serpentin

Джемин просыпается после крепкого сна, прокручивая в голове утро. Сейчас на часах время близится к десяти вечера. Он трёт лицо руками, зарывается пальцами в волосы, пытаясь прийти в себя, и смотрит в незакрытое шторами окно. За ним — без изменений — видится город, затянутый потемневшим небом, а на стёклах красуются остатки капель: дождь изредка продолжает моросить. Джемин выдыхает и медленно поднимается на кровати, из которой очень не хочется выбираться. В голове крутится очередной кошмар: в нём по-прежнему рухнувшие дома и чернота, покрытая неизвестностью, и он, пытающийся отыскать что-то нужное в дарящих занозы досках. Ему кажется, что ничего не имеет смысла, кроме сна. Воспоминания об утре ударяют по вискам, заставляя узреть картины из музея. Джемин падает обратно на подушки, закусывая губу, и прикрывает глаза рукой, не желая ничего видеть и слышать. Но полотна врезаются в него, отчего ладони саднит фантомной болью, почти сразу же исчезающей. Он не может понять, как они связаны с ним и по какой причине. Но кошмар не покидает его, не даёт покоя, даже после того, как привёл Джемина в музей и показал картины, первые из которых такие яркие, излучающие счастье. А последние — тёмно-синие, показывающие испепелившуюся радость и искренность, на них даже лёгкого пепла не видно, лишь пустота и сырость, обрамлённая болью. Ему не хочется иметь с ними ничего общего. Ни в коем случае. Но они упорно лезут в его голову, ныряют в самую глубину недр, зависают на полочках души, обвивая паутиной, чтобы всё оставалось на своих местах. Но Джемин не считает, что их место там. Он думает, что скоро всё исчезнет, однако совпадений становится больше с каждым днём. Ему хочется спать, но страх увидеть сон вновь слишком велик. Нет ни малейшего желания по новой ощущать саднящие ладони и смерть, словно приближающуюся к нему со скоростью света в очередном кошмаре. Но он всё ещё должен что-то найти. Осознание странное, пугающее, но влекущее и дарящее надежду, что всё вернётся на свои места, как только Джемин разберётся с собой. С собой. — Раньше я думал, что дело во мне, — шепчет он и убирает руку с лица, после чего более резво приподнимается на кровати и встаёт, откинув одеяло в сторону. — Мне кажется, я схожу с ума. Джемин усмехается и заходит на кухню. Как не хочется видеть полотна перед глазами, но те всё равно появляются. Он заваривает кофе и выходит на балкон, прикуривая сигарету. Расстёгнутая почти до пояса хлопковая рубашка бежевого оттенка свисает с плеч, оголяя их и немного мешая в рукавах. Кожа слегка покрывается приятно щекочущей рябью. Джемин, сжимая сигарету в губах, заворачивает ткань до локтей, чтобы не мешала. За окном город вновь живёт привычной жизнью: люди куда-то идут, машины продолжают проезжать по своим делам, небо — по-прежнему — на месте, не упало. А в нём что-то ломается, упорно кричит внутри и куда-то зовёт. Джемин знает, как найти то самое поле, только вот не совсем и хочется ему туда ехать. Что он увидит, как только приедет? Лишь потеряет время, да ничего не найдёт. Но на подсознательном уровне разгорается принятие, что так будет спокойнее. Ведь Джемин сделает всё от него зависящее, а потом можно будет даже не думать о кошмарах, не дающих покоя. Они словно проникают в каждую клеточку его тела, подтрунивая сорваться и оказаться на нужном месте. Он слишком долго думает, сомневается и не решается, оставаясь пить кофе на балконе и затягиваясь. Клубы дыма обволакивают пространство, немного расслабляя. Дождь перестаёт моросить. Джемин отпивает кофе и тушит сигарету. На улице гуляет ветер, завывая в ближайших переулках свою мелодию. Наконец-то жара не душит его, а прохлада приятно обволакивает, гладит кожу, вызывая мурашки. Телефон вибрирует, показывая всплывающее сообщение на экране. Джисон. Джемин отвечает, что всё в порядке: утром совсем вылетело из головы написать ему. Он не хочет ни с кем разбираться и выяснять отношения, и Ренджун мигом возникает в его мыслях, ударяя волной неприятных воспоминаний. Иногда бывают ситуации, которые нельзя взять и опустить, забыть о них и вести себя как ни в чём не бывало. И сейчас случай именно