Не смотри вниз

Когда через пару дней после последнего прихода Малфоя в саду приземлилась первая сова с увесистым свертком из выпусков Пророка за апрель и май, Гермиона сначала не поверила своим глазам. Она так и не расспросила его о том, что происходит в мире и в школе, и все выходные продолжала пребывать в неведении. От мысли, что слизеринец решил дать ей такую необходимую сейчас информацию, в груди разливалось дурацкое тепло. Гермиона и сама не понимала, насколько одичала в своей изоляции и изголодалась по новостям из внешнего мира. Набросилась на газеты с остервенением ей вообще не присущим: девушка с детства не переваривала прессу. К тому же, события, успевшие произойти за время её отсутствия, как и разные статьи сомнительного содержания под редакцией Риты Скитер, здорово отвлекали от мыслей о будущем. Помогали сосредоточиться на сейчас. За последние два месяца, как оказалось, мало что изменилось в расстановке сил. Кроме массового побега заключенных Пожирателей из Азкабана и нескольких крупных террактов в маггловском Лондоне и в Дублине, не произошло никаких подвижек в назревающем конфликте - виновных, разумеется, не поймали, но память свидетелям подчистили и следы существования магии старательно замели. Читая об этом, Гермиона мрачно вздохнула: лучше бы такое количество сил и ресурсов было брошено на поиск приспешников Волдеморта и подавление его нарастающего влияния на Министерство. Вот только всё выглядело так, что на руководящих должностях сейчас больше беспокоились о нарушении Статута Секретности и репутации Великобритании в глазах других стран. Возможно, подумала она, дело в том, что подавляющее число руководящих постов уже так или иначе контролировали Пожиратели - даже те, что не занимали сами. В остальном, как Гермиона поняла, в правительстве было тихо - череда перестановок и сомнительных назначений, начавшаяся еще осенью и длившаяся всю зиму, постепенно подошла к концу. Всё происходящее выглядело как затишье перед бурей. Учитывая, как много Пожирателей и других заключенных освободили в ходе последней операции Лорда, пройдет не слишком много времени, чем они решатся на следующий серьезный шаг. К сожалению, Гермиона даже знала, каким он будет - Малфой сам сказал ей недавно, что Волдеморт хочет, чтобы для взятия школы присутствовали все. А значит, захват Хогвартса должен был случиться с недели на неделю, явно до конца учебного года. Видимо, как только недавние узники оправятся после Азкабана. Это знание всё еще периодически не давало ей дышать нормально, сковывая приступами паники грудину. И всё же, почему-то сейчас, с более ясным пониманием того, что происходит, Гермионе стало легче. В какой-то мере именно газеты вернули ей волю к жизни и знаниям. Уже на следующий день она все же взялась за учебники с решительным намерением наверстать пропущенный материал. За недели её своеобразной депрессии стопка с заданиями от Малфоя накопилась приличная, поэтому дни полетели в разы быстрее, чем тянулись весной. Возможно, дело было ещё в том, что теперь слишком хотелось замедлить время, которое в этом случае имеет свойство еще бессовестнее утекать сквозь пальцы. Издеваясь, оно отматывало назад неумолимый счетчик, выставленный на приближающийся мрак, который Гермиона увидела в камне, и сейчас почти слышала насмешливое тиканье в своей голове. Вот только это была та бомба, которую не обезвредить. У которой не угадаешь даже радиус поражения. Иногда Гермиона ловила себя на мысли, что нужно было всё же вернуться в школу. Тогда будущее хотя бы осталось нетронутым - и было бы понятно, чего ждать. Теперь же всё оно изменилось. Вопрос в том, как. И можно лишь ждать взрыва, готовясь принять на себя ударную волну. Хорошо хоть, она наконец вышла из своей болезненной прострации и отказывалась дальше сидеть сложа руки. С наступлением настоящего летнего тепла Гермиона перебралась на веранду. Продолжать корпеть над записями Альфарда в его каморке было бессмысленно, так что она решила на время оставить попытки их расшифровать и заняться более продуктивными вещами - учебой и тренировками по окклюменции. Иногда, сидя вечером на крыльце, Гермиона снова испытывала то странное чувство. Будто бы магия поджигается и незримо танцует вокруг, а земля начинает петь о чем-то - древнем или, наоборот, грядущем. Каждый раз, тряхнув головой, гнала это прочь, надеясь, что Малфой всё же попробует что-то раскопать о магии лим, потому что с каждым разом оно становилось немного сильнее и длилось дольше прежнего. Она и сама не до конца понимала, почему всё же решила довериться слизеринцу и рассказать все. Они не были друзьями, никогда ими не станут, и больше не были любовниками. Годрик, формально они оставались врагами, и в том видении ей показали, как его сторона выигрывает войну. Гермиона своими глазами наблюдала, как Пожиратели уничтожают всех и всё, что ей было дорого. Малфой был одним из них, но почему-то здесь, с ним, это ощущалось иначе, даже несмотря на то, что он удерживал её силой. Возможно, она просто сходила с ума от невозможности поговорить еще хоть с кем-то. Видела в нём то, чего нет. Оправдывала, чтобы стало легче. Во времена своего увлечения книгами по психологическим травмам, Гермиона читала об этом явлении: жертвы иногда начинают сочувствовать и испытывать иррациональные эмоции к похитителю. Вот только объяснить свое к нему отношение одним лишь Стокгольмским синдромом не получалось, ведь Гермиона беспокоилась за него и раньше, в школе. А Малфой, хотя уже тогда был Пожирателем и выполнял задание Волдеморта, защищал её - пусть и в своей своеобразной манере. Оставлял таблетки, помог с окклюменцией, не дал опозориться на Хэллоуине с тем идиотским танцем. Остановил Сивого на новогодние