serpentin

Сон обволакивает вуалью, вращающейся пеленой серых руин. Дома по-прежнему падают, образуя клубы пыли. Он смотрит вдаль, пытаясь понять, как далеко ещё осталось идти до самого конца. Или же дорога, расстеленная перед ним, бесконечна? Небо продолжает падать с самого верха, где оно находилось в самом начале сна, словно и не рухнуло на его голову в прошлый раз, а осталось на своём месте. Пыль кружится ярым вихрем, затуманивающим и щиплющим глаза. Он оборачивается снова назад: проверить, изменилось ли что-то; однако — всё остаётся неизменным. Всё такое же тёмное и мрачное пространство окружает его, бьёт ознобом тело и кутает в свой серый холодный плед, не давая выбраться из цепкой хватки. И нет ни единой возможности проснуться и оказаться в реальности, какие бы усилия не приложил. Картина не меняется ни впереди, ни позади него. Что же ему нужно увидеть, чтобы наконец-то отпустить кошмар из своей головы? Он шагает нерешительно по дороге, осматривая каждый миллиметр, уже без надежды найти то, что сможет помочь выбраться из сна. Но ничего нет: вокруг всё остаётся таким же, как и было. Есть ли в мире что-то бесконечное? Бесконечное может существовать только в пространстве, в общих красках. Для людей же нет ничего, что может длиться вечно. Всё потому, что они уходят, а вместе с ними и их бесконечное, что останется лишь в памяти других — близких или не очень — людей. Но и с обновлённым циклом времени всё забудется: память, в которой живут воспоминания, растворится вместе с её носителями. И ничего не останется, кроме пустоты, парящей по ветру. Он срывается на бег, будто не боится упустить что-то с этим порывом; бежит и изредка озирается по сторонам, наблюдая такую же однотипную картину, что серостью выжжена в его глазах. Всё замедляется. Движение останавливается: дома все рухнули. Он стоит в конце дороги, как в тупике, видя призрачную стену цвета чёрного неба с синим отливом. Дальше — ничего, что могло бы дать зацепку. Гром затихает. Листья под ногами испаряются пеплом в пространстве. Тишина давит на виски, словно ультразвуком, слышимом только ему. Он мотает головой, желая прийти в себя, но уши закладывает, не позволяя разумно мыслить. Его колени сталкиваются с землёй, а руки впиваются пальцами в волосы. Всё происходит неосознанно, на инстинктах. И это хочется прекратить, а после забыть страшным сном. Но здесь и сейчас — некая реальность, лишь прикрытая вуалью иллюзии. Ощущения слишком настоящие, болезненные и колкие. Хочется проснуться. Появляется желание, чтобы небо упало на него вновь, но оно стоит на месте, прекратившее разрываться громом. Он упирается руками в колени, всё ещё притянутые к земле, и осматривается вокруг. Дома — все они рухнули окончательно, от первого до последнего — стоят в собственных руинах, обтянутые пустотой. Здесь нет ничего, кроме него и них. И небо почти растворяется над головой, забирая с собой последнюю надежду. Надежду проснуться и прийти в себя, а не быть запертым в чёрной коробке. Сейчас ему сильнее хочется открыть глаза в реальности и просто отдышаться, смахнув с себя всю серость, что пропитала его почти полностью. Уши закладывает ещё больше. Может, гром продолжает разрывать падающее небо? Он поднимает взгляд вверх, но всё замерло, не слышит даже собственных шагов, когда поднимается и идёт к дому напротив него. Доски разломаны, выпуская острые щепки наружу — прикосновение к ним может грозить либо царапиной, либо занозой. Кроме них, ничего не видно, словно внутри все комнаты были украшены одной пустотой. Ему становится наплевать на остриё щепок и разломов; сейчас важнее узнать, есть ли за этой серостью что-то иное, что-то более светлое и, быть может, важное для него. Разбрасывая и вороша доски, на глаза попадаются лишь новые обломки. И цвет их — серый. Руки приобретают более яркий оттенок из-за