такой. Но у Джемина нет желания разговаривать с кем-либо в ближайшее время: ни с Джисоном, ни с Ренджуном. Ему ничего не интересно в данный момент. Лишь полотна крутятся перед глазами дрожащей рябью, не давая покоя. Он хочет спокойствия, чтобы всё скорее закончилось и не докучало ему вновь. И из-за этого Джемин срывается с места, переодевается в уличные брюки и, схватив телефон и ключи, выбегает из квартиры. Он спотыкается при входе в лифт и при выходе из дома на улицу, словно что-то останавливает его. Будто бы кто-то говорит ему, мол, не сейчас, рано. Но Джемин не слушается, протягивая руку перед подъезжающим такси и садясь в него. Сердце колотится, как запертая птица в клетке, желает вырваться или взорваться, лишь бы не биться в таком быстром темпе. В машине играет трот, который его мама иногда слушает по вечерам одна дома в момент их общения по телефону. Но всё — фоном возле ушей, ибо всё, что слышит Джемин — биение своего сердца и проваливающиеся грузно куда-то вниз надежды. Ему кажется, что после приезда на поле, его жизнь будет далеко не спокойной. Но он всё равно едет, не просит водителя остановить и смотрит за окно, на дорогу, раздумывая о дальнейших событиях. Да нет, бред какой-то. Что изменится от одной поездки на обычное поле? Всё останется на своих местах. Джемин уверен в этом, другого и быть не может. Ни в коем случае. Ведь с ним ничего не связано. До места ехать примерно около часа. Водитель что-то спрашивает, но не шибко докучает вопросами, видя, что его пассажир не особо расположен к беседе. Потому вскоре наступает тишина, разрушающаяся только тихой музыкой. Джемин нервно стучит пальцами по коленке, изредка попадая мелодии в такт. С виду он выглядит спокойным и уставшим, но внутри всё бурлит, закипает разгорячённой лавой, которая вот-вот выльется из кратера и спалит всё к чертям. За окном — ночью выжжены дома с горящими огнями, освещающими дороги и близлежащее пространство. Фары проезжающих навстречу машин слепят изредка глаза. Джемин опускает взгляд на свои пальцы, отбивающие ритм музыки по коленке. Он проводит нервно ногтями по джинсовой ткани, после чего сильно гладит по ноге, пытаясь успокоить дрожь. Во второй руке располагается телефон, который иногда вибрирует, оповещая о сообщениях. Но читать их совсем не хочется. Сейчас ему нужно приехать на чёртово поле и убедиться — завтра всё будет в порядке. Он будет в порядке: ладони больше не загорятся болью после внезапных кошмаров, беспокоящих так сильно, что возникает желание не спать вовсе, лишь бы не увидеть их вновь. Слова, бьющие по ушам от неожиданности, отрывают его от раздумий. Джемин закрывает дверь и смотрит вслед уезжающей машине, после разворачивается, медленно шагая в нужную сторону. Он глядит под ноги, пинает изредка камни, валяющиеся на дороге, и выдыхает, когда оказывается на месте. Васильки врезаются в него, словно бьют током, и шелестят лепестками на ветру, на которых блестят от света фонарей остатки дождевых капель. Джемин взглядом устремляется вдаль, наблюдая за пустотой, царящей в округе. Тишина. Лишь птицы приветственно щебечут ему, и песня их отдаётся небольшим гулким эхом. Он идёт вдоль дороги, по обочине, не решаясь пройти вглубь поля. С ним ничего не связано, тогда почему ему снятся подобные кошмары? Почему сейчас столько совпадений, терзающих изнутри? Джемин осматривается: оборачивается назад, но всё остаётся на своих местах, впереди — то, чего он боится больше всего, — неизвестность. Надежда тлеет, боясь сгореть без остатка. Но то, что пугает ещё сильнее, — гром, разрывающий небо столь внезапно, что Джемин дёргается, чуть не выронив телефон из рук. Дрожащими пальцами он достаёт сигарету и закуривает. Может, пора бросить? В голове столько мыслей, сводящих с ума и одновременно дарящих шаткую веру, что всё образуется. Джемин откашливается, затягиваясь слишком сильно, когда дым прорезает горло. Он сворачивает на еле заметную тропинку в поле, не зная, куда она его приведёт. Шаги становятся чуть быстрее, но всё ещё: размеренные и спокойные. Торопиться некуда. Под ногами лишь васильки да трава: нетронутые, словно здесь никто никогда не ходил. Наверное, так