каникулы, этим скомпрометировав себя, да и вообще рисковал выдать себя в каждый из тех случаев, но всё равно помогал. Он видел её настоящей. Той, кем Гермиона вернулась прошлым летом из Отдела тайн. Видел напуганной, сломленной, прячущей таблетки, красочно ругающейся на неправильно составленные отчеты старост факультетов, с головой ушедшей в учебники по тёмной магии, спящей с врагом в темных пустых классах после отбоя. Видел, что скрывается за её успокаивающей улыбкой друзьям, потому что знал об этой новой, изменившейся Гермионе больше, чем они. За прошедший год из злобного гаденыша со змеиного факультета, стычки с которым были лишь досадным недоразумением и ничем больше, Малфой превратился в кого-то, имеющего значение. В кого-то, чьи привычки она выучила наизусть, а реакции, вплоть до наклона головы, могла предугадать с закрытыми глазами. В кого-то, чьи руки иногда обнимали её во сне. Так, что проснувшись, она еще долго не могла уснуть - и унять сбившееся дыхание, убеждая себя, что в реальности такого никогда не будет. Что она, разумеется, этого не хочет. Что дрожь и тугая судорога в животе объясняются ничем иным, как отвращением. Что она курит оставленные им по всему дому сигареты просто, чтобы успокоить нервы и занять руки, а не потому что ей - всё еще - нравится этот самый вкус. Хорошо хоть, её отношение к нему уже не важно. После нападения Пожирателей на школу, они если и встретятся - то, скорее всего, в бою. Там, где абсолютно точно будут по разные стороны. Вот тогда, знает Гермиона, у неё не возникнет ни малейших сомнений перед тем, как поднять палочку. Малфой и сам сказал недавно: война есть война. Нельзя спасти всех. И уж точно не её задача спасать его. Как ни странно, мысли об этом приносят спокойствие - возможно потому, что эта та вещь, в которой Гермиона по-прежнему абсолютно уверена. В том, что никогда не выберет Малфоя, если речь зайдет о жизнях друзей или других союзников - а значит, хоть что-то в ней осталось неизменным. Значит, что бы между ними ни происходило, что бы она ни чувствовала к слизеринцу, какое-то основополагающее ядро внутри, не позволяющее всему основному фасаду осыпаться, всё ещё целое. Что её душа всё еще умеет различать, где тьма, а где свет. Думая об этом, одним вечером Гермиона вспоминает про книгу о крестражах, которую привезла из школы. Закончив с заданиями, отобранными на сегодня, выходит с ней на веранду и погружается в чтение. Чем больше она узнавала об этой магии, тем больше казались немыслимыми подозрения Дамблдора. Дело не только в том, что разбить душу на восемь частей чудовищно с точки зрения морали, быстро поняла она. Это крайне опасно для самого мага - и чревато необратимыми последствиями, в результате которых его основное тело становится гораздо уязвимее, чем прежде. Этот план хорош как гарантия, что в случае смерти волшебник может возродиться - как Волдеморт и сделал после Турнира два года назад. Но в нём было слишком много слабых мест, чтобы такой гениальный маг не предусмотрел, как защитить осколки разделенной души от распада в физическом теле. Распад же, исходя из того, что Гермиона прочитала, неизбежен - разорванная душа слишком ослаблена и нестабильна, чтобы долго существовать в теле, настолько отравленном темной магией. Волдеморт изучал этот вопрос много лет, собирал информацию по всему миру, и, разумеется, не мог этого не понимать, если понимала Гермионе после прочтения нескольких глав “Волхования”. Так на что он рассчитывал? Непонятно. Было и еще кое-что. Читая книгу и размышляя о крестражах, Гермиона попыталась воссоздать образ Волдеморта из будущего. Если она правильно поняла хронологию, показанные ей события из видения происходили в промежутке спустя год-два от настоящего момента. А значит, уже должны были быть видны какие-то подтверждения её догадкам - и тут с удивлением обнаружила, что вообще ничего не помнит о нём. Несмотря на многочисленные сцены битв, допросов, издевательств над пленными и показательных казней, во всём этом всегда участвовали Пожиратели - но не сам Тёмный Лорд. Его Гермиона не видела ни разу, более того, пытаясь вспомнить какие-то детали, информацию с нескольких собраний ушедшего в подполье Ордена, не могла нащупать в воспоминаниях ничего конкретного. После этого Гермиона начинает осознанно искать их - те самые белые пятна, про которые говорила Малфою. И чем больше пытается восстановить в голове события, тем отчетливее понимает, что картинка не складывается. Тогда, изнутри, всё казалось таким реалистичным, будто она действительно прожила весь этот ад: от ужаса, гнева и горя, до запахов и физических ощущений холода, боли или даже порывов ветра на собственном лице. В тот день, когда её-таки схватили, была гроза, и, обездвижив, Гермиону какое-то время волокли по расквасившейся от воды земле до границы антиаппартационного поля. Эта, и другие сцены впечатались в сознание намертво - мрачными, но яркими пятнами, сплелись в нем хаотичной мозаикой событий и образов, ощущений, слов, но это не было похоже на цельную цепочку событий, которые обычно хранит человеческая память. Снова и снова погружаясь в медитацию, Гермиона пыталась структурировать их в собственной голове, разложить перед собой в нужном порядке, как осколки волшебного зеркала, которое кто-то разбил, и оказалось, что не хватает слишком многих деталей. Малфой был прав - всё оказалось не так просто. Лима показала ей лишь определенные вещи, вот только Гермиона никак не могла понять, по какому принципу была сделана эта выборка, и почему в моменте ей казалось, что она проживает все события одно за другим, не задаваясь вполне очевидными вопросами. Например, Гермиона ничего не знала о судьбе Джинни, хотя Рона и близнецов казнили на её