ссадин и ран, из которых сочится кровь. Он отбрасывает всё в сторону, не пропуская ни единой зацепки, но в очередной раз перед ним пустота, обрамлённая серостью. Из горла вырывается крик, не отдающийся ни эхом, ни отголоском даже в собственных ушах, словно здесь душащая изоляция, из которой невозможно выбраться. Пальцы начинают трястись, но вовсе не от боли, а от безысходности, что сдавливает грудную клетку. Он разворачивается и идёт к другому дому, вновь начиная перебирать все обломки, боясь упустить что-то важное. Но что может быть здесь для него важного? Осознание реальности отходит на задний план. Сейчас перед ним только цель, зачем и не пойми откуда появившаяся. Он разбирает остатки рухнувших домов, всё ещё стараясь отыскать хоть что-то. Ему неизвестно, что нужно найти, но уверенность есть в одном — это отличное от всего вокруг. Руки полностью приобретают багровый цвет: кровь стекает по рукавам, впитываясь в светлую ткань. — Когда же я увижу хоть что-то! — крик снова разрывает пространство, ударяясь о призрачную стену непонимания. Боль пронзает до самых кончиков нервов. Движения становятся быстрее, отчего доски с грохотом падают позади него. Теперь он отчётливо слышит каждый удар их о землю или другие обломки. Позади десятки домов, в которых ничего не было, и ему пришлось вернуться назад, откуда началось путешествие. Ладони саднит неимоверно сильно, однако боль отходит на второй план, когда приходится вновь разгребать чёртовы доски. В голове бьёт раздражение и злость на грани с истерикой: происходящее становится невыносимым. Он всегда старается держать себя в руках, но, видимо, сейчас они слишком истерзаны, чтобы утешить его. Стержень внутри надламывается, готовый сорваться вниз — вдребезги, — словно хрупкий хрусталь, что падает из серванта и разбивается на сотни, тысячи осколков. Единственное желание — найти то самое важное, даже не имея понятия, что оно из себя представляет. Вокруг всё ещё давящая виски тишина, которую разрывают лишь удары досок друг о друга да его рваное дыхание. — Чёрт! — он громко ругается и обессилено падает назад, ударяясь спиной о гору обломков, что впиваются к нему под кожу, разрывая одежду. Время будто бы замирает: в округе ничего не движется, не образуется ни единого звука; лишь доски изредка могут сдвинуться с места, да занозы ноющей болью отзываются эхом в собственной голове. Однотонная рутина происходящего сжирает изнутри, становится невыносимо находиться в этой иллюзии и наблюдать данную картину. Поиски даются слишком тяжело: ничего новое совсем не радует глаз. Он прячет лицо в ладонях и потирает веки, отчего на них образуется красный след от крови. Все ладони изранены, так и пестрят занозами да различными ранами — от обычных ссадин до глубоких порезов, словно кусок вырван из-под кожи. Щёки приобретают такой же окрас, когда пальцы его медленно сползают по ним вниз, и руки падают — неживые — на бёдра. Надежда потихоньку догорает последними искрами, вряд ли способными осветить дальнейший путь. Он тяжело, медленно выдыхает и осматривается по сторонам. Картина не меняется ни на йоту, словно она не может загореться яркими красками и подарить улыбку. Всё выжжено, выгоревшее пространство ненавязчиво давит, не давая сдвинуться с места. Всё обесцвечено болью, которая бьёт ему по груди. Только вот почему — неизвестно. Почему именно он ощущает давление внутри, что ломает его на миллионы осколков? Даже здесь, в реалиях сна, оно безжалостно рушит всё светлое, что хранилось до этой поры где-то в глубине души. По щеке медленно стекает слеза, слегка очищая кожу от кровавых оттенков. Отчаяние пронзает всё тело, не позволяя сдвинуться с места. Небо начинает разрываться громом, и раскаты ударяют по ушам. Свет, непонятно откуда и по каким причинам возникший, перестаёт освещать пространство. Сквозь завесу