Интрига рано или поздно губит того, кто ее начал Пьер-Огюстен Карон де Бомарше
***
С тех пор, как царь прознал о приеме, оказанном Владимиру Андреевичу в Костроме, сердце его преисполнилось горестными и черными думами, сделавшими мужа грозного еще свирепее обычного. К еде он притрагивался мало, вина почти не пригублял, да и из хором своих выходил лишь к молитве, поклоны перед образами отбивая усерднее прежнего, отчего шишки красные на челе его красовались опосля каждой утрени аль вечерни. Лицом самым преданным, как и прежде в моменты приливов коварства да злобы, выбрал государь себе Григория Бельского, с коим беседы вел денно и нощно, однако и про любимца своего младого не забыл, решив твердо женить его скорее, дабы хоть в этом покой обрести и иметь контроль над кравчим юным в его родном доме; тем паче, полюбился Варваре Сицкой жених ее красою лепый, загорелся в сердце девичьем огонь страсти разуму не подвластный, и решила она не только службу царю верно нести, но и приятность себе доставить. Тем временем, вопрошает царь Грязного в хоромах своих вечер каждый, посохом по полу гулко ударяя: — Видал ли что, узнал ли чего? — Видал, надежа государь, как глядел князь на любимца твоего с тоской да желанием, а тот губы все лизал, как кот в сметане измазанный! Видал из конюшни их выходящих, шептались о чем-то, видать заговор творят за спиной твоей, руки карающей не боясь! Хмурит чело государь, желает на деле полюбовников поймать. Мало ему сплетен базарных, коими кормил его опричник, а потому велит он ему доказательства вины их предоставить, аль свидетелей каких отыскать. Мороки это доставило бы Грязному, и предлагает он царю новое испытание для предателей, надеясь, что хоть тогда удастся ему разговор какой подслушать и оправдаться перед царем, что на гнев скор был. Федор свадьбу ждал, как заключенный казни, с нетерпением ожидая, когда же доставит ему весточку князь Вяземский о беседе своей с Василием Грязным, однако нежданно негаданно иная весть пришла, неприглядная — Афанасия Ивановича государь русский сделал дружкой на грядущей свадьбе, хотя и мало тот на роль столь важную подходил. Поручено по обычаям старым дружке было торжество готовить, в том числе и ложе для новобрачных, что в князе будоражило отнюдь не добрые чувства. Справлять событие столь важное решено было в Слободе, пред очами царскими, и казалось, будто во всем этом замысел какой-то кроется, полюбовников желающий разоблачить, однако выдержку Вяземский военную имел, приказания государя исполнял усердно, ибо желал тот отчет о работе проделанной каждый вечер слышать, и докладывал князь, бровью не ведя, что да как организовал он, делая вид, словно радость ему доставляет честь такая оказанная. Грязной же Василий, раб лукавый, что извести во имя цели неизвестной братьев-опричников хотел, извечно возле Малюты околачивался, лишний раз к царю ближе быть желая, а потому не виделось возможности разговор честный провести и за шкирку, аки кота нагадившего, бражника схватить. Зато частенько мелькающее тут и там счастливое лицо Алексея Басманова раздражало Афанасия выражением своим надменным и счастья глупого полным, ибо тщеславие и желание с государем породниться, дабы упрочнить положение свое при дворе, всякий смысл здравый в воеводе уничтожало. Понимал князь, что затея дружкой его сделать была лишь еще одним поводом подловить его на сношениях с кравчим юным, ибо недовольство любое, общение тесное аль еще какая мелочь могли стать поводом лишним для подозрений. — Все ли готово для торжества скорого, Афоня? — Вопрошает царь накануне свадьбы, на лавке в покоях своих лежа и четки в руках перебирая. Смотрит он пристально, взором ястребиным в лицо младое вцепляется, будто мысли прочесть хочет, а улыбка на устах тонких злорадная играет, довольная. Но не выдает чувств своих истинных князь, стоит прямо, голос его бодр, и держит он ответ стойко, в глаза мужу грозному глядя. — Весь в трудах ты, Афонька, а представь, как на самой свадьбе будет! Закрутишься, завертишься в суматохе праздничной. — Смеется царь сухо, глаза же острые радости не выражают. Перестает он четками играть, замирает весь, еще пристальней на князя глядя, силясь страх ему в сердце внушить. — Учти, Афоня, коли завтра обряд какой ложно проведешь иль присказку какую забудешь, то пущай палач тебе будет судья. Кивает в ответ Вяземский, кланится низко, а сам кулаки за спиной сжимает, ногтями в ладонь вгрызаясь. Выходит князь из палат царских бледный, аки сама смерть, колечко Федором подаренное на персту вертит, имя кравчего шепчет тихонько и не знает, что в тот момент наблюдал за ним пристально стоящий поодаль Василий Грязной.***