глазах. Не помнила, в какой именно момент они проиграли Битву за Хогвартс, хотя это, очевидно, произошло. Но самое странное - за всё время, проведенное в видении, она ни разу не видела не только Волдеморта, но и Гарри - и понятия не имела, как он умер. Каждый раз, стоило ей приложить усилие и попытаться вспомнить что-то об этом, голова начинала раскалываться так, что приходилось сразу прекратить медитацию и еще какое-то время заниматься чем-то отвлеченным. Например, бездумно бродить по саду, сидеть на ступеньках или в горячем источнике, уставившись в пустоту, драить старые стекла в доме или лихорадочно убираться в гостиной. Когда Малфой, наконец, возвращается, Гермиона нервно ждет его уже несколько часов. Встрепенувшись от звука аппартации, вскакивает с крыльца и бросается навстречу. При виде этого он весело приподнимает брови, явно позабавившись её реакцией. - Отвечая на твой вопрос, Грейнджер, - хмыкает он, не успевает Гермиона и рта открыть, - нет, я не поговорил с матерью. Её не было в поместье. Кое-что всё же раскопал: всего-то стоило порыться в библиотеке Мэнора и слегка вывести из себя Беллу, но, сразу говорю, немного. - Например? - уточняет она, не скрывая разочарования. - Например, почему Альфард помешался на чертовом камне, - садится на её место и, щелкнув зажигалкой, вопросительно поднимает бровь. - Так и будешь там стоять? Зная, что гаденыш специально тянет время, чтобы помучить её, Гермиона закатывает глаза и, раздраженно вздохнув, опускается рядом, щурясь от закатного солнца. Гипнотизирует взглядом его оголенное запястье - рукава рубашки закатаны до локтя - и метку, чернеющую на подсвеченной розоватым светом бледной коже. Снова думает о том, что Гарри с самого начала был прав, когда еще в начале года доказывал им с Роном, что Малфой - Пожиратель. Тогда Гермиона не восприняла эти подозрения всерьез. Самое смешное - или страшное - что теперь вид татуировки на его коже не вызывает даже отвращения. - Я всё надеялась, что они не поверят в то письмо, - признает негромко. - Что начнут искать меня. Скажут Дамблдору, отправят авроров на поиски - ведь семьи маглорожденных сейчас получают угрозы и даже пропадают без вести. Что попытаются разыскать в Австралии, убедить вернуться, но они просто продолжили жить без меня. Словно эти пять с половиной лет вообще ничего не значили, - только сейчас понимает, что кроме сожаления, испытывает еще и обиду на мальчишек. - Поверили так просто, что я могла их бросить, как будто совсем не знают меня. - А они знают? - усмехается Малфой, выдыхая дым. Никотиновое облако опускается к траве, подсвеченное солнцем, кружит голову запахом сигарет - его запахом - и Гермиона побежденно прикрывает глаза, признавая, пускай и циничную, правоту. Но потом Малфой всё же добавляет после недолгой паузы. - Брось, Грейнджер. На них лица не было первую неделю после Пасхи. Салазар, да весь твой факультет придурков встал на уши, когда ты не вернулась. И не только они - школа гудела об этом несколько дней подряд: староста девочек, лучшая ученица столетия, и вот так позорно сбежать. Хотя подозреваю, что у многих это вызвало скорее негодование, нежели беспокойство за твоё благополучие. Да и слизеринцы давно так не отрывались - последним поводом для подколов такого масштаба был турнир на четвертом курсе, когда Поттера выбрали чемпионом. От его слов Гермиону буквально накрывает волной облегчения: друзья всё же её не забыли. А губы сами растягиваются в улыбке. Сейчас вспоминать идиотские школьные стычки и выходки слизеринцев даже весело, хотя когда-то всё это вызывало лишь возмущение и гнев. Докурив, Малфой откидывается на спину. Тянется, закидывает ногу на ногу и остается в этом положении - так, что Гермионе больше не видно его лица. - Ты расскажешь мне, что узнал? - спрашивает она, еще немного помолчав. - Или мне догадываться самой? - Можешь попробовать, Принцесса, но тогда, боюсь, есть опасность, что мы проведем здесь все выходные, - Гермиона не оборачивается, но готова поклясться, что он улыбается - той самой редкой, спокойной улыбкой, которую она видела у него лишь раз или два. Зачем-то думает о том, что это было бы не так плохо. Что Малфой - учитывая альтернативу - возможно тоже бы этого хотел. Вот только ему всё равно возвращаться в Мэнор, напоминает себе Гермиона мрачно, а ей - снова оставаться здесь одной. Видимо, они вспоминают о чем-то таком одновременно, потому что слизеринец резко садится, и его черты снова такие же жесткие и закрытые, как и всегда. - Для начала, - говорит, опуская руку в школьную сумку и протягивая Гермионе книгу с несколькими листами пергамента, вложенными в первый разворот, - здесь есть кое-что о магии лим, нашел в Мэноре. А вот школьная библиотека оказалась совершенно бесполезна - впрочем, как и всегда. Гермиона бросает на него сердитый взгляд, до глубины души уязвленная таким пренебрежительным отношением к книжному хранилищу Хогвартса, но книгу все же берет. Та оказывается тяжелой и очень старой, но, как и любое редкое издание, ощущается в руках просто восхитительно. - Не благодари, - ухмыляется он, наблюдая за сменой эмоций на её лице, но быстро снова становится серьезным. - Пока я это искал, нарвался на Беллатрису, есть у неё такое свойство - доебаться, когда не просят, - объясняет, не гнушаясь своего обычного сарказма. - В этот раз её почему-то очень заинтересовало мое внеклассное чтение, так что я попробовал выяснить, что ей известно. Разговор получился.. - задумывается, запнувшись, - странным. Но одно я могу сказать с полной уверенностью, Грейнджер. Тебе не стоило трогать ебаный камень. Гермиона смотрит на него с непониманием и удивлением, когда Малфой заканчивает с расстановкой: - Ведь именно камень убил Альфарда.