оно и есть. Однако существующая тропинка ведёт его в неизвестном направлении, и, куда та приведёт, остаётся лишь гадать. Но Джемин не думает о подобном. Он продолжает плестись, обходя васильки, чтобы не задеть их, не затоптать. Гром продолжает греметь где-то вдалеке, а свет от фонарей угасает сильнее с каждым шагом. Остановившись посреди поля, Джемин оглядывается назад — дорогу всё ещё видно, но смутно да благодаря проезжающей мимо машине. Свет от фар ненадолго освещает её и исчезает. И он вновь остаётся наедине с собой, непонимающий, что делает и для чего. Страх неизвестности продолжает разгораться, окутывая и согревая, но такое тепло ему не очень-то нравится. Джемин плетётся в одиночестве, пока на глаза не попадается силуэт, стоящий возле дерева. Он присматривается и видит пожилую женщину, любующуюся небом и окрестностями. На её плечи накинута светлая шаль, а длинные седые волосы развевает ветер. Она опирается одной рукой на деревянную потёртую палочку, другой же — держит кисть. От этой картины Джемина прошибает током, все мысли скручиваются в большой клубок, запутывающийся на различные узлы, которые не развязать. Или кто-то просто не хочет? Он делает шаг назад, но спотыкается и падает. — Я ждала тебя, — произносит женщина, но не поворачивается к нему. Она продолжает стоять и смотреть на крону дерева, не произнося больше ни слова, словно ожидает ответа, когда тот соберётся с мыслями. Джемин поднимается, легонько отряхиваясь и выпучивая глаза. И замирает, собираясь с силами. — Простите? — недолго думая, отвечает он. Ему кажется, что старушка путает его с кем-то: они не знакомы, так почему она говорит, что ждала? — Может, из ума выжила… — шепчет себе под нос, чтобы никто не услышал. Наступает тишина. Женщина продолжает неподвижно стоять. Джемин не знает, как поступить дальше: уйти или подождать. Сердце готовится вырваться из груди, разорвав её в клочья. Он шумно выдыхает, и она слегка поворачивает голову в его сторону. Всё замирает, лишь шум ветра да шорох листьев и травы доносится до ушей. Гром отдаётся фоном где-то вдалеке, почти неслышимый. Джемин делает шаг вперёд, с опаской смотря на неё и пытаясь разглядеть лицо, которое почти полностью закрывают развевающиеся волосы. — Возможно, — наконец-то произносит женщина и поднимает руку, показывая подзывающий жест. — Подойди ко мне ближе, я покажу тебе её. Джемин не понимает смысла слов, но, сам того не осознавая, оказывается возле неё. Она всё также смотрит на дерево. Он видит черты лица: оно исхудавшее, осунувшееся и бесцветное, словно выжженное солнцем. На щеках нет румянца, а тонкие губы почти не заметны: сливаются на фоне бледной кожи. — Смотри, — почти шепчет она и указывает пальцем на дерево. — Единственная яблоня, которая выжила после шторма. От неё оставался лишь корень, но в апреле аромат цветов наполняет всё поле. — Мне сказали, что ничего не осталось, кроме васильков, — на выдохе говорит Джемин и поднимает взгляд наверх, любуясь кроной. — Значит, я не ошиблась, — уголки тонких губ приподнимаются в лёгкой улыбке. Он видит это, когда она поворачивается к нему и заглядывает глубоко, словно проникая в самую глубь души. — Зачем ты пришёл на поле? — Убедиться, что со мной ничего не связано, — его слова режут по ней, словно острые кинжалы проводят по коже идеально заточенным лезвием. — А если я скажу, что ты ошибаешься? — она не отрывает взгляд, и Джемин видит, как её зрачки трясутся в ожидании реакции. — А если я спрошу, как прошлое может быть связано со мной? — он смотрит на неё теперь уверенно и более твёрдо, не боясь ответа, даже если тот ударит по нему. Женщина молчит: понимает, что у него есть ещё вопросы. — Вы та самая художница из деревни, которую писали в своих картинах? — она кивает, не прерывая зрительного контакта. — Что бы ты сделал, услышав, что можешь изменить прошлое? — У Вас есть машина времени? — Джемин мягко усмехается и отворачивается, смотря на небо. — Я не верю в подобное: фантастика и только. — Прикоснись, — говорит она, и голос её звучит нежно, непринудительно, потому он выдыхает и касается ладонью дерева. — Закрой глаза и ни о чём не думай. — Хотите отправить