Шербет

Солнце тонуло в тучах, его свет тонкой серебристой пеленой окутывал сонный дворец. Молчаливые, будто высеченные из мрамора, янычары стерегли покои шехзаде, держа наготове острые алебарды. — Ну, Атмаджа, рассказывай, как там обстоят дела на верфи, — Ташлыджалы ждал, когда Мустафа после проведенного с Михринисой хальвета оденется и выйдет из покоев. — Пока что все идет гладко, — отозвался Тугрул-бей и слегка нахмурился. — Даже слишком. В такое пасмурное утро, как это, ожидание тянулось мучительно долго и Яхья, желая занять себя чем-нибудь, решил завязать разговор с Атмаджой, но, к его сожалению, тот был не самым подходящим собеседником. Быстро устав от него, он сомкнул пальцы в замок и задумчиво всмотрелся в решетчатое окно. От снедаемой изнутри тревоги его серые глаза приобрели зеленоватый оттенок. Не выдержав, Ташлыджалы прожег взглядом дубовые двери, тайно желая тотчас распахнуть их и наконец вытащить из покоев задерживающегося Мустафу. Весь последний месяц Яхья из кожи вон лез, чтобы угодить шехзаде, не забывая при этом о своих прямых обязанностях. Он занимался делами дворца, выезжал за пределы города, проводил встречи с торговцами, допоздна засиживался за учетными книгами, умудряясь при этом учить детей Мустафы азам персидского языка. Разумеется, Яхья и раньше был по горло занят делами, однако, в этот раз круг его обязанностей оказался гораздо шире, из-за чего он все чаще чувствовал себя на пределе, ведь бессонница по-прежнему мучила его по ночам, не давая взяться за сочинение стихов — отраду его души. — Ты не исполняешь мои поручения в положенный срок, Атмаджа, — сухо проговорил Ташлыджалы, взглянув на Тугрул-бея: — Чтобы сегодня же нужные мне документы лежали у меня на столе, ты понял меня? В темных глазах Атмаджи мелькнула затаенная злоба. Если бы они не были людьми Мустафы, то он бы не церемонился с Яхьей, несмотря на его благородное происхождение, статус аскера и прочие привилегии. — Понял, — пробурчал он, решив не затевать ссору. Ташлыджалы взглянул на него и молча кивнул. Тугрул-бей только сейчас заметил, насколько дикими были его зеленоватые глаза. Двери перед ними медленно открылись и из них показался донельзя довольный Мустафа. Ответив мягкой улыбкой и парой слов на приветствия поданных, он бодрой поступью направился в другое крыло дворца, где жила его мать. Справившись о ее здоровье, шехзаде вскоре уехал в корпус янычар. Благодаря заботам Ташлыджалы шехзаде довольно быстро поправил свое здоровье, он даже начал забывать о тех кошмарных снах, преследовавших его чуть ли не каждую ночь. Мустафа заметно оживился, в то время как Яхья, подойдя к делу с присущим ему усердием, исчерпал почти все свои силы. И все же шехзаде был тронут его чутким вниманием, которым нередко были обделены лучшие выпускники Эндеруна. Мустафа не отказался бы продлить столь приятное ему лечение, но он понимал, что еще чуть-чуть и Яхья достигнет своего предела, от его внимания не ускользало то, как он становился все более измотанным, отрешенным, порой даже раздраженным, чем тешил его самолюбие, ведь Мустафа редко когда видел Яхью в порыве ярости, с яркой зеленью в прищуренных глазах. И вот тут-то он понял, что дело может зайти слишком далеко. Своего шехзаде добился, лишил-таки Ташлыджалы внутреннего покоя, за что быстро поплатился — теперь в глазах Яхьи он видел буйное зеленое пламя, пробившееся сквозь лед. Поняв свою ошибку, Мустафа решил уладить дело, приняв в своем дворце гостей из числа приближенных. Разумеется, на ужине должен был присутствовать и Ташлыджалы, чьим талантом восхищались многие из местной знати. Таким образом