Шербет

— Шехзаде, — едва услышав Яхью, Мустафа резко отвернулся от окна, в два шага пересек покои и мертвой хваткой вцепился в воротник его кафтана. — Где был? — прошипел он, заходясь в приступе гнева: — Как посмел ослушаться моего приказа? Ташлыджалы посмотрел в его полные боли глаза и не проронил ни слова. Он догадывался, по какой причине Мустафа сейчас пребывал в ярости, но в захмелевшей от вина голове мысли текли крайне неохотно, ему казалось, что шехзаде прожигает взглядом кого-то другого и его грозное рычание, отзывавшееся в нем жаром и дрожью, было лишь отголоском чьего-то сознания. — Отвечай, живо! — Мустафа заметно усилил хватку. — Вы узнали обо мне что-то неприятное, шехзаде? — медленно проговорил Яхья, чувствуя, как внутри все холодеет от внезапной догадки. Он с ужасом увидел в глазах Мустафы вспыхнувшую искру безумия. Внезапно шехзаде поволок его за собой, после чего с силой бросил на кровать. Упав на нее, Яхья почувствовал головокружение, настолько сильное, что ему показалось, будто кровь, застоявшаяся в жилах, разогналась по ним с бешеной скоростью. Кое-как приподнявшись на локтях, он осторожно покачал головой, прогоняя от себя накатывающую волнами сонливость. От внезапного толчка размытые очертания реальности обрели прежнюю отчетливость и теперь Ташлыджалы понимал, что находится не где-нибудь на периферии сознания, а в покоях шехзаде, на его постели, но лучше ему от этого не стало, и он с потаенным страхом взглянул на Мустафу, раздвинувшего коленом его ноги и теперь склонившегося над ним в попытках разглядеть в полумраке пылающее огнем лицо. — Скажи мне, — шептал ему на ухо Мустафа, — ты и дальше будешь делать вид, будто между нами ничего не было? — он прошелся губами по изгибу его шеи и сдержанно выдохнул. — Знай, я не дам тебе издеваться надо мной. Его рука прошлась по ряду пуговиц на кафтане Яхьи и несильно надавила на грудь. Ташлыджалы прерывисто вздохнул, посмотрев на шехзаде. — Ошибаетесь, шехзаде, — возразил он, сверкнув глазами от злобы: — Это вы издеваетесь надо мной. Даете надежду, прекрасно зная, что из этого ничего не выйдет. — Помолчи, — Мустафа резко приблизился к нему. — Если бы не ты, со мной бы ничего не случилось, — он посмотрел в темно-зеленые глаза Яхьи и еле слышно прошептал. — Но сейчас… Сейчас я прошу тебя только об одном… Яхья вздрогнул всем телом. Мустафа смотрел на него с диким отчаянием, словно боясь потерять его навсегда после того, что между ними должно вот-вот случиться. Он хотел, чтобы Ташлыджалы отказался от своих чувств, ради этого Мустафа даже поступился своей гордостью, моля о пощаде. Однако, Яхья не желал поддаваться его воле, устав бороться с самим собой за эту мучительную для них обоих любовь, рожденную из боли. — Прошу простить меня, шехзаде, — на мгновение зелень в его глазах выцвела, оставшись небольшим островком вокруг зрачков: — но вы не вправе распоряжаться моими чувствами, как своей собственностью. Моей жизнью — как захотите, я ваш раб, но только не моей любовью. Мустафа, увидев на его лице ухмылку, тотчас отстранился. В его памяти все перевернулось вверх дном и тут он вспомнил юношу-янычара из далекого детства. Он испуганно взглянул на Ташлыджалы. Черты этого полузабытого лица он уже где-то видел, но где? Во снах, преследовавших его последнее время? Сердце предательски дрогнуло — неужели та тень и есть… — Яхья, это был ты? — он прищурился, пытаясь выудить из глубин сознания юношеские