, как бы масштабно не кошмарил его ТИОН, Паку, имевшему лишь чужие, трясущиеся оповещения и реплики, было сложнее. За себя Чон переживал меньше, чем за блондина. Пусть в состоянии аффекта и лепетал всякую искреннюю, несуразную чушь.       Но теперь всё по-другому. Теперь юноша в самом натуральном, стопроцентном ужасе. Повсюду витают неизбежность и тлен. Оседают на кончике языка. Ухают эхом от кашля, скрипящими воронами раздающегося из медицинского блока. От униформы, от потухших, отводимых глаз, от бордовых, засохших пятен на полу и стенах пахнет смертью. Так же пахнет в палатах онкологического диспансера для пациентов с четвёртой, неоперабельной стадией. Так же пахло во фронтовых госпиталях, где солдаты без ампутированных ног и рук прекрасно представляли: они больше не жильцы. И больше не солдаты. Потому что финал войны ещё даже не маячит на горизонте. А у них не осталось ресурсов, чтобы сражаться.       У здешних "добровольцев" война тоже не способна достигнуть апогея. И самое зловещее - они не видят того, с чем воюют. Нет танков, нет бомб. Один аналог таковой уже взорвался, а неудачники разгребают "споры" ядерного гриба. Нет выстрелов, от которых можно было бы уклониться. Каждый миллипиздрический, ёбанный атом после распада - пуля, поражающая всё. И их миллиарды миллиардов. Ни одна не остановится, не прекратит решетить мишени.       Поэтому брюнет стискивает зубы, но одёргивает мысли. Те практически верещат, уязвимо аукая единственно нужного человека. Но антрацитовый котелок стоически терпит. В хаосе и мраке молчит, ведь роди он хоть одно существительное - и мозг затопит паникой. А чуткий саппорт её мигом уловит.       - Что-то долго ты не-абонент, Гукки. Всё в порядке?       Только не сейчас. Не в эту самую секунду. Он не готов.       - Да-да, всё ок, - интонация выцветает преувеличенной беспечностью.       - Точно? Квест ещё не прогрузился, что ли?       Между двумя решениями, где самое правильное - признаться, Чон выбирает:       - Ага, мы в лобби тухнем, поэтому и поделиться пока нечем, - соврать.       - Странно, почему так тормозит?       - Может, многоуважаемая программа сжалилась надо мной и даёт передышку? - театрально-шутливое пренебрежение пытается казаться ироничным, но сквозит чернейшим, горьким сарказмом.       Пак берёт паузу и не без подозрений тянет:       - Хорошо, если так. Тебе она необходима. Но как только попадёте в новые декорации, ты же мне подробно их опишешь?       - Конечно! Когда я этого не делал? - буквально сейчас, бессовестный ты лжец. Внутренний голос возмущённо шипит.       - Кстати, Гу, я обязательно постараюсь выяснить, какая аномалия закинула тебя в "зону отчуждения", и почему ты проторчал в ней, по твоим ощущениям, целых два месяца, - с проснувшейся виной обещает высокий, честный тембр.       Младший про себя невесело ухмыляется: с "зоной отчуждения" ты прямо угадал. Но отныне ссылка в мазутное "небытие" уже не воспринимается настолько отвратительно. Появились конкуренты похуже.       - Спасибо, Чимин. Я в тебя верю.       - А я в тебя, - зеркалит фразу владелец имени, и в ней слышится робкая улыбка.       Не стоит, хён. В этот раз не стоит.       Тайно желанный, требуемый сердцем диалог, позорно поросший «обманом во благо» ещё прочнее размешивает внутри все скверные, траурные эмоции. Юноша наивно думает, что глубже его нефтяная, бездонная скважина затопить не сможет, но ошибается. С короткого, двухминутного рейда в ангар возвращается крайняя группа.       