шехзаде хотел вдохнуть жизнь в угасшую душу Яхьи, пробудить в ней любовь к заброшенным стихам. Ближе к вечеру дворец наполнился голосами людей, бойкой игрой лютни и звоном посуды. В главном зале за круглыми столами сидели чиновники, военачальники и купцы, окруженные пряным дымом благовоний, запахом специй и дрожащим светом горящих в камине дров. Сам Мустафа сидел со своими советниками, но его взгляд все чаще задерживался на Ташлыджалы, беседовавшего с другими вельможами. — Кто-нибудь из вас помнит наизусть «Юсуфа и Зулейху»? — шехзаде увидел, как Яхья еле заметно напрягся, и продолжил с улыбкой: — Мне очень нравится эта поэма и я даже знаю, кто может рассказать ее так, будто сам проживает те же чувства, что и герои. Ташлыджалы притворился, будто не слышит его. Атмаджа, надеявшийся увидеть его в образе поэта, взглянул на него с досадой и принялся наблюдать за гостями, попивая шербет. Остаток вечера прошел в разговорах о музыке, женщинах и стихах. Провожая последних гостей, Мустафа чуть не забыл о Ташлыджалы. — Яхья, — холодно проговорил он, задержав его у дверей: — следуй за мной, нам нужно поговорить. Кивнув напоследок Атмадже, шехзаде порывистым шагом направился в сторону своего кабинета. Ташлыджалы молча последовал за ним. Зайдя в кабинет, Мустафа жестом приказал Яхье сесть на подушки, сам же устало опустился на софу. Ташлыджалы покорно занял указанное место. — За весь вечер ты и словом не обмолвился о своих стихах, — в голосе шехзаде улавливались и огорчение, и злость, и много других, не менее сильных чувств, граничащих с отчаянием: — Я не узнаю тебя, Яхья. Что случилось? — Шехзаде, — виновато улыбнулся Ташлыджалы, — не сочтите за дерзость, но я просто не нашел время, чтобы написать что-то новое. — Я бы с радостью послушал и твои старые стихи, — мягко возразил Мустафа. — Вы знаете их наизусть, шехзаде, чем оказываете мне великую честь, — печально взглянул на него Яхья. — Но все же я сомневаюсь, что вам было бы интересно услышать их вновь… Мустафа прикрыл потемневшие от злости глаза и судорожно выдохнул. — Неужели ты хочешь сказать мне, что твой ум, твое сердце лишились дара говорить ими, жить ими? — он посмотрел в зеленеющие от гнева глаза Яхьи и шепотом добавил. — Жаль, если это так. — Я хотел сказать совсем другое, — сбивчиво проговорил Ташлыджалы, едва не сорвавшись с места: — Моя душа по-прежнему живет ими и я могу доказать вам это хоть сейчас. — Вот как, — Мустафа прищурил горящие опасным огнем глаза. — Что ж, проверим тебя, раз уж дело зашло так далеко. Он посмотрел на Яхью, ненадолго закрыл глаза и увидел его среди волн, бьющихся о скалы. — Я хочу, чтобы ты рассказал мне о море. Услышав его, Ташлыджалы задумчиво опустил голову. — Смотри на меня, Яхья, — нетерпеливо потребовал Мустафа. Все вокруг замерло в ожидании беды. Стоило только Ташлыджалы взглянуть на Мустафу, как тело охватила дрожь и он, плененный взглядом его жгучих глаз, еле слышно вздохнул. — Тихую пристань я вижу во сне. И долгий крик чаек, застывший во мне, — от волнения у Яхьи невольно перехватило дыхание, — я хочу утопить. На лицо Мустафы легли тени, отбрасываемые догорающими в канделябрах свечами. Его взгляд стал острее. — В рокоте волн, — Ташлыджалы сжал зубы и тихо продолжил, — где навсегда был оставлен забытый мной челн… Возникла звенящая тишина. Яхья вдруг понял, что опоздал. Цепь уже оборвалась. — Ступай к себе, — вполголоса произнес Мустафа. — Увидимся завтра. Решив не испытывать его терпение, Ташлыджалы быстро поднялся с места и поклонился ему. — Доброй ночи, шехзаде. Он еще раз взглянул на помрачневшего Мустафу и поспешил покинуть его покои.