черты лица Ташлыджалы, потерянные в череде битв. — Возможно, но я не могу понять, о чем вы сейчас говорите, — Яхья вплотную приблизился к нему, пряча под ресницами тлеющие в глубине глаз угли: — Или же вы таким образом хотите вернуть все обратно? Мустафа, молча взглянув на него, внезапно прильнул к его губам, сжав тело в крепких объятьях. — Мустафа, — шепнул ему в губы Яхья, прерывисто вздохнув. Шехзаде целовал его все жестче и напористее. Из нежного поцелуя мгновенно родилось болезненное прикосновение обезумевшего от страсти человека, желающего насытиться близостью сполна. Едва не содрав пуговицы с кафтана Яхьи, Мустафа обнажил его шею и грудь, спускаясь все ниже и ниже. Наложница бы уже стонала, выгибаясь навстречу ему, но Яхья упорно молчал, вздрагивая от умелых ласк Мустафы. Хотелось большего, гораздо большего. Ташлыджалы чувствовал, как тяжелеют веки, бросая тень ресниц на едва заметную синеву под глазами, как распаленная прикосновениями кожа пылает и дрожит в мучительной истоме, как желание медленно плавит его рассудок, взрываясь яркими вспышками в одурманенном сознании. Свечи в покоях давно погасли и лишь под тусклым светом луны Мустафа мог смотреть на обнаженное тело Ташлыджалы, изгибы которого он запоминал с помощью прикосновений. Яхья сводил его с ума своим томным взглядом темно-зеленых глаз, своеобразной грацией закаленного в боях тела, жадными ласками, возводившими его на вершины наслаждения. Искусав губы в кровь, Яхья продолжал молчать, в то время как Мустафа не раз был готов прокричать его имя в забытьи, он раз за разом пробовал сорвать с упрямо сжатых губ Ташлыджалы глубокий и протяжный стон, заводясь еще сильнее. Он не мог знать, сколько раз оказывался близок к этому. Мустафа, объятый страстным огнем, наслаждался Яхьей, не догадываясь о том, в какую ловушку попал. Это будет первый и последний раз, когда он избавится от страданий, когда Ташлыджалы заберет у него этот тяжкий груз и унесет его подальше от чужих глаз. Ради этого Яхья был готов пожертвовать одной ночью. Мустафа признался, что во сне часто звал не Мехмеда, а Яхью, на что тот лишь крепче обнял его, так ничего и не сказав. Утром Мустафа проснулся раньше обычного. Он тихо улыбнулся утреннему свету, прокравшемуся в его покои, повернулся на другой бок и увидел рядом с собой пустующее место, пахнущее вином и корицей. — Я не вижу Яхью, где он? — взглянув на Атмаджу, шехзаде ополоснул прохладной водой лицо. — Шехзаде, — тревожным голосом проговорил тот, — на рассвете прибыл гонец из Зиярета и сообщил о восстании мятежников. Яхья-бей сразу же отправился туда с отрядом янычар для выяснения причин, однако, мы до сих пор не получили от него никаких вестей. Мустафа, резко побледнев, впал в оцепенение. Атмаджа склонил голову, предчувствуя что-то неладное. В покоях воцарилась напряженная тишина. — Ташлыджалы Яхья! — вдруг прорычал Мустафа, взмахом руки опрокинув таз с водой, чем до смерти напугал слуг: — Будь ты проклят! Тугрул-бей невольно содрогнулся и взглянул на медленно расползающееся по багровому ковру темное пятно. Разъяренный Мустафа бегло накинул кафтан и зверем вылетел из покоев, собираясь оседлать коня и помчаться в Зиярет. Лев метался в поисках жертвы, за которой он неотступно следовал все это время. Однако, рядом с ним никого не было. Рысьи следы обрывались на полпути, вынуждая его лишь острее чувствовать бессилие. Так он и остался, в глухом лесу, среди скал и снега.