грозовых облаков виднеется проблеск: молния озаряет серость, окутавшую его вокруг. Он поднимает взгляд наверх, и капли дождя омывают лицо, очищая засохшие следы крови. Ливень бьёт по земле и обломкам, вытекая в своеобразную мелодию, которая ласкает слух и успокаивает. Руки всё так же — неподвижно и обессиленно — лежат на бёдрах, лишь пальцы изредка дёргаются, словно сами себя проверяют на жизнь. Ему же наплевать, что случится дальше. Всё происходящее — просто сон, что забудется с течением времени. Он медленно опускается боком на землю, немного ударяясь виском о сломанную доску, отчего получает лишь дополнительную кровоточащую ссадину. Веки прикрывают устало глаза: смотреть на всё становится невозможным. Пальцы гуляют по рельефу бывшего когда-то дерева, преобразовавшегося ныне в серое потрёпанное обличие. Дождь льётся с неба, омывая лицо и рухнувшие дома. Время бежит в ускоренном режиме, не давая ни шанса на спасение. Вдали что-то гремит: наверное, доски продолжают выбирать себе удобную позицию, думают, где им лучше будет лежать рухнувшими и никому более ненужными. Он едва может дышать: то ли от боли, разрывающей ладони и голову, то ли от злости, что ничего не изменилось, не сдвинулось ни на жалкий миллиметр. Всё отдаётся эхом в ушах, словно сознание падает в бездну небытия, укрывающую его одеялом для вечного сна. Ресницы подрагивают, чуть живые, однако глаза не находят в себе силы смотреть на представшую картину. Кругом ничего, что может подарить желание жить — нет ни единой искры, которая взорвётся сейчас и сотворит чудо. Есть только он, окружённый тяготящей серостью. Нет. Ссадины слишком ноют, чтобы не брать их в расчёт. Здесь он и его раны, застланные полотном иллюзии и забытые. Может, ему просто кажется? Ведь стоит открыть глаза, и перед ним предстанет белоснежная спальня и солнце за панорамным окном, голубое яркое небо и изредка появляющиеся облака, лица близких людей и их улыбки. Нужно лишь проснуться, чтобы вновь ощутить всеми клеточками тела свою жизнь. Но ему никак не проснуться. Даже здесь, на дощатом полу, в окружении обломков, он засыпает, не желая открывать глаза и продолжить поиски. Всё бесполезно. Только напрасно потраченные силы и абсолютное ничего в итоге. Всё мёртвое, призрачное, не существующее в реальности. Тогда почему он так сильно цепляется за старый пол ногтями, царапая и оставляя следы борьбы? Но и сила в руках куда-то уходит, испаряется. Наступает тишина. Дождь перестаёт лить, а небо затихает, растворяя в себе раскаты грома. Темнота ложится полотном: и без того мрачное место становится чёрным. Нет ни малейшего просвета ни в иллюзорных стенах, что огибают пространство, ни в хоть какой-нибудь щёлке, что проскальзывает меж руин. Лишь в его прикрытых глазах может загореться искра, способная озарить всё вокруг. Но он не хочет ни о чём думать, не хочет видеть эту черноту, не хочет дышать в этом сне. Единственное желание — очнуться в своей спальне и пойти в чёртов музей, про который было написано в сообщении. Однако здесь и сейчас, в запертом месте, что сжимает его душу, нет и намёка на что-то похожее. Он пытается уснуть на сыром грязном полу, что устлан щепками, чтобы проснуться в своей реальности, которая так комфортна и приятна ему. Да не выходит. Веки не могут подняться, даже если спать совсем неохота. — Если усну здесь, проснусь ли я в реальности? — шепчет едва ощутимо даже для самого себя, когда надежда внутри угасает сильнее. Он открывает глаза и видит, как всё исчезает. Рухнувшие дома вдалеке растворяются вместе с обломками, образуя пустое пространство. До него доносятся чьи-то шаги, и знакомые ботинки предстают перед глазами. Человек напротив молчит, не показывает ни лица, ни рук, которые прячет в карманы пальто. Он поднимает свой взгляд на того, чьи черты не разглядеть в кромешной темноте, и пытается