Словно подкошенные молниеносной, опасной инфекцией наподобие сибирской язвы, экипированные «близнецы» синхронно валятся сбитыми шаром кеглями везде, не удосуживаясь доковылять хотя бы до сидений. Некоторые даже ладони не успевают выставить, чтобы смягчить падение и не раздробить коленные чашечки. Хотя зачем, если те им больше не пригодятся?       Нечленораздельное бормотание и стоны глушатся противогазами, но судорожные, покрасневшие пальцы сдирают сперва перчатки, а затем слепо царапают шею с прилегающей к ней резиной, горячечно стаскивая с себя душащие респираторы. Доступ не спёртого шлемом кислорода не дарит и капли свободы. В груди уже не лёгкие – какое фальшивое и несуразное название – а чересчур тяжёлые, залитые кипящей медью органы.       Разум на белом абсолюте боли мутится настолько, что самая яркая идея фикс в нём – снять нахрен даже собственную кожу. Она не перестаёт жечься так, будто кругом не притихший от увиденной картины лагерь, а персональная гиена огненная с жаром и пламенем преисподней.       Радиации мало лавой растекаться по капиллярам. Эта мразь распространяется по системам организма, кромсая и выворачивая наизнанку всё. Человек пять, жмурящихся и еле вздымающихся рёберными клетками, чуть-чуть шевелятся, чтобы на автомате перекатиться набок, и корчатся от спазмов. Желудки не выдерживают, выплёскивая содержимое. Ничего не выдерживает.       К мученикам спешат никчёмные, бесполезные медики, кого-то затаскивают на лавки, кого-то волокут сразу в лазарет. От ближайшей скамейки, на которую водружают живой, хрипящий труп, тиммейты шарахаются, как от проказы. За ними флегматично шагает Аоки:       - Боитесь заразиться? Напрасно. То, что мы уже около полутора часов дышим местным воздухом, роднит нас с этими несчастными. Так что соседство – не такая страшная штука.       Теперь брюнет с остекленевшим взором отшатывается и от «товарища». Тот, поняв, что сморозил объективную жесть, извинительно хлопает пятернёй по застывшему плечу и аккуратно подталкивает к дальнему, более менее пустому углу. Старший, по-прежнему зацикленный на своих дилеммах и фобиях, инстинктивно топает следом.       - Вот, подождём распределения тут, да? И не будем смотреть по сторонам, там зеваки ни к чему, - дипломатично мямлит Сэ.       Чон, свято стараясь даже секундно не фокусироваться агатами на тошнотворной сцене, на грани слышимости блеет:       - Это они после первого раза так?       - Скорее всего, нет. У каждого отряда, вроде бы, по несколько заходов через равные промежутки. Летальная доза – шесть зивертов – набирается за сто двадцать минут.       - У этих ребят остаётся сто двадцать минут после начала смены?!       - Ну, немного больше… Смерть – дама капризная, с визитами немного опаздывает, так что они ещё на койках своё доживают, - вновь опрометчиво ляпает энписи.       Ноги выполнять опорную функцию прекращают, и заметно заштормившегося Гука прытко хватает Дэо. Он возмущённо и укоризненно зыркает на бездействующего блондина, но тот, вероятно, совершенно отключён от реальности, игнорируя донсена и его плачевное самочувствие.       Так они и дрейфуют в состоянии нестояния, пока, наконец, площадка не разрежается от людей в белых халатах с манекеночными, тряпичными ношами. От насыщенного спектакля подурнело всем впечатлительным новичкам, поэтому, когда к ним деревянной походкой шествует капитан со списком имён на листке, те физиономиями серее свежего цемента.       - Что вы тут устроили, сопляки? По дороге сюда чуть не запнулся. Подберите то, что рассыпали, блять! Кажется, это ваше самообладание, - яростно рявкает Син. – Из вашего выводка утят нужно всего пять «ликвидаторов», так что можете перекреститься: других отправлю на кухню и в пункт санитарной обработки.       - О, в столовую бы попасть, там проще и спокойнее всего, - шёпот сраного «экскурсовода» неприятно застревает в угольных прядках возле уха.       - Сантуни, Лау, Тактагури, Пэ и Мин, отступите в сторону. Вы – в эпицентр. Время одной зачистки отмеряется сиреной, не профукайте её. В котлован скидывайте только среднего размера куски, прикасаться к ним чем угодно, кроме лопат, запрещено. Инструменты найдёте прямо возле активной зоны. По завершении оборудование с собой уносить не надо. Таймауты между сессиями по трети часа. Подробнее инструктаж разжёвывать не буду. Как прочих птенцов по «профессиям» рассортирую – провожу вас к главным воротам.       От чеканных, заученных фраз щёки у будущих невольных суицидников из пепельных быстро бледнеют и оттеняются зеленовато-сиреневой палитрой. Душа, не уповая на дурацкий, фантастичный хэппи-энд самостоятельно, заранее прощается с сосудом: слабый намёк на искру во взглядах меркнет, вера хоть во что-нибудь гаснет. Даже поцелуй дементора в сравнении с этой медлительной казнью воспринимается, как нечто более гуманное и простое.       Юнги мелко колышется, как застиранная до дыр и прорех простыня, прищепленная к бельевой верёвке на ветру. Как проклятое кентервильское привидение, звенящее кандалами по коридорам готического замка. Макнэ, пропуская бранящиеся тирады начальника, припаивается переполошенными зрачками к нему, но ответный взор поймать не может. Компаньона пожирает ментальное стихийное бедствие, ему не до жалости и участия.       Брюнета от напарника отвлекает японец, ликующе дёргая за рукав и выпаливая шуршащее:       - Повезло, всё-таки, мы с тобой в пищеблок!       Ониксы заторможено переезжают на его обрадованную рожу и тупо пялятся в упор. Их хозяин после чужого, вроде бы, уже потенциального и предсказанного приговора, тоже крошится в пропасть, пугаясь до чёртиков за своего соратника. Их разделят? Сереброволосый ворчун уже проиграл? Что с ним будет? Пожалуйста, пусть только не то же самое, что и с теми, кто… Глупо надеяться на иной исход. С ним будет то же самое. Что им делать?       Вдруг в потрескавшейся и лишившейся всех красок, словно раритетный снимок, кучке размораживается какое-то шевеление. Одна из застывших, названных палачом жертв, обитавшая слева от окаменевшего Мина, издаёт странный, громкий всхлип. Худой, высокий мужчина лихорадочно вертит башкой, что-то бормоча в манере классического пациента психиатрической клиники, достигает, видимо, последнего внутреннего барьера и трогается.       Трогается с места в зверином выпаде, трогается умом конкретно и по всей фазе. Коротким рывком мчится к капитану, загребущими, шизанутыми клешнями выхватывает пистолет из его кобуры. Внезапность мешает военному сориентироваться: бунтовщик ошпаренным кузнечиком отскакивает назад на несколько метров.       - Совсем крышей поехал, рядовой? Ты чего творишь?! – агрессивным носорогом ревёт Син.       Два прожектора, где радужку затопили чокнутые, чёрные дыры, метаются по ошарашенным зрителям и обезоруженному боссу, пока скользкие от пота пальцы снимают предохранитель:       - Нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет… НЕТ! Я ТУДА НЕ ПОЙДУ! Я НЕ ХОЧУ СДОХНУТЬ ТАК! ТОЛЬКО НЕ ТАК!!!       Командир собирается ещё что-то гневное рыкнуть, но движение чужой руки опережает его речь: револьвер вспархивает вверх, дуло прицельно утыкается в нижнюю челюсть, курок без колебаний нажимается.       По барабанным перепонкам и нервам, без того смотанным в наэлектризованный комок проводов, ударяет громовой выстрел. Обсидианы, не сообразившие спрятаться за ресницами, застают чудовищные кадры, запечатлённые мозгом в издевательском слоумо.       