***

Вернувшись в прошлые выходные в Мэнор, Драко обнаружил, что в особняке в кои-то веки пусто. Лорд уезжал по каким-то делам в северную Ирландию, забрав с собой Хвоста и других уже успевших набить оскомину прихлебателей, а Нарцисса уже несколько дней находилась во Франции вместе с Паркинсонами с каким-то важным визитом по его поручению. Эльфы наверняка сразу же доложили отцу о его прибытии, но Люциус не слишком жаждал покидать свои покои после освобождения из тюрьмы. Первый и последний раз Драко видел его на общем собрании неделю назад, и каждый из них тогда ограничился сдержанным кивком. После прошлогодних событий и всего, через что Драко пришлось пройти с момента его ареста, между ними, казалось, пролегла пропасть. Он знал, что отец, должно быть, в ярости - за почти год ареста, Драко, в отличие от матери, ни разу его не навестил. Да и Нарцисса была в Азкабане всего однажды - её присутствие потребовалось для формальностей, необходимых после завершения короткого судебного процесса. Вот только бросив сына на откуп Волдеморту, Люциус не предусмотрел, что став Пожирателем, тот станет ему ровней, и больше не будет подчиняться никаким приказам, кроме тех, на которые его обязывали метка и жизнь матери. Еще в прошлом августе Драко получил несколько коротких писем из тюрьмы с настоятельными требованиями явиться в Азкабан в день посещений, но проигнорировал каждое. Последнее, пришедшее незадолго до первого сентября, он придал Инсендио, даже не вскрывая - больше Люциус ему не писал. Вряд ли он заботился о косых взглядах, которые могли привлечь его письма в школе. Просто хорошо знал упрямство собственного сына и, за неимением никаких рычагов давления, находясь за решеткой, понял, что оттуда не сможет им управлять, а потому оставил попытки связаться. На собрании после взятия Азкабана в осунувшемся бледном мужчине, явно находящемся на грани физического и, судя по дрожащим пальцам, нервного истощения, с трудом узнавался прежний Люциус Малфой. Но наконец увидев его в тот день, Драко не ощутил ничего, кроме злости и презрения. Они и сейчас никуда не делись, а потому он не искал встречи, пока отец зализывал раны и наверняка планировал, как отыграться за проявленные отпрыском безразличие и неуважение. Правда в том, что Драко втайне даже ждал, когда тот придет за ним. Ждал, что сможет, наконец, высказать ему свое негодование, ткнуть лицом прямиком в дерьмо, в которое Люциус окунул их с матерью. Правда в том, что мальчишкой, даже словив от отца очередное неожиданное Круцио, Драко по-прежнему любил его. Восхищался его силой, надеясь однажды стать таким же. Так в конечном итоге и произошло: принятие метки, задание, тренировки с Беллой сделали его сильным - возможно, даже сильнее Люциуса. Но вместе с этим, казалось, выжгли из его души последние теплые чувства к этому человеку. Кстати, о Беллатрисе. Почти всю субботу и первую половину воскресенья Драко провел в библиотеке, пытаясь разузнать что-то для Грейнджер. Спускаясь на обед, он оставил все на столе и не стал по обыкновению собирать книги - в особняке второй день подряд было настолько спокойно, что это не показалось необходимым. К тому же, он уходил от силы на полчаса - вот только вернувшись, Драко обнаружил за столом тётку, с интересом просматривающую отобранную им литературу.  Первой реакцией стало раздражение. На себя, за то, что, как идиот, потерял бдительность в доме, где обосновались Пожиратели. На Беллатрису, которая, очевидно, вцепилась в него похлеще ебаного бультерьера, и теперь не собиралась разжимать свои челюсти вот так просто.  - Драко, малыш, - пропела Лестрейндж, салютуя ему кубком с вином и подмигивая заговорщически, прежде чем понизить голос. - Я знаю, что ты ищешь.  - Неужели, - хмыкнул он, приподнимая брови: еще не было двух, а Белла уже успела перебрать - хотя, в последнее время это случалось с ней все чаще. - И что же это? - уточнил, щурясь и усиливая окклюментные стены в своей голове. Недооценивать её даже в этом состоянии - верх беспечности, который Драко не мог себе позволить.  - То, чего ты не найдешь, - удовлетворенно промурлыкала Пожирательница. - Ни здесь, ни где-то еще.  - Разве? - переспросил, неспешно собирая книги и записи со стола, мысленно сопоставляя то, открытые страницы с тем, какие выводы Белла могла сделать. - Может, я уже нашел.  Разумеется, это был блеф. За все выходные, проведенные здесь, он почти ничего не узнал. В ответ женщина мрачно хохотнула, закинув голову и тряхнув гривой спутанных волос, будто услышала удачную остроту.  - Нельзя найти то, чего нет, сладкий, - назидательно цокнула языком. - Та сила, к которой ты хочешь заполучить доступ, слишком коварна. Она живет в нашей крови, мальчик, паразитирует на ней, как зараза, как грязь, которую не смыть, но никогда тебе не подчинится. Думаешь, ты проводник? Вот только ты ошибаешься, Драко, как ошибались те, кто был до тебя. Ты всего лишь сосуд. Есть что-то странное в интонации, с которой Белла договаривает последнюю фразу. Делая глоток, морщится то ли от досады, то ли от презрения, но это не всё. В ней вдруг чудится непонятный надлом, будто одна мысль об этом причиняет ей боль. Пожирательница ежится, и на мгновение её взгляд стекленеет, словно она погружается в какие-то неприятные воспоминания.  Наблюдая за этой переменой, Драко готов поклясться, что дело в алкоголе: Белла никогда не блистала сдержанностью, но такой, как сейчас, он её никогда не видел. Открытой. Почти уязвимой - если бы это слово можно было применить к кому-то похожему на неё.  Возможно именно поэтому он решает рискнуть. Попробовать вывести на нужную тему - даже если для этого придётся выдать, что он сам знает больше, чем полагается. Уже плевать: очевидно, Белла видела книги и успела сложить два плюс два, так что отнекиваться всё равно глупо. Он попался. Всё, что теперь остается - увести разговор как можно дальше от заброшенного поместья и от реальной причины его интереса к тому, что скрывается в лесах вокруг. Нельзя допустить, чтобы Беллатриса вознамерилась туда наведаться. - Но ведь где-то есть и проводник, верно? - говорит, вспоминая алтарь в пещере, о котором рассказала Грейнджер, и записи пропавшего старика. - Та, от кого мы унаследовали эту магию, могла ей как-то управлять, разве нет?  - Так-так-так, - хищно скалится женщина, и тёмные глаза блестят мрачным торжеством. - Сестрёнка не удержалась и всё же рассказала тебе, да? О нашем маленьком семейном секрете. Знаешь, ведь даже Люциус сначала не был в курсе. Хотя, должна признать, это было весьма интересно, - добавляет доверительно, - родители даже переживали, что их драгоценный зять возьмет да откажется от дочурки. Представляешь, Дракоша, какой скандал бы разразился тогда? Ведь не прошло и года, как мелкий Блек навлек позор на нашу семью, убежав из дома. Со стуком опускает опустевший бокал на стол, прежде чем позвать эльфа, рявкнув взбешенно: - Рути, где тебя носит? Домовик появляется практически мгновенно и дрожит всем телом, пока наливает вино - явно боится схлопотать Круцио за свою нерасторопность. Это вряд ли, приятель, думает Драко устало, боковым зрением наблюдая за махинациями напуганного создания - у Беллы сейчас на примете куда более интересный объект для вымещения своего переменчивого настроения. - Мама рассказала немного. Остальное я раскопал сам, - намеренно уводит тему от матери, потому что здесь его легенда шита белыми нитками, и тётка, с её феноменальным чутьем на ложь, быстро сообразит, что никакого разговора у них с Нарциссой не было. - Только всё равно не могу понять, какое влияние эта магия оказывает на нашу способность колдовать. Можно ли, например, предсказать долгосрочные последствия от контакта с ней в случае выброса или сильного скопления. Дед и его брат, судя по заметкам на полях, - кивок в сторону раскрытой книги записям, - оба хотели её себе, не так ли? Драко осторожно перечисляет факты, в которых уверен наверняка, внимательно наблюдая за реакцией Беллатрисы. - Но Сигнус где-то ошибся, и это дорого ему обошлось, ценой всех магических сил. Альфард же попытался этой ошибки избежать, долго готовился к ритуалу, прочел об этом всё, что можно.. Только, как я понимаю, это не слишком ему помогло, верно? Задумавшись ненадолго, Белла ведет тонким пальцем с длинным заостренным ногтем по развороту одного из фолиантов об обрядах друидов и других лесных созданий. - Вся эта ерунда, - проходится по изображениям ритуальных предметов, которые в разных кланах использовались как атрибуты магии, и усмехается, снова торжествующе цокнув, - тебе не поможет, малыш. Кровной связи недостаточно, Дракоша, силе нужна прямая передача. Иронично, не правда ли? Никто из них этого не понимал. Каждый вознамерился стать проводником, и каждый поплатился, на это она и рассчитывала, мерзкое мстительное отродье, Эйрлисса. Отец, следом за ним Альфард, а потом и мой дорогой Том..  - Лорд? - переспрашивает, напрягаясь, Драко. В голове попутно делает важную пометку о том, что теперь, кажется, знает имя своей загадочной родственницы. - При чем тут он?  Лицо женщины снова ожесточается, приобретая предупреждающе-замкнутое выражение, и он даёт себе мысленный подзатыльник за то, что не задал другой вопрос. Любые упоминания Реддла неизменно выводили тётку из себя похлеще, чем оскорбления - гиппогриффа, а Драко сейчас сделал очевидную попытку выяснить что-то о его прошлом. Тактическая ошибка, знал он, в случае с Беллой, всегда означает мгновенный проигрыш - будь это дуэль, или, как сейчас, просто разговор, походящий на хождение по волшебному лабиринту: тут и там расставлены ловушки и можно подорваться на бомбарде в любой момент. Ущерб уже нанесён, думает Драко запоздало, пока та залпом опустошает еще один бокал, и кошачьей походкой подходит ближе, вгрызаясь блестящими колкой злобой глазами в его лицо. Даже не злобой, поправляется мысленно, стойко выдерживая этот взгляд, а настоящей ненавистью. Салазар, даже святой Поттер никогда не смотрел на него вот так - хотя, надо признать, по части эмоциональной нестабильности кому угодно было далеко до Беллатриссы. Вряд ли существовал вообще кто-то кроме Реддла, к кому она в принципе была способна испытывать тёплые чувства. За два года знакомства с этой женщиной, Драко всё никак не мог взять в толк, почему она так жестко заточилась именно на него - иногда казалось, что племянник вызывает в ней ярость уже тем, что расходует воздух. Доводит до ручки одним своим существованием. - Ты такое разочарование, мальчик, что мне даже смотреть на тебя противно, - тянет женщина почти шепотом, приблизившись, и едкое отвращение, которым сочатся её слова, кажется вот-вот обратится кислотой и разъест дорогой турецкий ковер, устилающий мраморный пол библиотеки. - Циссе надо было избавиться от тебя, как избавляются от дефектных щенков, портящих весь помёт. Утопить, а еще лучше отнести этой дряни в пещеру и бросить на чертов алтарь, чтобы он поджарил тебя, также, как когда-то поджарил Альфарда - до мяса и обугленных костей. Обдает его удушливым перегаром, и Драко делает шаг назад, захлопывая книгу и чувствуя, как внутри поднимается волна тошноты - то ли от запаха, то ли от духоты библиотеки, то ли от жестокости произнесённой ею фразы. - Но ты продолжай искать, малыш, - добавляет обманчиво-ласково, прежде чем уйти, - продолжай гоняться за силой, на которую не имеешь права. Тогда, быть может, ты утопишь себя сам, и все мы наконец вздохнём спокойно. Когда за спиной Пожирательницы со стуком закрывается высокая дубовая дверь, Драко медленно опускается в кресло и несколько минут просто сидит, пялясь в одну точку и слушая удары бешено колотящегося сердца в ушах. После чего откладывает в сторону книгу, которую, оказывается, всё это время не выпускал из рук, и приказывает Рути принести ему выпить. Видит Салазар, ему, в отличие от Беллы, нужно что-то покрепче вина.

