Как помочь больной скотине

— Блять… Что ты мне подмешал, выблядок? — ни живой, ни мертвый, в дверях стояло подобие человека затемненное в поздно-вечерних сумерках. Эрен перекатился на бок, с ехидным удовольствием рассматривая часто дышащего мужчину. Однако в темноте улыбка на болезненном лице выглядела еще искаженнее, чем маска на праздник Смерти. — Не стой, иди сюда, — Йегер поднялся на локтях, садясь по-турецки и хлопая на теплое место на диване. Ох, как единственный ответственный взрослый в этом доме, Зик по факту должен был уйти к себе и это было бы более, чем целесообразно. Однако желание выбить всю дурь из Эрена взяло верх над разумом, и тело само направило мужчину на объект своего гнева. В той же разливающейся горячкой по телу ярости, скапливающейся краснотой на лице, Зик повалил младшего, но совсем не с тем настроем, с каким предполагали оба в этой комнате. Старший схватил Эрена за горло, сдавив в районе кадыка и не давая губам проходу к хоть маленькому глотку воздуха. Эрен кряхтел под ним, сопел, извивался, как уж на сковородке, но едва ли это помогало ослабить геркулесовскую хватку кольца рук, не пойми откуда только взялась такая титаническая сила. Эрену все же удалось лягнуть озверевшего брата в живот, когда тот навис над ним для своего удобства. Это дало ему хоть какую-то свободу действий. Слезы брызнули из глаз, как только давление спало, и Йегер схватился за горло, заходясь в раздирающем то кашле. — Ты- кх- сам все испортил… — Зик, конкретно притихший после сего действа, не расслышал слова брата. Сердце, качающее кровь, так и било в ушах, отдавая пульсацией, и весь мир в этот момент казался чем-то далеким, нереальным, словно он был под куполом, глубоко на дне океана, в полном вакууме, и все мирские заботы стали не важны, потому что Зик просто не мог нормально соображать для состоявшейся личности. — Что? — тягучим как патока тоном спросил он, ощущая, что с каждой произнесенной буквой все глубже падает в марево. — По итогу ты сам испортил себе день. Этот звериный оскал не предвещал ничего хорошего. Зик впервые так испугался еле переставляющего ноги калеку. Эрен выглядел неестественно в лунном свете, и это еще мягко сказано: тени, отбрасываемые деревьями, покачивались на чертах его лица, ветки как шрамы поглощали всю площадь запавших щек, и брат казался каким-то сплошным располосованным пятном в темной одежде. Шрамы на кистях, на ладонях, на спине. Шрамы повсюду и везде. Этот человек — ошибка, шрам на лице Земли, ранка в истории, которая затянется после его смерти, ничего в целом мире и одновременно его отражение действительности. Тактическим отступлением Зик выбрал спрятать лицо в своих же ладонях, глупо, по-детски, в конце концов, наивно. Он кажется протрезвел, когда брат положил горячую как раскаленный уголь кисть на его колено. — Ничего, — Эрен утешающе погладил его, хотя выражение его глаз было залито холодностью, будто белки были заморожены и единственным, на что те могли смотреть, это распластанный здесь человек. — это же поправимо. К губам был поднесен стакан с проточной водой. Мужчина не хотел анализировать сейчас, что там может быть теперь, жажда получить спасительную прохладу усиливалась с каждой секундой прикосновения рта с каймой. — Зик, — Эрен остановился. Стакан в его руке будто тоже застыл вместе с ним и стал так же отвратителен, как будто посуда слилась с этой паучьей лапой воедино. — сколько раз тебя еще будет это устраивать? Не, не делай вид, что не понимаешь. Ты большая шишка, но о тебе никто не знает. Ты не любишь эту квартиру, но заставляешь ее выглядеть лучше. Ты бросил старую работу, потому что она занимала много времени. Ты ненавидишь меня, но я по-прежнему до сих пор с тобой. Смекаешь? Зик нихуя не смекал. Если честно, то ему бы хотелось перестать слушать этот горячечный бред брата, изливающийся из его