меня в восьмидесятые? — Я покажу тебе их, — женщина накрывает его руку своей: со столь тонкими запястьями, что, кажется, их можно сломать одним щелчком, — а решение останется только за тобой. Джемин закрывает глаза и отпускает все мысли, что тревожат его последнее время. Сердцу — как ни странно — спокойно, оно не колотится как сумасшедшее, не хочет вырваться из груди. Ветер затихает, и трава с листвой перестают шелестеть. Тишина ласкает уши, гром окончательно затихает. Джемин чувствует, как кора яблони словно пульсирует под ладонью, но веки не поднимает, отдаваясь полностью спонтанной неизвестности. Впервые за неделю его ничего не беспокоит: всё словно перестаёт существовать. Он ощущает, как близлежащее пространство меняется, становится более ярко, и свет бьёт по закрытым глазам. Тело словно затягивает в дерево, начиная с руки, которая проваливается внутрь. Джемин распахивает глаза. Но ни яблони, ни поля рядом с собой не видит. — Забыла сказать, — он слышит голос женщины, но не видит её. — Ты оказался здесь потому, что сам захотел. И испаряется, исчезает в тумане. Джемин оглядывается вокруг себя: предметы начинают появляться, постепенно заполняя всё — ранее пустое — пространство. Он не понимает, где находится прямо сейчас. Перед глазами окно, полностью отличающиеся от современного. Выглянув в него, можно увидеть Сеул. Только совсем иной, непривычный и столь далёкий от его реальности. Может, это не Сеул вовсе? Но город так похож на тот, что обычно показывают на истории в школах или университетах — такой, каким он был в восьмидесятых годах. Нет, не может быть. Джемин смеётся, широко улыбаясь, отчего мимо проходящие девушки заглядываются на него. Но ему не повернуться, чтобы посмотреть на новую реальность, он слишком занят рассматриванием вида из окна. Всё — иллюзия. Ничего из того, что сейчас перед ним, не существует. Но одновременно его изумляет происходящее — мурашками по коже от удивления. Пролетающая мимо окна бабочка кажется Джемину столь неестественной, что волосы на руках встают дыбом. Но она самая что ни на есть настоящая: порхающая своими крыльями и поднимающаяся вверх, к небу. В воздухе появляется резкий запах цитрусовых — апельсина и бергамота, — ударяющий резко в нос. — Пошутили и хватит! — громко говорит Джемин и заправляет волосы назад, закусывая губу. — Верните всё как было, а то уже становится не смешно! Он упирается руками на подоконник и вглядывается в каждую деталь, что видит перед собой. За стеклом всё такое же яркое, не выгоревшее, только дома слишком отличаются от тех, что привычны Джемину. У него не укладывается в голове, что увиденное — реальность, представшая перед глазами столь неожиданно. Коленки начинают немного подрагивать, тело бьёт ознобом, а ногти царапают по подоконнику. Он не верит: правда ли это? Джемин нащупывает в кармане телефон и смотрит на время — ничего не меняется: ни время, ни год. Если это шутка, то она полностью становится несмешной, вышедшей из-под контроля и неуместной. Ему нужно просто заказать такси и уехать домой, правильно? Он мотает головой и вновь смотрит в окно, за ним — новая реальность, которая вряд ли принесёт что-то приятное. Она для него — выстрел, намеченный ровно в цель, не жалеющий и бьющий без каких-либо сомнений. И пуля, как осознание, достигает точки невозврата. — Здесь ты найдешь ответы на все вопросы, — до него доносится низкий голос, вырывающий его из раздумий. Джемин смотрит на мужчину, указывающего что-то в учебнике кому-то из студентов. На преподавателе клетчатая хлопковая серо-белая рубашка, на которой виднеются складки, чёрные прямые брюки и классические ботинки, подходящие тому времени. Тот смотрит в ответ глазами-бусинками сквозь призму очков. У него высокие, хорошо выраженные скулы и небольшой нос, а взгляд — заинтересованный, но одновременно отрешённый, словно его не интересует происходящее. А вот Джемину совсем не наплевать: у него в том времени — в его настоящем времени! — семья, друзья и планы на будущее, любимые бары, не просмотренные сериалы и фильмы. Он должен вернуться! Что ему делать в восьмидесятых? Джемин не понимает, что те из себя представляют, как