***

Пока Малфой говорит, сумерки медленно умирают в ночь, и вокруг опускается сырая сизая дымка. Гермиона слушает, не перебивая и положив подбородок на колени, которые обнимает двумя руками. Задумчиво хмурясь, буравит глазами темноту. Ещё какое-то время обдумывает услышанное, когда он договаривает, и они сидят в тишине в тусклом желтом свете, долетающем из-за их спин сквозь немного запотевшие стекла - на улице холодает. - Мне кажется, что сосуд - не очень верное определение, - говорит наконец. - Возможно, она имела в виду, что ты носитель. Ты, и твои родные - по восходящей к ней кровной линии. Знаешь, Малфой, у магглов есть такая наука - генетика, она изучает геном, - вспоминает всё, что помнит из прочитанного в детстве. - Это что-то вроде набора информации, закодированной в клетках нашего тела. В нём записано всё, что мы наследуем от наших предков: внешности, голоса, болезни, интеллект, а возможно и характер тоже. Волшебники еще в древности приняли и воспринимают как данность, что наследственность передаётся через кровь, но научные исследования доказали, что всё гораздо сложнее. - Великие магглы, - фыркает Малфой презрительно, на что она только закатывает глаза, привыкшая к его комментариям настолько, что они давно не трогают. - Куда нам до них, да, Грейнджер? - В генетике есть понятие рецессивного гена, - продолжает объяснять, проигнорировав его, - это когда в твоем организме зашифрована часть информации, которая никак не проявляется в тебе. Она может снова обнаружиться, например, в твоих детях, при определенном стечении обстоятельств. - Это всё очень интересно, Принцесса, - перебивает её Малфой весело, явно издеваясь, - но меня в данный момент мало волнует вопрос продолжения рода. Учитывая мой образ жизни, думаю, он в какой-то момент станет неактуален в принципе. - Годрик, да помолчи же ты и дослушай, - с досадой повышает голос девушка. Поднимается на ноги и, сложив руки на груди, встаёт напротив и смотрит на него сверху вниз. - Еще в медицине, насколько я знаю, есть похожее явление. Можно быть переносчиком какой-то болезни, но самому при этом не болеть. Вот и с тобой так, понимаешь? Со всеми вами. - Вот только магия это не болезнь, Грейнджер, - спорит он, на что Гермиона только качает головой. - Именно поэтому, Малфой, я и начала свое объяснение с другого, - яростно жестикулирует, выдавая раздражение, поднимающееся внутри от его упрямства. - Магия наверняка зашита в наших генах, поэтому она может вдруг проявиться у маглорожденных или не проявиться у сквибов. И то, что ты унаследовал от той женщины, тоже магия, просто какой-то другой ген, и у тебя он рецессивный, или что-то вроде того, понимаешь? Поэтому ты не можешь так просто её использовать. И близнецы Блэк в свое время не смогли по той же причине. Видимо, когда Альфард пришёл в пещеру, то просто не выдержал того количества энергии, которое пропускает через себя алтарь, и это убило его. Другого объяснения я не вижу - врядли та женщина, несмотря на свою обиду на твоего прадеда, стала бы отыгрываться на собственных детях, это уже чересчур, не находишь? - Она больше полувека была привязана к этому месту, - возразил слизеринец, устало потирая виски, - так что хер её знает, вот правда. Блять, Грейнджер, каждый раз поражаюсь, откуда в тебе такая слепая вера в людей? - тоже встает, не скрывая злости ударяет по изъеденным мхом перилам из массивного бруса. - Скорее всего, ведьма давным давно сбрендила здесь одна, и только и ждала удачного случая отомстить. Гермиона хочет возразить, что женщина в лесу не показалась ей сумасшедшей, но успевает прикусить язык - вряд ли этот аргумент впечатлит Малфоя, да и, на самом деле, она не возьмется утверждать ничего конкретного о той встрече, оставившей после себя одни вопросы. Зато ей приходит в голову другое: - Если она так хочет отомстить, Малфой, то почему защитила тебя, м? - спрашивает, приподнимая бровь. - Почему убедила не возвращаться в школу, зная, что вас с матерью убьют, если всё раскроется? Не очень-то логично, не находишь? - А если всё так, как ты говоришь, Принцесса, - резко преодолев расстояние, разделяющее их, Малфой оказывается рядом и продолжает гораздо тише, вкрадчиво, с легкой издевкой, пока накручивает спадающую ей на плечо прядь волос себе на палец, - то почему ты всё еще жива? Почему камень не поджарил тебя также как Альфарда пятнадцать лет назад, м? Это, по-твоему, логично? От тихого голоса и движений в конечностях и позвоночнике оживают предательские мурашки удовольствия. Подавив в себе инстинктивное желание податься вперед и вдохнуть воздух около его шеи, рядом с линией волос - там, где малфоевский запах, знала Гермиона, был особенно концентрированным, она впервые позволяет себе сформулировать то, о чем смутно догадывалась в последнее время: - Возможно, это было то, о чем тебе сказала Беллатрисса, Малфой, - признаёт негромко, так и не найдя в себе сил сделать шаг назад. Знает наверняка, как он сейчас смотрит на неё - пристально, голодно, вынимая душу, и потому не открывает глаз. Знает, что если откроет - он точно её поцелует, а она не скажет