Свадьба пышная, по всем правилам в то время соблюдаемым, организована чинно была, всем на зависть, что радовало гостей на нее приглашенных, но печалило жениха самого. Едет Федор невесту выкупать, то и дело на Вяземского взгляды бросает, порой грустные, печали полные, а порой и злые, когда, обычаям следуя, аки скоморох заводил князь прибаутки, исполняя которые выглядел витязь смелый дураком да неумехой. Красив был Афанасий Иванович с саблей в руках на коне ретивом, а сводник выходил из него дурной, хотя и старался он, во благо жизни своей да страсти тайной, как мог усердно. Пшеном молодых осыпают да монетами звонкими, Варвара-краса на жениха смотрит несмело, набелившись пуще прежнего, а тот знай все на дружку глаза косит, его взгляд на себе ловит тяжелый, и вспоминает кравчий царский лобзания полюбовника своего в избе, ласки, которые дарили они друг другу, и по телу нега приятная разливается. Во время венчания Афанасий венец над женихом держит, стоит твердо, уверенно, а взглядом будто дыру собирается на Федоре прожечь, взором ненависти полным Сицкую одаривая. По обычаю принято было в дом жениха на пир ехать, но настоял царь, чтоб у него пред очами молодые праздновали, покуда хотел лично родственницу жены с таким событием поздравить. Алексей Басманов светился ярче солнца красного, в одежах дорогих расхаживал да при каждом случае удобном шутки скрабезные отпускал, приходившиеся в том числе и на дружку, в силу традиций вынужденного ритуальную хулу терпеть и отшучиваться. Терпел князь долго и умело, но тут решает Василий Грязной, что за Афанасием смотрел внимательно да неустанно, лепту внести и говорит он ему, улыбнувшись уж хмельно до крайности: — Когда же ты, брат наш, женку себе найдешь? Иль милей тебе молодцы юные, что красой по-бабьи лепы? Скулы заходили у Вяземского, улыбка донельзя лживая уста свела, но старается он, держится, и отвечает бражнику, бороду аккуратную ладонью пригладив: — Как только мужьям надоест по бабам чужим ходить да под других их подкладывать, так и я зазнобушку найду, чужому примеру следуя. Не вразумил по началу укола Грязной, лишь улыбался криво, но когда мысль с опозданием в голову пришла, то покрылось лицо его пятнами красными, а в руках хмеля кружка задрожала легонько. Пир в Слободе долго шел, радовались гости, веселился и царь. Федор хоть помнил о решении обоюдном перед царем чувств своих не казать, глядя на то, как Вяземский роль свою исполняет умело, с девками шутки шутит да величальные песни поет, злостью преисполнился и тоже решил в образ мужа вжиться. Поглядывал он лукаво на жену свою, которая на голову чистую да брагой не одурманенную краше даже в наряде пышном не казалась, но все ж, игривый вид приняв да поздравления от гостей принимая, сообщался он с Варварой улыбками яркими аль словом каким, что давались ему с трудом великим, тяжелым. Однако ж не впервой было ему маску на лицо надевать, не впервой чувства свои скрывать под личиной чужой, а потому легко оказалось ему женку рассмешить шуткой скабрезной, на что тотчас обратил внимание царь. На обоих приближенных глядит муж грозный, за весельем напряженность свою спрятав, и странно ему кажется то, как ведут себя в измене Грязным уличенные, как друг на друга взора не поднимают, каждым своим занят. Не знает он, что каждый из них груз тяжкий на душе несет и муку испытывает, на пиру находясь, но пуще прежнего пугало то, что следовать за пиром должно, когда отправлялись молодые в дом жениха. Подзывает к себе Вяземского царь, смотрит заинтересованно в очи ясные, что истину выдать могли ему, и хвалит за работу проделанную, хлопнув его по плечу крепкому. Афанасий улыбается в бороду, последние силы на помощь призывая, дабы не раскрыть настроя дурного, что душу его точил уж столько дней и ночей. И тут слышит он, как встает шумно с лавки Василий Грязной, чуть братину наполовину пустую на голову какому-то опричнику не уронив, и выходит из трапезной пошатываясь, чуть ли не на ходу портки с себя приспуская. Понимает князь — вот он, шанс его прищучить бражника, но выйти не может молодец, на себя внимание царя не обратив. Вновь садится он на лавку, кулаки сжимая, аки силки, а в это время входит в двери и подходит к царю Малюта Скуратов, единственный на пиру не присутствующий, и шепчет что-то мужу грозному на ухо, руки за пояс заложив, дабы видно не было как дрожали они от волнения чрезмерного, обыкновенно вызываемого убийством аль иным злодейством, кои волнение рождали в сердце черном и теле грешном. Вытягивается тотчас аки струна царь, перстами вцепившись в подлокотники резные, и, встав с кресла своего, низко кланится он гостям да новобрачным, прося прощения за обычая нарушение, ибо появились у владыки земли русской дела важности государственной, которые оставить он не мог даже по столь важной оказии. Выходит царь, следом Малюта, взяв с собой еще пяток опричников, что не так пьяны были, и решается Афанасий, вздохнув глубоко, рискнуть и идет Грязного искать, провожаемый лишь единственным взглядом дивных обеспокоенных глаз. Долго искать не пришлось — визг бабий да плач тотчас к кухне вывели, где зажал бражник кухарку младую, что