подняться, чтобы принять хотя бы сидячее положение. И спустя несколько тщетных попыток, боли в ладонях, на которые упирался, у него получается. Раны горят, заставляя помнить всё, что заставило их появиться. Он смотрит на силуэт, что неподвижно стоит, даже не опустив голову слегка вниз, да устремляя взор наверх, словно там найдутся ответы. Но на небе чёрное полотно, на котором ничего нет и разглядеть что-то через него просто невозможно. Тишина отзывается раздражённостью, бьющей по телу новой ударной волной. Сейчас в голове отсутствуют мысли, кроме одной. — Должен ли я что-то найти… — неуверенно начинает он и моментом замолкает, когда их глаза встречаются друг с другом. Лицо ему незнакомо, хотя говорят, что во снах наблюдаешь тех, кого видел однажды, но сейчас это кажется абсурдным: то ли данные предположения, то ли сама ситуация. И почему же сердце колотится так, словно всё вокруг настоящее, живее того, что так привычно в реальности… и словно оно готово взорваться в любую секунду от взгляда, направленного в его сторону. — Неужели ничего тебе не напоминает? — раздаётся голос, обволакивая пространство и отдаваясь эхом вдали. После чего наступает вновь давящая тишина, бьющая по вискам. Они смотрят, как неподалёку от них падает очередной дом и тут же растворяется, исчезает со всеми обломками, что и остальные до него. — Джемин, — голос произносит его имя тихо и ласково, но вместе с тем твёрдо и уверенно. Тот непонимающе поднимает свой взгляд и в упор разглядывает человека, назвавшего имя, но ничего не видит, словно слепец. — Ты потерялся среди своих же руин. Упал наряду с серыми домами, и не можешь подняться. Пыль оседает вместе с твоими надеждами, но ты ничего не видишь. Так что же ты должен найти в своей иллюзии? Джемин не находит в себе даже сил что-нибудь ответить. Откуда этот человек знает его имя? Почему тот появляется во сне и что-то говорит ему? Однако он не понимает подобных загадок, что таятся в глазах незнакомца, которые не увидеть. Может, если у него получится рассмотреть их, то что-то найдёт? Джемин пытается подняться, упираясь на больные ладони, цепляется за последнюю надежду проснуться в своей реальности и — наконец-то! — тело выпрямляется: едва стоя на ногах и пошатываясь, но выпрямляется. Он разворачивается к незнакомцу, чтобы найти в глазах того хоть какой-то ответ, но когда они сталкиваются взглядами, то замирает. Перед ним стоит тот, у кого нет лица: вместо него такое же чёрное полотно, как у неба в этой иллюзии и стен, что окружают и ломают его. Джемин сглатывает, сжимая руки в кулак и шипя от саднящей боли, всматривается, в упоении всё-таки увидеть какую-то черту или искру, которая подарит надежду. Но почему он надеется здесь, когда в реальности потерял всё, во что верил? — Когда ты увидишь их, то проснёшься, — повторяет безликий незнакомец и отворачивается. — Не забудь об увиденном в реальности, когда проснёшься. Они приведут тебя к себе настоящему, Джемин. Обязательно помни об этом, когда будешь продолжать жить. Все стены, что окружают здесь и сейчас, не просто иллюзия, а то, что ты построил сам. Заперся в них и не можешь свободно дышать. Так ответь мне, почему в таком сне тебе страшно, а в реальности, где ты запер себя в такие же стены, нет? — незнакомец видит, как дрожат его зрачки и губы, хотящие что-то сказать, но всё бесполезно. Джемин не может выдавить из себя и звука, потому слова растворяются в его неисполненных желаниях. — И после дождя образуется радуга. — Не всегда, — огрызается он, впиваясь глазами в безликое лицо: теперь оно его не пугает, а лишь сильнее интересует. — Радуга появляется только тогда, когда солнце тут же выходит из туч. Но! — Джемин повышает голос, словно голосовые связки срываются с цепи, и тут же хрипнет. — Даже когда лучи скользят по усыпанной каплями дождя земле, радуга не