«Услышав твой голос и встретив твой взгляд, Я вымолвить слова не смею. Мне в кровь проникает таинственный яд. Я мёрзну, и я пламенею» Сафо
***
Пир по случаю победы Вяземского над боярином Дружиной Морозовым был организован тотчас, как объявлено было, что князь оправился немного от ран и может за столом рядом с государем рядом сидеть. Со стороны Афанасия Ивановича то было бахвальством и враньем в высшей степени, ибо поединок последние силы у него унес, повязки, кровью насквозь пропитанные, меняли по несколько раз на дню, но велико было желание витязя смелого кравчего царского увидеть и при возможности вновь завладеть устами алыми, что пьянили слаще меда. Порыв сердечный Басманова выйти за него на Морозова сердце князю согревал приятно, хотя и понимал Афанасий, что то пустое было, ненужное, ибо подозрение царя вспыхнуть могло даже от слабой искры, и тогда не сносить им голов, как и семьям их, за которые оба радели. Одевается Афанасий Иванович на пир тщательно, бороду аккуратную гребешком из слоновой кости причесывает, а одежи выбирает какие побогаче да пышнее, жемчугами и камнями драгоценными отделанные. Пот от слабости испариной на лбу выступает, каждый шаг тяжело дается, но идет Вяземский гордо, спину выпрямив, будто послов иноземных ему встречать велено, и дружным криком встречают его братья-опричники, в ладоши приветственно хлопая. Царь смотрит казалось бы благосклонно, велит приближенному своему за столы дубовые садиться, а сам все на двери поглядывает, нетерпеливо постукивая перстами по подлокотнику кресла своего. Окидывает взглядом собравшихся князь да не видит кравчего юного, стройный стан которого он узнал бы теперь из десятка многих, но не успевает воевода смелый мыслям придаться, куда бы мог молодец подеваться, ибо отворяются в этот момент двери, музыка в трапезную проникает, и входит никто иной как Федор в летнике женском, с песней задорной да танцем шаловливым. — Гости въехали к боярам во дворы… Одной рукой держит Басманов в одной руке венок из васильков голубых, а другую на бедро себе положил, и крутится он меж столов, с улыбкой на устах да с кажущимся задором в глазах. — Заиграли по боярам топоры… Вяземский кубок золотой в руке крепко стискивает, на полюбовника тяжело смотрит, будто дыру на нем прожечь хочет, а тот в роль привычную уж совсем вошел, бедрами ведет, зубы скалит, венок себе на голову примеряет. И чувствует тут князь взгляд на себе пристальный, внимательный такой, изучающий. Голову витязь обернул, а на него государь русский смотрит, аки коршун добычу заметивший, с улыбкой странной на устах тонких, задумчивой. Понимает Афанасий к чему танец этот и нрав свой под уздцы берет, виду не казав даже тогда, когда вдруг случается нечто, прежде немыслимое и недопустимое. Грязной Васька, что прежде на танцы Федора реагировал не отличительнее иных опричников, свистом и смехом его подзадоривая, вдруг по заду решил молодца хлопнуть, да смачно так, как холопку на сеновале. Видит князь — в глазах дивных гнев вспыхнул, злость багрянцем на ланитах проступила, но не смотрит на Вяземского кравчий и Грязному лишь венок васильковый в лицо запустил, песни своей, как и танца, не прекращая. Решает Афанасий тоже в игру затейливую вступить, смеется вместе с остальными, в ладоши похлопывает, а на душе гадко становится, черно. Но будто успокаивается государь русский, с мужа доверенного глаз-то все время не спуская, доволен реакцией да безразличием напускным приближенного остается, и весь пир оставшийся пребывал в настроении веселом и абсолютно благожелательном. Понял Афанасий Иванович, что лучше ему Федора не видеть какое-то время, уйти собирается спокойно, но тут видит — манит к себе царь Басманова перстами, у ног своих сесть велит и трогает он его за шею ладонью своей грубой, оглаживая под волосами густыми, да говорит молодцу что-то, от ушей князя сокрытое. Видит Афанасий, как хмельные очи государя похотью блестят, как скользит он взглядом по стану гибкому, губы узкие облизывая, и ревность жгучая в сердце Вяземского вспыхивает неконтролируемо, отчего великим трудом оказалось для него подозрений на себя не вызвать да виду недовольного не казать. Удаляется царь с пира, удаляется следом и кравчий юный, бросив один лишь единственный взгляд сожаления полный на того, к кому с недавних пор тянулось его сердце.***
Холодный осенний ветер, завывавший на площадях и в закоулках меж домов, был необычайно сильным и порывистым, поднимая столпы пыли с дорог и ломая сучья наиболее слабых старых деревьев, что росли вокруг Слободы, окружая ее сродни высокой изгороди недалеко от глубоко вырытого рва. Во дворце царском темно было, спали уж все давно, кто брагой опоенный, а кто изможденный от трудов праведных. Опричники к последним относились едва ли, упитые на очередном пиру царя своего, который решил торжество великое устроить по случаю грядущей казни боярина Морозова, впавшего в такую немилость к государю, что велено было голову ему с плеч рубить с восходом солнца на Красной Площади, дабы все знали, каков на вкус гнев царя русского. Простой люд не ведал, чем именно прогневал мужа грозного боярин, но среди служивых молва быстро разошлась, дескать, решил царь диво учудить да нарядить Дружину Морозова в шутовской кафтан в знак помилования и дарования ему должности при дворе, но гордый воевода такую штуку выкинул, после которой многие в Слободе жившие боялись носа из хором своих казать, дабы лишний раз разгневанному