serpentin

Ближе к вечеру Джемина подселяют к Донхёку в общежитие. Он не очень радуется этому, но остаётся спокойным. Внутри у него вопросы бьются осколками о рёбра, заставляя боль пронизывать тело. Ему неспокойно: в голове всё ещё не укладывается происходящее. Донхёк, лёжа напротив, постоянно расспрашивает его про Штаты, слова витают вокруг ушей, но так до них и не доносятся. Джемин не знает, как ему поступить. Силы для общения отсутствуют, отвечать не хочется, да и смысла попросту нет. Он теперь ни в чём не уверен, кроме того, что ему нужно найти художницу. Но как — самый большой вопрос, который пока невозможно решить. Джемину ничего о ней не известно, только предположительное место жительства. А вдруг не получится отыскать? Вдруг те яркие картины ещё не написаны? Он даже не сможет доехать сейчас до деревни: в карманах ни денег, ни телефона. И Донхёк, раз родом с Чеджу, вряд ли знает о ней хоть что-нибудь, потому спрашивать бессмысленно. Этот парень не поможет ему, лишь продолжит задавать кучу вопросов. Слова с его губ слетают со скоростью света: столь беспорядочно и беспардонно. За окном весь вечер льёт дождь, стуча по подоконнику, и из-за старых окон отчётливо слышен каждый удар, бьющий по ушам и нервам. Джемин лежит на кровати: голова находится на руке, а подушка — на голове, чтобы как-то убавить раздражающие звуки. Он, ещё чуть-чуть, и сойдёт с ума, не выдержит и просто взорвётся. Здесь неуютно, холодно, шумно и чуждо. А Донхёк не унимается, — несмотря на то, что ему никто не отвечает, — продолжает бубнить и рассказывать какие-то истории. Джемину не интересно: единственное, что его волнует — отыскать способ вернуться обратно. Но возникает ощущение, что он безвозвратно заперт в реалиях прошлого, и пути назад не существует. Возле его старенькой кровати (хотя на самом деле их только-только завезли в общежитие) стоит тумбочка, а в изножье — стеллаж, куда у Донхёка поставлены книги (потому что с его стороны стоит один на двоих шкаф), а небольшой стол — напротив окна, между двух тумбочек и их кроватей. Джемин гулко выдыхает, делает вдох и пытается собраться с мыслями. — Ты напоминаешь мне одного знакомого, — он тут же словно спотыкается на слове «знакомый» и вспоминает Ренджуна, — который тоже очень любит болтать и особенно раздавать советы. — Обычно меня никто не слушает, я уже привык к этому, — Донхёк бесстрастно пожимает плечами, но в голосе отчётливо слышатся печальные нотки. — Да и советы раздаю редко, кому они нужны при таком раскладе? Со мной почти никто не общается, потому что я слишком много болтаю. — Вы бы с ним нашли общий язык, — усмехается Джемин и, скидывая подушку с уха, подкладывает её под себя и разворачивается к Донхёку. — Только жаль, что вы из разных реальностей. — Реальностей? — тот непонимающе смотрит на него. — У тебя что, есть воображаемый друг? Может, мне тоже завести себе одного… — Нет, ты не так понял, — Джемин закатывает глаза и лениво приподнимается на кровати, непонятно согнувшись и пристально уставившись на странного мальчишку. У них, должно быть, не такая сильная разница в возрасте (если она вообще есть), но Донхёк кажется ему таким юным и невинным, словно кем-то забытый ребёнок, ищущий внимания и помощи. — Его тоже никто не слушает чаще всего, но не потому, что он из моей фантазии. — Из Штатов? — Допустим. — Вот оно как, — Донхёк задумчиво смотрит на него и моргает глазками, пытаясь разобраться в нём как в человеке. И тоже находит Джемина немного странным, необычным. Они будто играют в гляделки, но никто не знает, кто выиграет. У одного — неимоверное желание пообщаться хотя бы таким образом, у другого же его вовсе нет. — У тебя было много знакомых? — Не особо. — Сколько? — Двое, — Джемин