появляется. И такие моменты не столь редки, как кажется. — Именно поэтому здесь, — незнакомец поднимает руку и указывает на его грудь, — идёт вечный дождь, а солнце сокрыто тучами. Радуга не появится там, где её не ждут. Джемин молчит. В голове лишь вопрос, откуда тот знает его имя. Он смотрит на него пронизывающим взглядом, но на безликом полотне не вырисовываются черты лица. Последний дом — точнее его остатки — исчезают, оставляя полностью пустое пространство: даже без листьев под ногами. Вокруг ничего, кроме тёмных стен иллюзии. Джемин оборачивается, но тут же теряет надежду хоть что-нибудь увидеть. Зрачки дрожат от неопределённости и незнания, что ждёт дальше. Его не беспокоит то, что он может не проснуться: сейчас важнее найти любую зацепку, чтобы не пережить этот кошмар впустую. Незнакомец начинает отходить назад, отдаляться по неведомой тропинке в воздухе, которую не узреть глазами. И Джемин подаётся вперёд, словно его самого тянут по этой тропе невидимые нити, которыми устлано пространство. Сердце начинает колотиться в бешеном ритме, будто оживает внутри груди и даёт о себе знать. Искра в глазах вспыхивает на долю секунду, чтобы позволить разглядеть то, что он должен был сделать ещё давно, но не смог. — Не будь столь удивлённым, — произносит незнакомец, всё также плывя по тропинке и притягивая к себе Джемина. — Тот, у кого всегда идёт дождь, не сможет увидеть солнца, даже если оно будет слепить ему глаза. Тот, кто потерял надежду, не сможет найти то, что даст повод идти дальше. Тот, кто закрылся сам от себя, не будет спасён. Выбор остаётся лишь за тобой. Не забудь о моих словах, — и он растворяется в пространстве, в котором моментом рушатся все стены. Джемин просыпается весь мокрый, с одышкой и болью в груди, и — ничего не понимающий — трясущимися руками берёт кувшин, чтобы налить и выпить воды. Он смотрит на время: через час прозвонит будильник, но ему сейчас не до сна. Тело накрывает необъяснимая дрожь, ударяющая несколькими яркими волнами. В голове пустота, лишь голос отдаётся эхом в сознании. Джемин ложится на спину и прикрывает глаза, пытаясь прийти в себя. Солнце пробирается сквозь шторы, потому осадок лучей отражается отблеском на стене. Тишина. Лишь почти неслышный звук кондиционера доносится до ушей. Дыхание — ранее рваное — постепенно восстанавливается. Он тяжело выдыхает и набирает в лёгкие воздуха, не замечая, как проходит час и звонит будильник. На экране также высвечивается сообщение от Ренджуна с предложением встретиться немного пораньше. Джемин медленно поднимается с кровати, словно куклу аккуратно дёргают за ниточки, и проходит в ванную. Сейчас он не уверен, чего хочется больше: принять прохладный душ или утопиться. Но вода слишком приятно ласкает обнажённое тело, чтобы прекращать ощущать подобные чувства. Ему становится намного легче, когда мурашки захватывают кожу в свои объятия. Он не может вспомнить то, что было столь важным: то, что ему нельзя было забыть. Джемин выходит на балкон кухни и закуривает. Пальцы всё ещё немного трясутся от оставшегося страха, который гложет его в глубинах подсознания. С губ срывается усмешка, после чего образуется улыбка, похожая больше на грустный оскал. Он облокачивается на стену, шипя от лёгкого ожога, что покрывает кожу: кафель жутко нагрелся из-за солнечных лучей, что освещают данную сторону дома. Джемин садится на корточки и затягивается. Небольшой ветер обдувает приятно плечи, немного расслабляя и даря фантомный покой. В голове крутится голос незнакомца и его чёрное полотно вместо каких-либо черт лица. За окном гудят машины и эхом, разбивающимся о стены высоток, доносится чей-то радостный смех. Он тушит сигарету и укладывает руки на колени, падая на них щекой, отчего лицо становится достаточно милым. Часы на руке моментом нагреваются, отчего кожа словно постепенно