Имей друзей поменьше, не расширяй их круг. И помни: лучше близкий, вдали живущий друг. Окинь спокойным взором всех, кто сидит вокруг. В ком видел ты опору, врага увидишь вдруг. О. Хайям
***
О том, что Вяземский решил к колдуну ехать саблю заговаривать, Федор узнал уже в дороге к Слободе, когда они, позволяя коням идти неторопливо, позади остальных опричников, беседу вели, стараясь прилюдно чувств своих не казать. Поединок обещал быть нелегким, ибо чувство дрянное в душе у Вяземского гнездо свило, а сны пугающие, где видел он головы на кольях да мостовую кровью залитую, тревожили его и наяву. И хотя удаль свою казать он хотел, страхи в тайне держа, решил все ж с Басмановым тем поделиться, ни словом при это не обмолвившись, что оберег колдуна душил его порой все также сильно, как и раньше, но по неведомой ему причине снять его он также был не в силах, будто находя в нем свое спасение. Милость царская уверенность вселяла, и приписывал эту благость князь именно дару Мельника, решив, что коли и избавляться от оберега, то только опосля поединка. Федор ехал слегка смущенный, искоса на полюбовника взгляды томные бросая, и жарко от этих взглядов Афанасию было, нутро дрожью приятной пробивало. Сам кравчий пребывал в чувствах противоречивых, ранее невиданных. Было ему и привольно, после ласки ненасытной с князем, и тяжко, зная, что связь их придется до погибели самой в секрете держать да царя обманывать. Откровения Вяземского душу грели приятно, чувствовал себя рядом с ним опричник младой вольготно, и уж более не точили сердце гордое думы, что лишь близость грешная князю от него нужна была. Смотрел Афанасий Иванович на молодца как на равного, разговор прямо держал, а взгляд его, коим одаривал он любимца царского, невольно вызывал румянец легкий на ланитах Федора. — О чем воркуете, голубки? — Вдруг вопрошает Грязной, всю дорогу на беседующих глядя внимательно. Будучи пропойцей, не был он в тоже время слепцом глупым, и заметил, как по-особому общаться стали опричники, и что из мыльни боярской они вдвоем вышли, растрепанные и без девок. Не укрылись от него и взгляды, что бросали друг на друга князь с Басмановым, однако обвинить их в чем-либо он не смел и пока что не имел возможности. — Да о поединке все Афоня беседу ведет. — Смеется Малафей, услышав, как несколько раз обронил имя Морозова Вяземский еще в усадьбе боярской. — Боится, брат, что старик одолеет его, перед народом опустив. — Тебе поединок, Васька, не светит. Кто ж решит руки марать да позор на имя свое навлекать, с тобой сойдясь? От язвительных речей Басманова мутный взгляд Грязного еще злее становится, как у змеи, которой на хвост наступили. — Будто с Федорой много желающих удаль свою показать! — Бросает Василий, спешно отвернувшись, дабы скрыть ту плохо скрытую неприязнь, что уж давно теплится в его черном сердце. Вспыхивает опричник младой, ответ колкий с уст его рвется, но трогает Афанасий кравчего за запястье и сжимает слегка, жестом и взглядом к молчанию призывая. — Осторожнее нам следует быть. — Шепчет он, пальцем большим незаметно по тыльной стороне ладони Басманова ведя. — А с этим псом речей не веди. Он на нас еще с тех пор как у колдуна мы были смотрит косо. — Да кто ж поверит в слова бражника? — Смеется по-началу в ответ Федор, но вспоминает, как в опалу к царю и за меньшие наветы попадал народ, а потому решают полюбовники вести себя как прежде и особого расположения друг к другу не казать. — В Слободе опасно видеться, там глаз много. — За этим ты меня на гуляние вызвал? — Скалит зубы Афанасий, довольный, аки кот полную крынку вылакавший. — Интересно мне было, только ли провожать в поход ты горазд, али и встречать из него умеешь. Улыбка у кравчего лукавая, глаза озорством блестят, и тонет в этих очах князь Вяземский, с трудом взор отводя и на дорогу его устремляя. А на горизонте уж Слобода появилась, гнездо для опричников родимое, где должен был вечером поединок состояться меж Афанасием Ивановичем и боярином Дружиной Морозовым.***
На площади Красной собралось много люда простого, включая скоморохов и рядовых зевак, коих опричники от центра отгоняли бердышами, ибо народ, желающий на бой честной посмотреть да на царя своего, восседающего на помосте дощатом, меры в любопытстве своем не знал и толкался ближе к цепи, протянутой вокруг поля. Государь к месту своему подъехал с видом серьезным, взгляд его орлиный смотрел зорко, остро, и, спешившись, взошел он по ступеням помоста к креслу, для него приготовленному, поклонился челяди своей и медленно на место опустился, с нетерпением ожидая соперников прибытия. Стойко желая победы приближенного своего, велел он Вяземскому выдать лучшие доспехи и даже саблю, однако последнего князь не принял, полагаясь на то оружие, что уж заговорить он успел перед поединком. Въезжают оба мужа на конях своих, держа голову гордо, прямо. Наручи и поножи Морозова серебром блестят, голову седую покрывал высокий шишак, тоже серебряный, и всем видом своим походил старый боярин на богатыря русского, из былин далеких. Конь его добротный под наездником всхрапнул тяжело, когда Вяземский на площади показался, будто чувствовал настроение седока своего, и копытом тяжело забил, удила нервно грызя. Аргамак князя, норовом ретивый, украшен был от головы до хвоста бубенчиками серебряными, и даже ноги под бабкой тоже бубенцы имели, при каждом шаге