продолжает наблюдать за ним, но взгляд — незаинтересованный, пустой, словно смотреть больше не на что (в какой-то степени — правда). — И один тоже жуткий, как ты, болтун, а второй более спокойный, но любитель лезть не в свои дела. — Любит приключения? — у Донхёка приподнимаются уголки губ вверх: он уже готовится рассказывать, если тот ответит положительно, про свои, ничем хорошим никогда не заканчивающиеся. Взгляд говорит всё за него самого. — Нет, — Джемин однако старается как можно быстрее закончить диалог, хотя вряд ли получится уснуть с таким количеством мыслей в голове, витающих в разные стороны и не дающих расслабиться. У него внутри — тысячи осколков надежды, угасающая вера и затесавшийся запах свежескошенной травы. Донхёк лежит напротив него, вглядываясь в каждую черту на лице и дожидаясь либо ответа, либо возможности поговорить ещё (только бы Джемин позволил так сделать). Но тишина окутывает комнату, по подоконнику всё так же бьёт дождь, раздражая и заставляя грустить сильнее. И больше ничего нет, словно в самом общежитии тоже пусто и безлюдно. — В душу. Любитель лезть в душу, особенно когда совсем не стоит так делать. — Может, это и твоя проблема? — Донхёк тоже приподнимается и садится напротив него, чтобы было удобнее держать зрительный контакт. И он сразу ловит недоумённый взгляд: мимолетный, который совсем не хотят показывать кому-либо, особенно — чужому. — Если люди не могут раскрыться или чётко дать понять, когда стоит лезть с душераздирающими разговорами, а когда — нет, то почему это только их вина? — Один в один, чёрт подери, — Джемин падает обратно на кровать и закрывает глаза, ничего не отвечая и не обращая внимания на вскинутые брови. Неужели подобное действительно задевает его? — Ты сам всё прекрасно знаешь, поэтому не смотри на меня таким взглядом. — Каким это? Я просто удивлён, что попал в самую точку. Видимо, ты ещё не созрел, чтобы принять самого себя. — Кто такое сказал? — он поворачивает голову в сторону Донхёка, и тот встречается с более удивлённым взглядом, нежели раньше. Джемин задумывается над каждым его словом: насколько же они с Ренджуном в подобных моментах схожи. И, кажется, начинает немного скучать. — Ты, — Донхёк отворачивается от него и кутается в одеяло. — Только что. После этого он не произносит ни слова, думая о чём-то своём; и радуется, что смог поговорить с кем-то — по-настоящему. И тепло разливается внутри горячим чаем после прогулки холодной зимой, даже если ему подобное и вовсе не знакомо (но Донхёк видел такое в фильмах, читал в романах и мечтал). Оттого его греет эта мысль, окутанная возможностью прочувствовать столь приятные ощущения, и у него — наконец-то! — получается. Волей случая или судьбы, но получается. Просто Донхёку редко кто отвечает на сумбурную болтовню, но он успокаивает себя тем, что большинство людей не могут воспринимать столько информации сразу. Ему хочется найти себе слушателя, но больше всего на свете — собеседника. И он совсем не против, если Джемин окажется им: пусть со своими странностями и непринятием реальности, себя, но — живым, настоящим и искренним — таким, какой есть на самом деле. И Донхёка это притягивает, обволакивая полностью, заставляя влюбляться и — жить, а не быть временным попутчиком в чьём-то течении. Его будто окрыляет, и он открывается: обновлённый, вдохнувший глоток свежего воздуха и аромат печёных яблок от маминого пирога, который та постоянно готовит по его возвращении. Джемин кидает на Донхёка последний на сегодня взгляд и тоже отворачивается к стене, только не кутается, а старается раскинуть руки и ноги в форме звезды, в надежде, что его кто-нибудь заберёт. Он знает: просто так ничего не изменится, нужно