загорается вместе с ними. Только Джемину плевать: сейчас важнее вспомнить то, что показали ему перед пробуждением. Он не понимает, почему кошмары снова начинают пробираться в его сны. — И почему это становится важным? — бормочет себе под нос, нелепо поднимаясь и выходя с балкона, однако тон больше походит на обиженный, немного измученный и запутавшийся. Дверь захлопывается от резкого движения руки. Джемин садится за стол, выпивая американо и перекусывая — через силу — яблоком. Есть совсем не хочется, но ему хочется деть куда-то свою раздражённость, потому он драматично откусывает каждый кусочек, со злостью сжимая челюсть. Сон основательно поселяется в его голове, оставляя в полной задумчивости. Неопределённость сжирает изнутри, поселяя чувство тревожности. Телефон отдаёт вибрацией по столу. — Я стою напротив твоего дома, ты готов? — недовольно выдыхает Ренджун и проверяет время, боясь опоздать: слишком уж пунктуальный и щепетильный по всем аспектам. А ещё ему постоянно что-то нужно, чего Джемину никогда не понять: он ни в чём не нуждается и не видит необходимости. — Ты что, не видел сообщение, что я прислал тебе? Оно, между прочим, помечено прочитанным. Так скажи мне, пожалуйста, какого чёрта ты ещё не поднял свою задницу и не вышел из дома? — Смотрю, с утра кто-то очень разговорчивый сегодня, — фыркает Джемин, цепляясь пальцами за пачку сигарет на подоконнике, и кладёт её в карман брюк. После встаёт из-за стола и направляется к выходу. — Выхожу, только не нервничай, — он хмыкает и закрывает дверь в квартиру. — Я не один, со мной ещё ждёт Джисон, так что пошевеливайся, — вновь бурчит Ренджун и заканчивает разговор, сбрасывая вызов. Однако раздражённость у него никуда не испаряется. — Он не видит даже того, что находится перед его собственным носом, удивительный человек. Каждый раз поражаюсь тому, как ему наплевать на всё. — Думаю, ты преувеличиваешь, — мягко улыбаясь, говорит Джисон и щурится, поворачиваясь к нему. — Он всегда такой, тебе ли не знать, — однако тот не унимается, даже когда Джемин наконец-то подходит к ним и приветствует усталой, выжатой улыбкой. Ренджун окидывает его взглядом, недовольно щурясь и смотря ему прямо в глаза. — Вот видишь, ему наплевать даже на себя! Ты посмотри на него: скоро будут кожа да кости. — И с каких пор ты разговариваешь со мной как бабушки со своими внучками? — Джемин бросает в его сторону холодный взгляд исподлобья, но сразу меняется в лице, когда видит Джисона. — Давно не виделись, детка! — он вскидывает руку в знак приветствия и улыбается мягкой улыбкой, подходя ближе. — Когда ты успел так вырасти? — и смеётся, опуская пальцы тому на макушку и ероша на ней крашеные в русый волосы. — Ты хоть знаешь, когда мы виделись в последний раз? — Джисон щурит глазки и неловко улыбается, из-за чего может показаться, что он простой парень, но это далеко не так. — Прости-прости, детка скучала по мне? — Джемин смеётся и, обнимая того за плечи, наваливается всем телом на него, отчего они чуть не падают. — Вы можете оставить свои брачные игры только для вас двоих? — Ренджун закатывает глаза и поворачивается, махнув рукой, чтобы те шли за ним и поскорей. — Ах, как же бесят меня эти двое! Вы идёте, нет? — ему приходится обернуться обратно, потому что те совсем не слушаются его, лишь хихикают и шепчутся о чём-то своём. — Почему бы вам тогда не встречаться? — Прекращай нести ерунду, — усмехается Джемин и подходит к нему ближе, отпуская Джисона и позволяя наконец-то дышать. — Звучит так, будто ты ревнуешь. Хочешь, буду звать деткой и тебя? — Чёрт, Джем, ни за что! — Ренджун аж передёргивается от такого предложения. — Ты когда-нибудь научишься быть серьёзным? Иногда твоё лицо кажется таким, но все знают, что тебе просто плевать. — Что на вас нашло сегодня? — смеётся Джисон, когда приходит в чувство после