Шербет

Было темно — свечи давно погасли, в камине истлели все угли и в покоях чувствовался холод, он стелился по ковру вместе с влетевшим через окно порывом ночного ветра. Встревоженный Мустафа щурил глаза, вглядываясь в полумрак. Безмолвие, царившее в его спальне, будоражило воспаленный ум, холод проникал под кожу сквозь шелк одежды, отзываясь дрожью по всему телу. — Яхья? — хриплый шепот вырвался из груди шехзаде и тут же растворился в тишине стен. Никто не отозвался. Мустафа осмотрелся по сторонам, приподнявшись на локтях. Он чувствовал чье-то присутствие, сопровождавшееся еле уловимым шумом. Встать с постели шехзаде не мог — тело не слушалось его, а кинжал, всегда лежавший в изголовье, он почему-то не нашел. Снова сон? Свет луны проник в покои и забродил тенями по стенам, вырисовывая перед глазами Мустафы человеческий силуэт. — Кто ты? — испуганно прошептал он. — Как смеешь находиться здесь? Холод стал ощутимее и зыбкая тень начала приближаться к его постели, обретая юношеские черты. Тусклый луч скользнул по ней, выхватив из всего образа взгляд темных глаз, нацеленный на шехзаде. Загадочный незнакомец с каждым неровным шагом начинал походить на одного и того же человека, который преследовал Мустафу чуть ли не каждую ночь. Шехзаде взглянул на него и замер в немом ужасе. — Мехмед, — судорожно выдохнул он. Внезапный озноб прошиб его и Мустафа ощутил, как тело пронзила судорога. Он уже не видел перед собой умершего единокровного брата, однако, чувствовал, как чужие холодные руки сомкнулись на шее, не давая вдохнуть полной грудью. Он звал Мехмеда, но вместо этого слышал лишь его предсмертные хрипы, леденящие разум и душу. — Шехзаде, — вдруг откуда-то из глубины раздался тихий, но отчетливый голос Ташлыджалы: — Шехзаде, проснитесь. — Яхья, — Мустафа с судорожным вздохом открыл глаза. Рыжеватое пламя зажженных свечей тускло освещало покои. — Слава Аллаху, вы проснулись, — Мустафа немного приподнялся и, почувствовав на себе пристальный взгляд, посмотрел на Ташлыджалы, сидевшего за резной оградой его кровати. В его темно-болотных глазах читалось беспокойство. — Мне душно, открой окно, — шехзаде небрежно расстегнул верхние пуговицы ночной рубашки. — Слушаюсь, — Яхья торопливо поднялся с места. Мустафа встал с кровати, подошел к круглому столику и налил себе воды из серебряного кувшина, принесенного Ташлыджалы. В такие темные ночи, как эта, ему всегда хотелось пить. Он начал жадно глотать воду. Прохлада весенней ночи тут же наполнила комнаты, стоило только Яхье отворить окна. Душистый запах яблони прошел сквозь него, желая коснуться лица Мустафы. — Вас что-то беспокоит, шехзаде? — вопрос показался Мустафе утверждением. — Нет, — поспешил ответить он, наблюдая за тем, как Яхья медленно приближался к нему: — Мне приснился кошмар, только и всего. — Который снова повторился, — заметил Ташлыджалы и встретился с ним взглядом: — Простите за дерзость, но я хочу знать причину. Мустафа уже и не помнил, когда все это началось. Однако, по тому, как часто Ташлыджалы оказывался здесь в глубокую ночь, можно было сделать неутешительный вывод. Видимо, придется всерьез подойти к этой, казалось бы, мелочи. Но Мустафа не хотел делиться с Яхьей своими мыслями. Во-первых, он не считал, что должен перед кем-либо раскрывать свои слабости. Во-вторых… Мустафа посмотрел на Ташлыджалы. Тот покорно ожидал его ответа. Свеча вблизи от них бросала на его лицо яркий свет, отчего мутно-болотные глаза Яхьи теперь казались шехзаде светло-голубыми, словно воды Босфора в безоблачный день. Шехзаде отвел глаза в сторону. Так было и с самим Ташлыджалы. Его тихий нрав напоминал ему ровную гладь воды, однако, кто знает, что скрывает за собой эта тонкая грань, разделяющая небо и море, в данном случае — попытки Мустафы понять изменчивый характер Дукагинзаде и, собственно, внутреннее мировоззрение этого загадочного албанца. Несмотря на его преданность, шехзаде не мог доверять ему полностью. Объяснялось это просто — Мустафа мог легко читать людей, тем самым располагая их к себе своим природным обаянием. Мысли Яхьи ему были неведомы. Он смотрел в его глаза, как в море, и не мог найти в них ничего, кроме уважения к себе, выработанного годами службы. Его это злило. Он привык подчинять людей. Однако, Ташлыджалы являлся исключительным случаем. — Мне кажется, у тебя уже есть кое-какие мысли на этот счет, — Мустафа устало провел рукой по лицу. — Я не хочу говорить об этом, особенно сейчас, когда мне нужно отдохнуть. — И что вы прикажете делать с ними? — Яхья по старой привычке сложил руки в замок. — Ведь они у меня действительно имеются. — Мы поговорим о них, но не сегодня. А пока что держи их в секрете, — в голосе Мустафы прозвучала сталь. — Теперь отправляйся к себе и хорошенько поспи, вид у тебя не совсем здоровый. Ташлыджалы учтиво поклонился ему и бесшумно вышел из покоев. Мустафа, проводив его настороженным взглядом до самых дверей, тяжко вздохнул и сел за письменный стол. Оставшееся до азана время он предпочел провести с открытыми глазами.