нет. Не сможет, не сейчас, когда они снова так близко, что путаются в дыхании друг друга, будто вязнут в болоте, которое утягивает вниз, суля лишь погибель. - О чём ты, черт возьми, говоришь? - рычит он на выдохе, явно рассерженный - вот только вовсе не её словами, прекрасно понимают оба. - Прямая передача, - признает Гермиона свои опасения, и тут же ищет им подтверждение. В темноте, не открывая глаз, это оказывается просто и даже не требует особой концентрации. Всё, что требуется, это легкий расфокус и осознанное перенаправление внимания, как она тут же слышит и чувствует всё, что хочет. Стрёкот сверчков, окружающий их, на мгновение становится таким громким, что оглушает, но затем будто отходит на второй план и меркнет, сменяясь стуком Малфоевского сердца и его учащенным пульсом, на который она переводит внутренний взор. Это не галлюцинация, знает Гермиона теперь, нет, не обострившийся слух, это то самое непонятное шестое чувство, которое включилось внутри после её последнего похода в лес. Следуя ему, она поднимает руку вверх и упирается пальцем Малфою в левое подреберье, заставляя вздрогнуть. Медленно ведет им вверх до ключицы и затем по ней вбок к руке и дальше к запястью. Туда, где магия, которую она слышит и чувствует в его венах подушечкой пальца, сворачивается в змеиный клубок, истощающий темноту и смерть. Клубок, который, пульсируя, еле заметно вытягивает волшебство из пространства вокруг и из парня напротив. - Он поедает тебя по кускам, Малфой, - сначала даже не понимает, что перешла на шепот. Сглатывая комок страха, вставший в горле, перечисляет то, что чувствует. - И не только тебя. Магию, живущую в земле, в воздухе, во всём - я теперь её чувствую как-то, понимаешь? А метка - будто брешь, проделанная в пространстве, всасывающая в себя то, что вокруг. И через неё, через тебя, через всех вас, Годрик, - наконец распахивает глаза и смотрит на него с неподдельным ужасом, прежде чем разорвать тактильный контакт, и отшатнуться, - он поддерживает в себе жизнь, черпает силу. Сколько, ты говоришь, всего Пожирателей?! Драко смотрит в её глаза, сияющие волшебным расплавленным золотом в темноте. Наконец начинает понимать. Кажется, алтарь передал Грейнджер не только воспоминания о будущем, которого уже не произойдет, но и что-то большее, не поддающееся объяснению традиционными законами магии. И если то, что девчонка говорит о метке - правда, то все они в полном дерьме. В темноте веснушки, повылезавшие с приходом солнечных дней на её неестественно бледном осунувшимся лице кажутся подсохшими брызгами крови.

***

В середине июня он узнал, что захват замка запланирован через две недели. Обратный отсчет пошел. Сделай всё правильно, мой мальчик. Я рассчитываю на твою преданность. Драко передёрнуло. Эти слова сказал ему Тёмный Лорд на последней аудиенции в субботу, прежде чем снова уехать из Англии куда-то на переговоры. Нарцисса, которую он снова забрал с собой, тогда стояла рядом с ним, точно так же как прошлым летом, а затем зимой - прямая, бледная, со сжатыми в бескровную тонкую линию дрожащими губами. Живым напоминанием, чего будет стоить Драко ошибка, если он облажается. Стояла, одетая в нарядную - с иголочки - дорогую мантию, создавая иллюзию нереальности происходящего, отдающую кислым послевкусием западни. Вызывая острое чувство дежавю, замкнутого круга, что повторялся из раза в раз, откуда не выбраться никому из тех, кто имел глупость попасться. Мать не боялась за себя, знал Драко - только за него, вот только здесь их приоритеты были прямо противоположны. Всё-таки Тёмный Лорд прекрасно умел манипулировать людьми, возможно именно поэтому все вокруг продолжали беспрекословно следовать его приказам, думал Драко мрачно, спускаясь вниз. - Я слышал, вас с Нарциссой вызывали в Южное крыло, - ледяной голос, который он не слышал больше года, заставляет его остановиться посередине коридора и резко обернуться. - Почему меня не известили? Как глава рода и хозяин поместья, я - первый, чье присутствие необходимо в этом случае, сын. Или ты забыл? - Отец, - чуть кивнув, сдержанно здоровается он, и обращение кажется на языке чужим и неуместным. - В этом доме теперь все иначе, если ты не заметил. Тебе лучше? - Как видишь, - пожимает плечами Люциус, прищурившись. - Но уж точно не твоими стараниями. - Домовики и Снейп разбираются в целительстве в разы лучше, - отмахивается Драко, - так что давай не будем притворяться, что в моём присутствии была какая-то необходимость. - И правда, - хмыкнул тот с нажимом, поравнявшись с сыном и кивком головы предлагая вместе продолжить путь в гостиную. - Не могу сказать, что ожидал большего беспокойства за свое здоровье, после того, как ты ни разу не навестил меня в Азкабане. - Было много других дел, - уклончиво ответил Драко, заходя в зал и слыша, как под воздействием родовой магии за ними закрывается створка двери, отрезающая их разговор от лишних ушей. Люциус, очевидно, ждал от него объяснений. Что ж, он более чем готов их предоставить. - После твоего проёба в Министрестве, Тёмный Лорд был в ярости и винил нашу семью. А поскольку