жарких объятий. — Просто кому-то хочется поворчать сегодня, — иронизирует Джемин и подмигивает ему. Ренджун лишь фыркает на них и с обиженным видом шагает впереди, не отзываясь на глупые шуточки. Они заходят в музей, где сейчас идёт выставка, и направляются к нужному месту встречи, что назначил преподаватель. Джисон что-то рыскает в телефоне, а Джемин лениво осматривает залы, мимо которых проходит, и цепляется взглядом за одну вещь, что привлекает внимание. Он уже готовится заглянуть внутрь, чтобы рассмотреть поближе, но его окрикивает торопящий всех Ренджун. Ещё и недовольную гримасу кривит, мол, поторапливайтесь. Джемин лишь выдыхает и, спрятав руки в карманы брюк, лениво ползёт позади него. Джисон убегает к другим знакомым, с которыми учится на одном курсе, и тихо посмеивается с их шуточек. — Когда-нибудь бы тебя всё равно бросили, — ворчит Ренджун. — Особенно с таким-то характером! — последнее добавляет более эмоционально, продолжая кривить лицо. — Так сделай милость, — улыбается Джемин, — брось меня, — и смотрит на него приторно ласковым взглядом, включая актёрскую игру на полную. — Придёт время, и ты будешь с тоской вспоминать меня… — Наблюдая за опавшими листьями, устремив грустный взгляд вдаль, сидящий на подоконнике и скучающий по тебе, Хуан Ренджун, — перебивает он, усмехаясь ситуации, и бьёт его в бок шутки ради. А тот фыркает и отпрыгивает в сторону, стараясь держаться подальше от внезапного прилива чувств. Джемин устало улыбается, словно сам себе, и они проходят за преподавателем, рассказывающем о картинах в следующем зале. В голове крутится сон, не дающий никак покоя, а тело помнит каждое движение и боль из иллюзии, что будоражит сознание. Его руки начинают слегка дрожать от воспоминаний, ведь, когда он проснулся, чувствовал каждую ссадину на ладонях, украшенных багрово-красным цветом. Джемин почти не слушает рассказы о выставке, погружённый в свои мысли. Ему кажется, что в том зале, в который так хотелось заглянуть, есть то самое важное из сна. Он не понимает, почему, проснувшись утром, уже не помнил то, что нельзя было забыть. Действительно ли для него это так важно? Слова отдаются эхом вдали, разбиваясь о стены музея. Ладони начинает снова саднить, словно воспоминания ударяют очередной волной боли, только отошедшей на задний план. Джемин медленно выдыхает, собираясь с мыслями и осматриваясь вокруг: они отходят от заинтересовавшего зала всё дальше и дальше. Может, это знак? Может, и правда ему ничего не нужно? Он задумывается над тем, что просто устал от всего. — Что с тобой происходит в последние дни? — не унимается Ренджун, щипнув его за бок, и смотрит пристальным взглядом. Тот лишь выдыхает и прячет свои глаза, опуская голову вниз и рассматривая плитку на полу. — Может, рванём сегодня куда-нибудь отдохнуть? — Нет желания, — лениво бросает Джемин и отмахивается от него рукой, когда тот начинает щекотать ему рёбра. — Какой же ты надоедливый! Ты всегда таким был? — По твоим словам — всегда, — Ренджун фыркает и скептически оглядывает его с головы до ног. — Если захочешь поделиться чем-нибудь, то я выслушаю тебя, — он глубоко вдыхает и, найдя глазами Джисона, уходит к нему. — Выслушает, ага, — бормочет себе под нос Джемин. — Опять начнёт раздавать свои никому не нужные советы. И задумывается, откуда в нём столько злобы в последнее время. И правда, откуда? Он живёт так же, как и раньше — всё по-прежнему. Однако сам Джемин чувствует, что внутри начинают происходить изменения, словно зарождается нечто новое. И данная неизвестность пугает, закрадывается опасениями и плотно оседает в самых недрах, не давая покоя. Сон давит, врезаясь воспоминаниями под кожу, чем вызывает мурашки по всему телу. Его передёргивает, озноб бьёт, пробирая до костей. Джемин останавливается, отставая от толпы, и прикрывает глаза, пытаясь