искать выход и любые возможности. Просто так его может занести куда-то в бар, в кинотеатр (интересно, а какие они в этом времени?) или на озеро, находящееся далеко за городом. Ну, или в прошлое, например. Случайно. У Джемина не укладываются по полочкам слова художницы: «Ты оказался здесь потому, что сам захотел». А с каких пор он хочет, кто-нибудь скажет? У него и в мыслях нет (и не было никогда) подобных желаний; даже когда он понимает, что поступил неправильно, — нет, и ещё раз нет, он не хочет; и не думает о таких приключениях, которые выбивают из колеи, разрывают грудную клетку, и бабочки в ней угасают (на самом деле, Джемину тяжело признаться, что их и не было там: никто никогда не кружился под рёбрами — внизу живота). Получится ли у него уснуть? И как же вести себя завтра, когда он обязан явиться на пары? И на утро Донхёк спросит, почему у него нет вещей. — Ты не поверишь, если я скажу тебе, — Джемин стоит рядом с ним, а тот, смотрящий внимательным взглядом, — напротив шкафа. — Скажи, — мягко произносит Донхёк и залезает на полку, чтобы взять чистую одежду. Он выбирает белую рубашку с синей полоской, похожую на пижаму, но так ему симпатизирующую, и бежевые льняные прямые брюки свободного кроя. И немного задерживается в поисках чего-то ещё. — Их нет. — Как это? — Потерялись, выпали из самолёта, — Джемин, непривыкший врать, выдыхает, однако сейчас ничего другого не остаётся. Тот не поверит, скажи ему, что человек из будущего стоит прямо перед ним. — Серьёзно? — кажется, что Донхёк смотрит на него, как на дурачка, но он лишь пытается понять, что делать с этим необычным парнем с другого континента. — Выпали из самолёта? Так бывает? — Бывает. И они смотрят друг на друга пустыми глазами: один пытается скрыть удивление, второй — ложь. Донхёк отворачивается первым, закрывая дверцу шкафа и протягивая ему рубашку и брюки. Джемин бросает на него неоднозначный взгляд и медленно тянется к нему рукой, забирая вещи. А тот улыбается и подмигивает, чтобы как-то разрядить обстановку. Донхёк сомневается в нём: как можно прилететь в другую страну, город на приличное время и не взять с собой хоть что-нибудь? Джемин не выглядит в его глазах так, словно ни в чём не нуждается, скорее — совсем наоборот. — Долго ещё стоять на месте будешь? — Донхёк плюхается на кровать и опирается на руки, откидываясь немного назад. — Хочешь посмотреть, как я переодеваюсь? — Джемин спрашивает не из-за личного стеснения, а из-за позы, которую тот принял, словно зритель в первых рядах. — Мне сделать это сексуально? Медленно снять с себя рубашку, постепенно расстегнув пуговицы? — он не осознаёт, почему говорит подобные вещи, но, кажется, ему весело: улыбка расползается на лице до ушей. Донхёк краснеет, но посмеивается с него: не привык, чтобы люди были столь откровенны даже в своих шутках. Но он принимает его игру, закидывая ногу на ногу и меняя выражение лица на оценивающее. А Джемин думает, что не задержится здесь надолго, потому можно творить всё безбожно-невозможное. Ведь вскоре ему всё приснится в очередном кошмаре по возвращении домой, забудется и лишь отголосками будет отдаваться изредка в голове. Он переодевается и посматривает на Донхёка, отчего тот хихикает время от времени, когда встречается с ним взглядом. Кажется, им начинает быть весело рядом друг с другом. Только один Джемин понимает — это ненадолго, поскольку скоро он вновь проснётся в своей квартире в любимой удобной кровати и потянется лениво за стаканом воды; и солнце не будет доставать его лучами в лицо (не то что сейчас: из-за неплотных штор оно постоянно пробирается в их комнатушку и освещает пространство). Сегодня погода слишком хорошая, и вместо дождевых туч небо ясное, по