государю не попадаться. Кравчий Федор был одним из тех, кто видел произошедшее своими глазами, и страх обуял его пуще прежнего от понимания того, что сам может оказаться на месте опального боярина в случае допущения ошибки роковой. После пира в честь победы Вяземского устроенного, на котором танец охальный Басманову казать довелось, молодец всю ночь провел в палатах царских, пытась подозрения в неверности в том окончательно заглушить, которые вызваны были, в том Федор был уверен, чьими-то наветами и доносом. Грязной недовольный ходил, на кравчего юного взгляды ненависти полные бросая, и на душе тяжело от бессилия было, страшно. Ночные кошмары преследовали еженощно, спать сил совсем не было, а после новости последней, от царя полученной намедни, и вовсе глаз было не сомкнуть, поэтому отправился Федор на кухню, где после торжества вино во флягах стояло недопитое, и решил тревогу свою унять привычным для любого мужика образом. Новость упомянутая была скорее неожиданной, нежели дурной, но счастья Басманову принести она не могла, ибо решил царь женить любимца своего на племяннице своей покойной супруги Анастасии, хотя причины для решения подобного, сколько не силился опричник младой, найти он не мог. На кухне было темно, хоть глаз коли, но тепло, ибо жаровни еще остыть не успели, а посему можно было ходить ногами босыми, не опасаясь от сквозняков с лихорадкой слечь. Подходит Федор к столу широкому, на котором фляги с вином стояли, да упирается обеими руками о поверхность деревянную, устало голову на грудь уронив да глаза утомленные переживаниями прикрыв. Совсем в думы свои уходит кравчий юный и не слышит, как подкрадывается к нему кто-то со спины, в кольцо рук крепких заключив и дыханием горячим шею опалив. — Тепло ли тебе, девица? Голос Афанасия Вяземского низкий был, бархатный, страстью полный, а руки по стану гибкому блуждающие огонь желания в опричнике младом вызывали. — Что ты забыл здесь? — От удивления Басманов поначалу лишь глаза широко распахнул, не в силах слова вымолвить, но несдержанность княжья уж в разгул пошла, руки его под рубаху исподнюю кравчему забрались и оглаживали пылко, но нежно. — А ты и не ждешь меня? — Слегка грубовато бросает Афанасий и голос его сочится ядом ревности. — Опять у него был, запах его на тебе чую! Федор в столешницу перстами вцепляется, когда ведет князь по шее его губами, прикусывая порой да языком лаская, дразнит и нетерпение разжигает, а руки его уж к паху молодца спустились, мошонку в ладонь взяв да шарики мягкие аккуратно массируя. Охает Басманов, в спине прогибается и чувствует, как горит кожа его от поцелуев ненасытных, а ноги в коленях дрожат от волнения приятного. — Жажду я тебя, — шепчет Вяземский, перстами по члену чужому игриво водя, — хочу, чтоб моим ты был, лишь моим! — Афоня… — Зачем ты за меня биться хотел? Зачем не жалеешь живота своего? Федор ответить горазд бы да не может даже с мыслями собраться, ибо все жарче объятия князя становятся, все больше власти жаждет он над телом на ласки отзывчивым. Но слышат вдруг полюбовники шаги чьи-то неподалеку, и тотчас отскакивают друг от друга, будто кошки собаку завидевшие, и хотя то была лишь одна из поварих, что шла мимо по коридору да внимания на стоны чьи-то даже не обратила, головы не повернув, все ж отрезвило это мужей страстью объятых, и встали они друг от друга поодаль, дабы не вводить себя во искушение. — Как царь к тебе? — Вопрошает хрипло Афанасий, в себя придя немного. — Вижу, что недурно. — Дурацкие шутки у тебя, Афоня. — Бросает через плечо Федор, вина все ж наконец себе наливая. — Женить он меня хочет по причине мне неизвестной. Как гром среди ясного неба новость эта для Вяземского. Первая мысль была на почве исключительно собственнической, ибо не желал князь делить кравчего юного с кем бы то ни было, но вдогонку другое в голову пришло, дурное. — Не к добру это. Что-то в голове его роется. — Закусывает Афанасий Иванович задумчиво губу и осеняет его. — Анафема! Грязного это проделки! Убью сукина сына, руками своими убью… — Не даст нам это ничего окромя новых подозрений. Но как быть нам, Афоня? Подходит к кравчему юному витязь смелый и ладонями обхватывает лицо безбородое, лбом своим с чужим соприкасаясь в жесте не только любовном, но и братском. — Не многое можем мы, лишь вести себя по обыкновению. Захочешь свидеться — пошлешь через холопа какого знак мне. Кивает согласно Федор, к стану крепкому ближе прижимаясь, и посещает его идея соблазнительная, как именно можно было им с князем встречу устраивать. Подносит он к устам своим руку мужскую, целует ласково да перстень свой, что купил себе на жалование еще будучи рындой, Афанасию надевает на палец указательный. — Как захочешь свидеться — пошлешь мне кольцо с посланием: «Марфа, дочь холопа, под лавкой нашла, вернуть желает». — На недоуменный взгляд князя Федор смехом легким отвечает, зубами белоснежными в тьме тяжелой сверкая. — Так одну дурочку у меня в поместье звать, что вечно вещи мои девает куда-то. Я так седьмицу назад кафтан ее заставил искать, а она его, блаженная, в конюшне повесила. Усмехается князь и тоже дарит Басманову перстень, со словами заветными в уста алые прошептанными. Расстаются полюбовники, напоследок в поцелуе страстном с головой уйдя, а в хоромах царских давно уже сидит тот, кто с недавних пор на ухо государю про измену нашептывать стал, на шее держа тот самый оберег, что по неосторожности своей бросил Вяземский под помост.