ты отсиживался за решеткой, угадай, на кого была направлена его злость, м? На это Люциус приподнял брови в показном изумлении и издевательски улыбнулся уголком губ. - Быть может, ты ждешь извинений? Что за нытье, Драко, разве этому я учил тебя? Ты Малфой, а Малфои не скулят как побитые щенки, а делают то, что должно. Ты вообще-то должен быть благодарен мне за предоставленную возможность завоевать его расположение и место среди приближенных. Кажется, он говорил серьезно, и это просто не укладывалось в голове. - Может, и за пытки? За то, что жизнь мамы теперь под постоянной угрозой? За метку в шестнадцать лет? - огрызнулся Драко, чувствуя, как пальцы сами сжимаются в кулаки. - Ты учил меня, что семья на первом месте. Но оказалось, это первое, чем ты готов пожертвовать. - Ты совершенно разучился разговаривать со старшими, сын, - покачал головой мужчина, притворно вздыхая. - Думал, Белла справится с тем, чтобы держать твой норов под контролем, но, вижу, что ошибся. Возможно, она размякла, Азкабан никого не щадит, не рекомендую туда попадать. Ну да я отвлекся, прости. - Ничего, - зло усмехнулся Драко, намеренно перебивая. - Бывает. Насчет тюрьмы можешь не беспокоиться, я не настолько туп, чтобы попасться мракоборцам. Намеренно выводит Люциуса из себя, потому что от этого разговора тянет проблеваться. От натянутости, от завуалированных угроз и непонятного, никому не нужного притворства. От жестокости и самолюбования, которыми сочатся слова человека, который его вырастил. Маска предсказуемо разлетается на части - будь она чем-то физическим, точно был бы слышен треск, а пол бы усыпало градом из осколков. - Круцио, - шипит Люциус, без предупреждения вскинув руку с палочкой, до этого расслабленно лежащую в кармане мантии. Отбить проклятие не составило для Драко труда - не после многочасовых тренировок, через которые он прошёл. К тому же, очевидно, отец ожидал, что он смиренно подставится - как делал ребенком всякий раз, когда такое происходило. Вот только нельзя пройти через ад и не повзрослеть, подумал Драко устало, не выходя из оборонной стойки. Он знал отца слишком хорошо, и поэтому понимал - тот попробует еще раз. Отразив еще три проклятия - последнее невербально, он мрачно ухмыльнулся. Белые брови Люциуса сошлись на переносице от напряжения, и если яростным взглядом можно было бы испепелять на месте, то Драко бы уже осыпалася на пол горсткой пепла. - Как ты смеешь? - шипит мужчина гневно, но в серых глазах отчетливо читается еще и шок. - Смею тебя заверить, Белла не размякла, - ухмыляется, перебрасывая палочку в другую руку. - И научила меня не только защищаться. И знаешь, возможно хотя бы за это однажды я скажу спасибо. Если прощу тебя, - добавляет с расстановкой, снова встречаясь с Люциусом глазами. - За то, что отдал меня ему на откуп, будто я не твой сын, а всего лишь полезный актив, - последнюю фразу тянет с искренней злобой. С непониманием и обидой, которые по-прежнему продолжают разъедать его изнутри - с прошлого июля. Отец молчит, смеривая его ледяным взглядом, а потом, покачав головой, отворачивается к окну. Взмахом руки заставляет двери гостиной снова распахнуться, в своей обычной манере намекая, что разговор окончен. Вот только хрена с два он уйдет так просто, думает Драко упрямо, продолжая буравить светловолосый затылок гневным взглядом. Постояв там какое-то время, Люциус это понимает. Выдыхает раздраженно и говорит, даже не оборачиваясь - так, будто это для него вовсе не имеет никакого значения. Будто даже само признание он делает просто ради того, чтобы поскорее закончить этот неприятный разговор: - Ты носишь мою фамилию, и в тебе моя кровь, но не обманывайся, Драко. Ты с самого начала был лишь ценным активном, - проводит ладонью по подоконнику, с преувеличенным интересом смахивая несуществующую пыль с поверхности. Всем своим видом демонстрирует безразличие и скуку, когда добавляет: - И поэтому никогда мне не принадлежал. Нужно отдать Люциусу Малфою должное, если он хотел избавиться от общества сына, это срабатывает незамедлительно. Драко больше ничего не говорит - и уходит, не оборачиваясь. Всю неделю в школе сказанные отцом слова гремят набатом в его голове. Даже прощальное напутствие Лорда не выносит Драко мозг так сильно, как неподдельное равнодушие, которое он услышал тогда в гостиной. Потому что, видит Салазар, он ждал чего угодно - ярости, нотаций, ультиматумов, но не этого - просто потому что не мог себе такого представить. Оказалось, что столько лет Драко жил, выбиваясь из сил, чтобы завоевать любовь и признание человека, которому всё это это время было плевать - и за своей детской привязанностью совсем не замечал этого. Даже когда повзрослел, и увидел монстра перед собой, всё равно объяснял его поведение какими-то ожиданиями по отношению к сыну. Но, как оказалось, у Люциуса не было даже их - не было ничего, совсем, одна пустота и холод. Этот холод жалился болью, но в то же время ощущался очень отрезвляюще. Заставлял увидеть себя и отношения с отцом в новом, реальном свете. А потому в конечном итоге холод ощущался как освобождение.