У пули нет дистанции, она сразу, на всей пороховой мощи вгрызается в мягкие ткани, пробивает дно полости рта и прорубает путь дальше. В стороны щедро хлещут тёмные, бордовые брызги. Тело теряет владельца и его контроль мгновенно: мешком с кирпичами рушится на пол с полым стуком. Под ним неумолимо растекается густая гранатовая лужа. На сетчатке у Чонгука – распахнутые, замершие, опустевшие глаза с посмертным отпечатком ужаса, пересилившего человеческие, защитные инстинкты.       Сдохнуть «ТАК» оказалось страшнее, чем сдохнуть по-другому.       Инцидент, какая удивительная неожиданность, замяли. Шокированных свидетелей проводили в соседний сектор, снабдив нашатыркой и седативами, бригада уборщиков оперативненько смыла багровую жижу. Юноша, резво утаскиваемый более адекватным и стрессоустойчивым Аоки, засёк сердитое шипение: «Уже третий на этой неделе… Ладно хоть этот умудрился менее драматично скончаться, вторничный болван себе язык откусил и кровищей захлебнулся. Долго щётками бетон драили».       Чон уже не представлял, какой ещё пиздец должен случиться, чтобы переплюнуть предыдущие. Но загадывать не хотел. Ничего не хотел. Абсолютно. Ну, может быть, снова себе чуточку лгал. Хотел. К маме, например. В тёплые объятия, ощущение надёжности, безопасности и комфорта. Правда, у мамы в сознании рисовались карие полумесяцы, пшеничная шевелюра и пионовые губы, но не суть. Брюнету хотелось домой. А не вот это вот всё.       Юн пока был рядом. Не проронив ни слова, следовал прилежным барашком из дружного стада, уткнувшись вниманием в пол. Младший к нему не лез. Любое намерение помочь докучало бы бесполезной, раздражающей мухой. Как помочь мальчишке, которому под подошвы разношенных ботинок сунули кадушку, чтобы он доставал до петли? Которому уже надели заузлованную верёвку на тонкую шею. Который знал, что «любой, кто был уличён в пиратстве, или в содействии лицам, уличённым в пиратстве, или же в связях с лицами, уличёнными в пиратстве, подлежит казни через повешение».       Его ладони тяготило песо с гербом Ост-индской торговой компании. Мысли – строки ничуть не спасительной, поминальной песни. Втихую проверяющий тиммейта Гук практически слышал её заунывное: «Весёлый мертвец, пастырь чёрных овец. Собрал он во-ольный сброд. И в даль погнал их по волнам ветер вольных вод…» Поэтому и не совался.       Спустя тревожные сорок минут к беспризорным новобранцам снова припёрся хмурый Син. Окатил всех мрачным пренебрежением и оповестил без прикрас:       - Теперь в строю зачистки убыло, требуется ещё один. Я, конечно, могу назначить сам, но вдруг есть желающий…       Парни, не прошедшие возрастной ценз, онемели моментально. Выпучились гляделками, похолодели в районе солнечного сплетения. Боязнь заискрила амперными разрядами. У всех логика и здравый рассудок верещали сигналкой: «только-не-я». Донсен отчаянно вперился антрацитами в поникшего хёна.       Чимин назвал бы его идиотом. О, Чимин бы придумал сотни, тысячи эпитетов, комментирующих его интеллектуальное развитие и степень отсталости, не повторившись ни с одним словом. Он бы долго ругался, матерился, угрожал и просил. Но Чимин понятия не имел о том, где его подопечный и куда планировал вляпаться. Чимин с неподкупным доверием ютился на другой, реальной половинке мира, а его придурошная, скудоумная хрень косячила в иллюзорной.       Гук сам выбрал отфильтровать безусловный коннект. Сберечь чужие нервные клетки в убыток своим. Оградить дорогое существо от ужаса, полностью завладевшего им. И Гук сам выбрал торопливо, с горьким осознанием фатальности решения, выпалить:       - Я буду пятым.