себя вести здесь и какие испытания они принесут. Внутри что-то падает, рухнув с самого верха, словно дома в его кошмаре. Он, полностью потерявшийся и опустошённый, протирает глаза и ещё раз вглядывается в мужчину, а тот лишь моргает и приподнимает в непонимании изогнутую бровь. Джемин не решается заговорить первым, хотя вопросов у него — тысячи, но они так и не будут озвучены. Ну, а что ему смогут ответить? Лишь покрутят пальцем у виска и посмотрят, как на идиота. Хотя на него уже так смотрят! Он сглатывает и думает, что теперь делать: как вернуться в своё время и забыть всё, как страшный сон. Только сомнения закрадываются всё глубже и глубже, совсем не желая его покидать. — Вы заблудились? — спрашивает мужчина и приподнимает бровь ещё выше, вопросительно глядя на него. Джемин молчит, потому что ответить нечего: он не заблудился и не забыл дорогу — ему нужно её найти, чтобы попасть обратно. Остаётся только понять, как это сделать. — О, преподаватель Ли! — они оба оборачиваются на новый голос. — К нам на днях должен прилететь студент по обмену из Штатов. Так как Вы пока на замене, не уделите ли ему внимания? Тот лишь кивает и кротко улыбается. — Так Вы — наш новый студент? — преподаватель Ли осматривает Джемина и выпучивает немного глаза, дожидаясь очередного ответа. — О, На Джемин, верно? — мужчина с поседевшими волосами улыбается и кивает в знак приветствия. Они все переглядываются, и выражения лиц у всех столь разное — комичное, что хочется посмеяться. Посмеяться и разойтись по домам. — Да, — отвечает Джемин, стараясь сдерживать своё негодование и непонимание внутри. Он пытается выглядеть естественно, но у него совсем не выходит. Ему нужно вернуться, тогда почему ответ звучит так чётко и уверенно? Да, он — На Джемин. Только не из того времени, чья петля, обёрнутая ныне вокруг шеи, сыграет с ним злую шутку. Сколько потребуется часов, дней, чтобы найти путь обратно? Его передёргивает от крутящихся в голове мыслей, которые не дают покоя. — Тогда пройдёмте со мной в мой кабинет, — говорит Ли. — Сейчас я заменяю другого преподавателя, который ведёт Ваш факультет, потому придётся мне рассказать обо всём. Джемин застывает на месте, не понимая, можно ли двигаться. Ещё чуть-чуть, и он сойдёт с ума. Стоит ли ему плыть по течению, чтобы как можно быстрее вернуться домой? Перед глазами проносятся лица Джисона и Ренджуна (и почему именно с их последней встречи?), Сеул его времени с высотками и люди, свободно гулящие по городу. Он ведь совсем не знает, в какой год попал! Джемин пытается нащупать телефон в руках, но того не оказывается в них — лишь пустота, бьющая по нему вновь. Ещё немного, и от него не останется даже осколков. Лишь пачка сигарет покоится в кармане брюк да звенят ключи, пока он шагает за преподавателем Ли. У него ничего нет, кроме самого себя: ни места жительства, которое, возможно, ему предоставят как студенту по обмену, ни документов, ни знакомых. Джемин полностью один: брошенный, забытый и никому не нужный. Он не дождётся ни помощи, ни поддержки. Остаётся как можно быстрее найти выход из этого периода времени. Ему обязательно нужно найти самое главное связующее — ту самую художницу, которая живёт здесь и пишет свои картины. Они приходят в кабинет, и мысли Джемина прерывают. — Меня зовут Ли Минхён, — тот пытается найти какие-то бумаги на столе в стопке других. — Сегодня можешь спрашивать у меня, если тебе что-то будет непонятно. А завтра уже должен будет вернуться… — Преподаватель Ли! — высокий голос перебивает его, и Джемин наблюдает за тем, как мальчишка с пухлыми щёчками врывается в кабинет. На нём — штаны клёш и свободная рубашка, расстёгнутая на верхние пуговицы и оголяющая ключицы, а на лице ярко сияет улыбка. Он словно пахнет свежескошенной травой и яблоками, покрытыми румянцем солнца. — Чего тебе, Донхёк? — Минхён отвечает равнодушно, даже не поднимая на того взгляда, и продолжает рыться в кипе бумаг. — Почему Вы не сказали, что у нас будет студент по обмену?! Я опять узнаю всё самым последним! Разве это честно? Я думал, что у нас с Вами хорошие отношения… — Донхёк такой шумный, что Джемин уже готов взорваться от его