скакуна мелодично позванивающие. Сам же Афанасий Иванович вооружился легче, броня его легкая горела дорогими каменьями, и, полагаясь на удаль свою да ворожбу колдуна, нарядился скорее броско, нежели практично. — Зачинайте поединок! — Велел с помоста царь, посохом по доскам ударив. Не укрылась от него бледность приближенного его, который пускай и одет был легче Морозова, но все еще не окреп окончательно, чтобы в полном вооружении пред противником выйти. Хмурится государь, посох крепче сжимая, но не мог он выказать перед народом предпочтений своих и помощь любую князю оказать. — Я буду биться пешой. — Заявляет Афанасий, с коня грузно спрыгивая. Оберег колдуна душил его пуще прежнего, в голове мутилось все, плыло перед глазами, но не мог он при всех дар Мельника выбросить под ноги толпе, а потому велел лишь бронь с себя снять, дабы дышалось ему проще и двигаться пришлось легче. Бой тяжелый был, хотя казалось всем, что старый боярин проиграет соколу молодому, и быстро потерял последние силы князь, на колени перед Морозовым пав и саблей своей лишь удары отражая, но уж более не нападая первым. И чувствует на себе взгляд Вяземский тревожный, поднимает голову и видит, что не только царь беспокоился о нем, не только он смотрел пристально за поединком славным. Стоит у цепи Федор, лицо его беспокойством полно, и трогает молодец себя за шею, будто знает, что именно мешает витязю гордому биться. Приятна забота такая князю, силы она ему придает, и вот он снова встает на ноги, не желая позор на имя свое навлекать и слабость пред кравчим показывать. Но Морозов бьется лихо, удары его тяжелые, с размаха. Тогда прерывает бой государь русский и велит к себе Вяземского подозвать. — Неужто ты старика одолеть не можешь, Афоня? — Грозно вопрошает царь, к любимцу ближе нагнувшись. — Не дури, наймита вызови! Нет силы в тебе саблю держать. Кликают бирюч, охотника биться ищут, но не выходит никто, даже среди опричников не находится того, кто бы супротив боярина выйти хотел. Дышит хрипло князь, оберег душит его еще сильнее, и в момент, когда ноги его слабеют и падает он почти на землю голую, подхватывают его чьи-то руки знакомые и держат крепко. — Я выйду на боярина Морозова, государь-батюшка. Татар бил и этого разобью. Голос опричника младого, как и руки его, ласкают сердце князя, который, будучи прижат к телу юному, полной грудью вдыхал запах молока от нежной кожи его и волос шелковых, которые так и хотелось пропустить через пальцы и коснуться их мягкости губами. — Хочешь биться за Афоньку, Федя? — Недоверчиво спрашивает царь, настороженно глядя на кравчего своего. Дума дурная в уме его остром промелькнула, глядя на то, как стойко держал на руках обессиленного князя Басманов, прежде подобных желаний заступиться за кого-то не имея. — Что ж, добро. Выйдешь супротив опричника моего, боярин? — Не стану биться с бесом этим окаянным, что в народе известен, как угодник бесстыдный, в летнике перед мужиками отплясывающий! — Почти что выплевывает Дружина Морозов, презрительно глядя на Федора. Тот смотрит на него злобно, гордость задетая румянец багровый на ланитах вызвала, и выступает молодец вперед, Вяземского в руки опричников передав. — А может боишься чего, Дружина? Ты, старый, жену сохранить не сумел, не сумеешь и саблю супротив меня держать! Заохал народ, ропот меж рядов прошелся, и речи кравчего дерзкие заставили боярина саблю крепче в руках стиснуть, но пропустил он слова провокационные мимо ушей своих, постановив, что либо князь вернется на поле, либо бой будет наймит супротив наймита. Вяземский, тем временем, от глаз посторонних толпой опричников схороненный, незаметно рукой за ворот лезет и оберег с шеи своей срывает, под помост царский его бросая. Тотчас дышать стало легче витязю, будто гора с плеч спала, и выступает он вперед, во весь рост выпрямляясь, речь держать. — Коли уж будут мне голову рубить, так за мою слабость, не чужую. Но прежде чем вновь сойдемся мы, скажу я тебе, боярин, что уж не единожды пожалел я о решении жену твою своей сделать, только не меня тебе винить одного надобно. Оглянись вокруг и узреешь ворога своего, коему сердце она свое отдала за твоей спиной. Багровеет боярин, губы сжав в тонкую линию, и нападает на князя, стоило ему вновь против него выйти. Бой кровавый, народ попужавший до смерти отчаянностью своей, длился долго. На стороне Морозова сила была воеводская, опыт многолетний, что еще рукой его управлял, но крутился вокруг него Вяземский, силы последние на помощь призвав, и рубил быстро, резко, от ударов соперника уходя ловко, хотя и чувствовал, что ежели бой быстрее не кончать, то падет он под натиском медвежьим и будет поражен. Однако то ли не подвела сабля заговоренная, то ли отсуствие оберега губительного на шее, но стойко держался Афанасий Иванович до самого конца и пал на колени лишь тогда, когда боярин израненный уж перед ним лежал, без шлема на голове седой, и заливала кровь алая взор его изможденный. — Победа за князем Вяземским! — Слышится где-то вдали, но уж не видит Афанасий, кто кричал слова приятные эти. Темнота пеленой тяжелой на очи его опускается, и проваливается он в мрак непроглядный, ощущая на себе теплый взгляд кравчего царского. А между тем рука ловкая под помост уж снует и оберег брошенный достает. Прячет находку свою неизвестный, и улыбка паскудная играет на извечно хмельных устах.