нему лишь изредка проплывают облака, гонимые небольшим ветром. — Я слышал, что в Штатах сейчас модно осветляться, — Донхёк подставляет лицо ярким лучам, совсем не боясь, что может повредить глаза. — Как думаешь, у нас тоже скоро так будет? Мне кажется, что к моему тону кожи прекрасно подойдёт более светлый оттенок, правда? — М, — Джемин закуривает, пока они шагают в сторону университета, и осматривает дома вокруг себя. Его слишком интересует, как Сеул выглядит (выглядел в то время) сейчас — в этой реальности. — Солнце шпарит точно так же, как и в… — и он делает осечку, замолкая и смотря на Донхёка, которому, кажется, вообще наплевать, что тот сегодня бормочет себе под нос, а лишь пытается отойти подальше от сигаретного дыма. — Не нравится? Между прочим, твой объект воздыхания тоже курит. — Кто тебе такое сказал?! — его возмущению нет предела (равно, как и эмоциональности). — Точнее, откуда ты знаешь про того, кто мне нравится? — и Донхёк подходит ближе к нему, заглядывая в прищуренные из-за яркого света глаза. — Ты, — Джемин затягивается и, облизнув губы, выдыхает дым ему в лицо. — Только что. Они с минуту смотрят друг на друга как на главных врагов своей жизни, а после усмехаются и продолжают шагать дальше. Донхёк что-то бурчит про магазин с мороженым, в который нужно обязательно зайти прямо сейчас. Джемин не против, но у него нет ни копейки. А тот только и щебечет: нужно заглянуть, нужно заглянуть! И он, если честно, не знает, как сказать об этом ему и вообще хоть кому-нибудь. Единственный вариант — найти ту художницу, мол, привела раз сюда, пусть и обеспечивает заодно! — Ты не завтракаешь обычно? — Донхёк наконец-то покупает своё любимое мороженое со вкусом яблочного пирога, который хоть как-то напоминает родной дом. — Может, перекусим перед занятиями? — но он тут же хлопает себя ладонью по лбу. — У тебя же нет денег совсем, да? Надо что-то нам придумать… — У тебя есть идеи? — Джемин снова закуривает, начиная нервничать (а стоит поберечь сигареты, которые он здесь вряд ли купит без денег и документов), и внимательно смотрит на него, который с огромным удовольствием ест мороженое. — Мне деньги присылает мама каждую неделю, нам первое время и на двоих хватит, если много не тратиться, — тот лениво пожимает плечами и подмигивает ему. — Вскоре же тебе родители должны переслать деньги, да? — Нет, — Джемин останавливается, словно по нему ударяет молния, и застывает, не в силах двигаться дальше. — Что, если они не могут прислать? — Надо обсудить с преподавателем Ли, — Донхёк продолжает шагать вперёд, совсем не замечая, что его новый друг уже не идёт с ним нога в ногу. — Возможно, тебе можно будет выписать стипендию. Но… — он замолкает, не зная, как лучше спросить и стоит ли вообще. — Ты потерял деньги вместе с вещами, да? — вопрос звучит совсем не тот, нежели он хотел задать изначально. — Допустим. — Как же ты жить будешь, если даже родители не могут прислать денег? — Донхёка прошибает окончательно, и он оборачивается наконец-то на Джемина, который стоит как вкопанный на одном месте и не двигается. — И что мне с тобой делать? — у него в глазах загорается непонятный огонь, бьющий рьяно искрами неописуемой радости. — Кажется, тебе начинает нравиться моя безысходность. А Донхёк и не отрицает: не из-за каких-то аморальных замыслов ему это нравится, а просто потому, что он хочет чувствовать себя нужным и, может, даже важным. Для него люди — восторг: такой недоступный, едва уловимый и воздушный, цепляющий и испепеляющий одновременно. Они так беззаботно врываются в чьи-то жизни и — по стечению обстоятельств или течению времени — исчезают, испаряются, словно облако дыма, недавно кружащее рядом. Донхёк знает многое, но