эксцентричности. — Хорошие отношения? — переспрашивает Минхён и окидывает его резким взглядом: этот мальчишка начинает надоедать, постоянно окрикивая его в коридорах, врываясь в кабинет и подсаживаясь в столовой во время обеда. А Донхёк думает, что они подружились, когда тот только пришёл на замену. Ему хочется быть рядом и о чём-то разговаривать, даже если это будет что-то бессмысленное и совсем несвязное. Возможно, он не понимает и сам, почему так поступает: чаще всего его действия неосознанные, спонтанные, ведомые чем-то скрытым и ещё непонятым до конца. Но Минхён считает его надоедливым и шумным, до жути приставучим и по-глупому юным, когда он — серьёзный и расчётливый, не позволяющий себе подобных вольностей. К тому же, есть очень важный фактор, который Донхёк то ли забывает, то ли просто не учитывает: они — студент и преподаватель, потому хорошие отношения у них могут быть только в данном плане. Но тому словно плевать: он прёт напролом, забывая о личном пространстве, и вечно докучает, акцентируя внимание на себе. — Нет? — огорчённо произносит Донхёк почти шёпотом и сразу меняется в лице, словно солнце закрывают грозовые тучи. После чего он замечает Джемина и улыбается ему, протягивая руку с тонким запястьем для приветствия. Их взгляды задерживаются друг на друге, но ненадолго. — Я — Ли Донхёк, а ты из Штатов, да? — Да, — Джемин усмехается и быстро жмёт руку в ответ, отводя глаза и рассматривая кабинет. В своей реальности он предпочитает избегать таких людей, но в нынешней — судьба, видимо, слишком жестока к нему. А может, это сон? Может, стоит ущипнуть себя разочек, и всё вернётся на круги своя? Он впивается сильно ногтем в кожу ладони другой руки, и боль тут же пробегается пульсацией по коже. Донхёк отпускает его и быстро переключает внимание на Минхёна, который до сих пор копошится в бумажках. И его взгляд задерживается теперь намного дольше, будто обводя каждый контур лица: линии скул, глаза и губы — на них особенно сильно. — Ваши очки лежат во втором ящике, — он кивает в сторону тумбочки, показывая, что стоит проверить. Донхёк слишком наблюдательный, смотрящий тёплым взглядом и улыбающийся слегка уголками губ: не может сдержаться. Ему нравится мысленно обводить все его черты лица. Для него это вовсе не странно. — Ах, да, спасибо, — Минхён достаёт футляр и надевает очки. — О, вот оно! — и бумажка сразу красуется в его руках. — Джемин, подпиши вот здесь и прочитай, если нужно. Будут вопросы — задавай. — В Америке сейчас так модно одеваться? — спрашивает Донхёк и осматривает его с ног до головы. — Джемин, а из какого ты города? Где ты учился, в каком университете? Наш климат отличается от американского? Я слышал, в Нью-Йорке очень часто идёт снег. У нас, на Чеджу, откуда я родом, это достаточно редкое явление! — шквал вопросов стучит по голове, как надоедливый дождь по крышам в моменты плохого настроения. — Донхёк, помолчи, — спокойно говорит Минхён и смотрит словно сквозь него. — Разве тебе не нужно на пары? — Пока Вас на них нет, то меня — тоже! — тот глуповато смеётся и закусывает нижнюю губу, потупляя взгляд. Он не из тех, кто сможет промолчать: особенно тогда, когда это необходимо. Но Донхёк не осознает, что язык его — враг. — Ради всего святого… — едва слышно шепчет Минхён: одними губами, за которыми ведётся пристальное следствие. Но он то ли не замечает, то ли не хочет замечать. Кажется, Джемину здесь будет очень весело. Но он сильно сомневается, захочет ли подобных развлечений. У него есть только одно желание — вернуться в свою квартиру, выслушивать жалобы и ненужные советы Ренджуна, смотреть фильмы и шутить над Джисоном. А вот это всё ему не нужно: такое чужое, далёкое и непривычное — одним словом, чуждое! И Джемин не хочет оставаться здесь долго: найти бы способ попасть домой. Он разрушен изнутри, но не сломлен, потому обязательно отыщет выход и справится со всем, что его ждёт. Только представления не имеет и вовсе, какой поворот судьбы случится с ним за отведённое время. Джемин закрывает глаза, отбрасывает ненужные мысли и выдыхает, после — набирает кислорода в лёгкие и задаёт пока только один вопрос. — Где можно перекурить?