слезами горючими заливалась, и брал он ее грубо, в стену лицом вжав, да так одурманен похотью своей был, что и не услышал шагов тяжелых да хруста шеи молодецкой. Не было на нем даже порток с сапогами, валялись они у стола, мукой обсыпанного, а кафтан перепачканный грязью да от мочи промокший лишь вышивкой золотой отличался от тех вшивых одежей, что носили крестьяне в деревне. — А я-то думал, что ты лишь свиней полюбливаешь, но видать сверх меры ошибался я в тебе, смерд поганый. Не спускает глаз с недруга князь и видит, как он, головы не поворачивая, к ножу, что за поясом носил, тянется, во хмелю полагая наивно, будто не заметит то Вяземский и удар предательский пропустит. Отшвыривает Грязной от себя девку со злостью звериной, и ударяется та виском о лавку, падает наземь, чтобы уж более не подняться никогда. — Что, Афоня, счеты наконец свести решил? — Зачем мне счеты с тобой сводить, коли царь может сие за меня сделать? — Ухмыляется Афанасий, ближе к опричнику подходя. — Скажу ему о делах твоих с Куницей, холопов ее приведу да сына от мужа погибшего, которого ты смотреть заставил, как мать его сношал в углу красном. А пуще прочего царю понравится оказия, по которой служит тебе его любезная. Совсем уж близко подходит к Грязному Вяземский, за руку его, что нож держала, хватает и выворачивает ее в запястье, отчего падает оружие на пол с глухим лязгом. — А может лучше женку твою к ответу призвать, а, Вася? Знает ли она, что ты подругу ее милуешь за просьбу одну — с царем познакомить? Ведь трудно жить вдове одной да сына растить, а тут раз тебе — и шуба соболиная с плеча государского! Что молчишь, мразь? По нраву это царю придется? Василий Грязной умом не блистал никогда, а потому, даже в желании приближенных царских очернить в глазах мужа грозного, себя полагал считать хитрее обоих, лелея надежду место их при дворе занять да возвыситься наконец, ненавистных соперников ловко устранив. От одной только мысли, что весь план его провалился в одночасье, будучи от природы отнюдь не смекалистым да еще и во хмелю изрядном, не ухватился он за шанс от угрозы княжей уйти, наговорив ему обещаний охоту свою на них прекратить, а взъерепенился весь, как петух боевой, и полез в драку на Афанасия, заимев цель единственное доказательство для царя получить да прямо на пиру его и предоставить — перстень тот, что вестимо Басманову принадлежал, а теперь у полюбовника его на персту красовался. Бьет он Вяземского в живот, плечом таранит, да руку перехватить пытается, на которой кольцо блестело. Но куда было бражнику пьяному до удали молодецкой? Быстро падает Василий на пол, из губы его кровь алая течет, а Афанасий уж яри боевой полный, злости давно накопленной и мести жажды на него надвигается, зубы ощерив, как волк лютый. Испугался Грязной не на шутку да из кухни стремглав бежит по коридору соседнему, дороги не разбирая, но всем сердцем надеясь, что по пути хоть кто-то явится ему на выручку, перед кем обличить князя возможным представляется. Не ведает он, что вечером этим, прямо перед пиром, царь бояр из Костромы призванных пытал, зверя на них травил, а так как надолго веселье то затянулось, медведя спускного заперли наспех перед приездом гостей, не проверив засова, и уж тем паче никто из пирующих во двор задний не заглядывал, где медведь разгуливал ночь всю и искал выход на волю. Василий Грязной бежит быстро, ни разу почти не споткнувшись, а князь уж за ним, нагоняет почти да слышит вдруг рык звериный и тотчас замирает. Но не слышит того бражник, в центр двора выбегает и угрозы кричит, глотку дерет, обещая любимцам царским смерть в пытках долгую да мучительную, что самого Вяземского уж не злит и не тревожит, зато привлекает того, кто кругами во тьме ночной ходил и, завидев фигуру шатающуюся, когтями землю вспахивать начал. — Думаешь, испужал ты меня, Афоня? Думаешь, на колени я паду пред тобой? — Не меня ты должен бояться, Вася. — Тихо говорит Вяземский за мгновение до того, как налетает на Грязного медведь со спины, рев издав гортанный да лапами под себя загребая, и наполняется двор криками предсмертными того, кто другому могилу вырыть хотел. Смотрит еще какое-то мгновение Афанасий, как задирает зверь опричника, когтями полосуя грудь его и глотку, а потом удаляется спешно, рукавом кафтана пот со лба струящийся смахнув. Заходит он в трапезную, руки его дрожат невольно, сердце стучит бешено, а зубы до скрипа сжаты, но никому не было дела до отсуствия князя, как и до вида его. Никому, кроме кравчего юного, что единственный неладное почувствовал и отсутствие Грязного долгое заметил. Пора уж настала молодым в гнездышко родимое ехать, где уж было им накрыто и постелено, и выходят жених с невестой первые из трапезной, держась рядом друг с другом по обычаю, да не ее руку ищет Федор в темноте, и не ее рука ладонь кравчего в ответ сжимает, первую кровь косвенно пролившая во имя их тайной любви.