прийти в себя. Голоса затихают, и он остаётся один. Лишь эхо доносится до ушей и тут же разбивается о стены. Остаточная боль иллюзии сходит на нет, уже не так сильно рисуя ссадины на ладонях. Может, стоит сходить отдохнуть вместе с Ренджуном? Голова начинает раскалываться, словно не желает думать о чём-то другом, кроме сна. Джемин выдыхает и делает шаг вперёд, после чего вновь останавливается и осматривается по сторонам. Чем дальше он от того зала, тем меньше боль. Они выходят из музея такой же компанией, какой и пришли. Джисон о чём-то упорно спорит с Ренджуном, на что тот доказывает полностью обратную точку зрения. Кажется, ещё чуть-чуть, и кто-то из них договорится. Джемин не хочет участвовать в их ссоре, которая в очередной раз окажется глупой, и не желает вставать на какую-то одну из сторон. Он не любит, когда его втягивают в детские ссоры, не приводящие ни к чему хорошему. Зато Ренджун обожает доводить кого-нибудь до бешенства, причем делает это частенько и особенно с ним. Джемин не понимает, как Джисон ведётся на подобные провокации, да и особо не хочет. Сейчас у него желание отвлечься от всего, что скопилось в голове и не даёт покоя. Он даже не обращает на них внимания, листая новости в телефоне, чтобы ни о чём не думать. Но мысли упорно лезут в сознание, перекрывая реальность и не позволяя отвлечься. Джемин путается в себе, словно нити разума образуются паутиной внутри и крепко охватывают пространство. Они яро цепляются за него, не желают отпускать и лишь сильнее обвивают каждую клетку, чтобы взять её под свой контроль. Он спотыкается на ровном месте и ругается, привлекая взгляд. — Эй, ты в порядке? — удивлённо спрашивает Джисон и смотрит так пристально, что сейчас прожжёт в нём дыру. Но на самом деле ему неспокойно за своего друга, ведь когда-то Джемин был — и остаётся по сей день — самой сильной и верной опорой для него. Но тот лишь кивает вместо ответа. — Может, сходим куда-нибудь? Если тебе нужно отвлечься… — Да, давайте повеселимся! — Джемин улыбается своей фирменной улыбкой, отчего кончики его губ становятся мигом острее, и отвечает более бодро, чем ранее. — Как насчёт взять тачку и прокатиться по городу? М? — когда он чем-то взволнован, то походит на чеширского кота, особенно сильно, когда пытается скрыть своё состояние. Прямо сейчас. — Может, поедем в центр, выпьем? — Ренджун загадочно улыбается, и в его глазах сразу загорается искра. — Ты вообще думаешь о чём-то, кроме алкоголя? — бурчит Джисон, даже несмотря на то, что особо не против расслабиться подобным способом. — О том, какой совет кому раздать, — смеётся Джемин, подшучивая над Ренджуном, на что тот лишь фыркает. Они договариваются встретиться в семь вечера возле их любимого бара, и он, махнув рукой на прощание, двигается в сторону дома, осматривая вокруг себя высотки, словно пытаясь отыскать в них ответы на все вопросы. У него в голове — пустота, обременённая отголосками кошмара. Ладони больше не саднит ярой болью, но сердце продолжает бешено стучать в ритм проезжающих мимо машин. Джемин идёт по тротуару, стараясь не думать о лишнем и сконцентрироваться на отдыхе нынешним вечером. Но он знает, что убежать от себя не сможет: ни сегодня, ни завтра — никогда. Остатки беспокойства будут преследовать его, обременять, пока не получится найти ответы. Но как искать? У него нет ни одной идеи, как избавиться от бремени, появившегося из ниоткуда. От нервов начинает слегка тошнить. Джемин заходит в квартиру и плюхается на кровать, стараясь убежать от вакханалии внутри, что следует за ним, наступая на пятки и лишая возможности уверенно шагать вперёд. Он закрывает глаза и вспоминает все моменты из сна, чтобы составить цепочку. — Зачем? — шепчет в пустоту, пытаясь найти ответы хоть на один вопрос. И правда, зачем он это делает? Зачем старается привести мысли в порядок?