грязного рта, но одно поднятие глаз на него вытягивало силы дать тому по наглой роже, Эрен высасывал из него всю энергию, упивался как последний душегуб его слабостью. Какая же дрянь это дело — быть неподвижной частью интерьера. — Брат, ты слабак. Ты знаешь. Почему? Ответь. Потому что у тебя жизнь не задалась? Потому что отец бросил тебя на произвол судьбы? Потому что что-то в какой-то момент пошло не так, но ты уже не понимаешь? Потому что ты в такой дыре, что она уже кажется стабильным тихим счастьем, которого ты так жаждал, потому что, ну, — Эрен на секунду отвлекся на свои размышления. — по-твоему у меня это все было. Зик молча выслушивал эту тарабарщину, больно врезавшуюся в грудь, как будто ему не все равно. Как бы все равно ему не казалось, умалишенный кажется вскрыл старые раны, ногтями с забившейся под ними землей, стружкой гильз, и прочей грязью, через которую Эрену пришлось пройти. И теперь Эрен нещадно вырывает перетертые нитки, заросшие новообразованной огрубевшей кожей. — Если ты и правда меня ненавидишь, то будешь терпеть. Ты, братиш, бросаешь все, что кажется источником разрушения твоего манямирка. Эрен без промедления запустил руку под резинку домашних штанов, по-хозяйски сжимая твердеющий бугорок под тканью трусов, так, как будто проделывал это сотню раз. И ни с кем-то, а именно с ним, с Зиком. Брат ничего не предпринял чтоб остановить его, он заметно колебался, и Эрен знал, что так и будет. Не потому что он каким-то магическим образом мог предвидеть действия мужчины, просто тот физически мало мог что сделать с таким напряжением и без долгой разрядки. Быстро расправляясь со слоями одежды, младший больно сжимает член у основания, вызывает болезненные хрипы напротив. И ни одной попытки выбраться. Хм, может теперь настала очередь помогать Эрену. Он же должен как-то отплатить за заботу, оказываемую любимой родней. А семья это святое! Приободрившись от собственного шабаша в голове, Эрен задорнее высвобождает налитую кровью плоть, опуская штаны еще ниже. Он проводит рукой, размазывая предэякулят, при всем этом Зик выглядит удивительно невозмутимо, как будто сам себе хочет еще что-то доказать. А может держится за какие-то остатки морали, хотя вряд ли приверженцы этого кодекса присутствовали у них в роду. А Эрен откровенно хмурится с его реакции; не такого он предвкушал, когда брался за это грязное дельце. А может для старшего все только начинается. Поэтому с нескрываемым энтузиазмом Эрен сползает перед мужчиной с дивана и устраивает голову между вспотевшими бедрами. Он крепче сжимает твердый ствол в руке и насаживается почти наполовину сразу. Сухо, без дополнительного увлажнения еще горячее, чем надо, и теснее, чем все раздолбанные влагалища шлюх, которых Зику доводилось перетрахать. Не отстраняясь от раскаленного члена, ловкий язык с хлюпающим звуком обводил уздечку, головку, проникал в уретру, только дразня и раззадоривая возбужденного страдальца. Чувствуя, что вот-вот Зик не выдержит напора (припер, сука, к дивану, как девственницу, и крутись как хочешь. Вот змееныш) и растечется послеоргазменной лужой, он схватил за волосы на макушке, предварительно нещадно намотав несколько прядей на кулак, ускорил движение головы, чувствуя напряжение чужой шеи. Эрен в этот момент протестующе хмыкнул, но оперся ладонями на бедра для удобства, пусть все же именинник веселится вдоволь. Через пару поступательных толчков в обволакивающее горло, мужчина наконец изливается в чужой рот, скрепя зубами. Эрен добровольно проглатывает все содержимое в полости, встает с пола и падает на диван, распластавшись на нем и раскинув конечности в разные стороны. В прерываемой частой собачьей одышке раздается однообразный раскатистый звук, мало претендующий на смех. — С Днем Рождения, брат. Безудержный хохот в жалком помещении, где продохнуть нельзя из-за духоты.