поговорить — не с кем. Ему сейчас очень хочется подружиться с Джемином: тот один из немногих, кто ответил ему и продолжал разговаривать с ним, словно ему действительно интересно. Может, всё лишь иллюзия, но столь приятная и освежающая, которой можно простить, что она — иллюзия. И даже если никто больше не встретится на его пути, он не станет грустить: Джемина будет достаточно. Донхёк верит, что облако дыма не развеется и не исчезнет. У него — вот так просто, быть может, неосознанно и по сему велению — есть ощущение, что тот будет рядом. И он сделает всё возможное, чтобы не потерять нового, только нашедшегося друга. Джемин же как можно скорее хочет вернуться домой и забыть всё и всех. Он корит себя слишком сильно, что поехал на ночь глядя на чёртово поле, из-за которого оказался здесь. Другое время слишком давит на него: оно не подходит ему, такое выжженное, как старые фотографии, и далёкое. Его ломает от искренности Донхёка: столь незнакомой, но естественной и приятной. Джемин замечает её прямо сейчас, именно в подобном проявлении она начинает ему нравиться. У Ренджуна её словно и нет (или он не понимал?). Джисон слишком осторожный, чтобы открыться и высказать всё, что думает. А Донхёку плевать: он не боится и не переживает, что о нём могут подумать люди. У Джемина внутри закрадывается сожаление: страх расползается по грудной клетке от неосязаемой, но приятной искренности. Но он старается не привыкать к ней слишком сильно, и к нему — тоже; хоть ему и непривычно тепло, почти до мурашек по коже. Ведь потом всё испарится, словно облако дыма от докуренной сигареты, и не будет иметь значения. — И всё же, — не унимается Донхёк, когда они заходят в университет, — что нам с тобой делать? — голос его явно обеспокоенный и неспокойный. — Ничего, — Джемин пожимает плечами и поглядывает на его сумку, закинутую через плечо и висящую в районе бёдер. У него же — ничего нет, кроме пачки сигарет и зажигалки в кармане брюк. — Не думаю, что задержусь здесь надолго. — Почему ты так решил? — у Донхёка взгляд удивлённый, но больше потерянный и смотрящий словно в пустоту, а не на него. — Мы обязательно что-то придумаем! — он сразу меняется в лице, боясь допустить возможности потерять нового друга. — Будешь кормить меня? — Джемин усмехается и осматривает залы, которые заметно отличаются от новых. — Может, я не такой прожорливый, но если дело касается никотиновой зависимости… Подожди, а на каком мы курсе? — он поворачивается с выпученными глазами на Донхёка и приоткрывает рот, будто хочет сказать что-то ещё, но осознаёт — вырвавшихся слов назад не вернуть. И что ему теперь делать? — На каком мы курсе? — тот непонимающе оглядывает его и тоже забывает прикрыть свой рот, разинутый в удивлении. — Слушай, у тебя мозги, случаем, вместе с багажом не выпали? Или как называется та штука, отвечающая за память, а? — последнее Донхёк произносит с толикой надежды, что всё на самом деле в порядке. — Ладно, — Джемин машет рукой и возвращает серьёзный вид, — спрошу по-другому. Сколько тебе лет? — и его взгляд зацикливается на Минхёне, шагающем в их сторону по коридору. И он понимает, что внимание Донхёка теперь полностью сменит направление, но их разговор тот точно припомнит ему чуть позже. — Преподаватель Ли! — А, это ты, — Минхён окидывает его пустым взглядом и тут же возвращается к книге, которую держит в руках. Он не обращает внимания на Джемина, и на Донхёка — тоже, если бы не его постоянные выкрики в любом удобном и неудобном месте. Однако кого-то подобное совсем не смущает. Минхён спокойно проходит мимо них, перелистывая страницу, и поправляет очки на переносице. — Кажется, твой объект воздыхания… — Не говори ни слова. — Ладно, — Джемин бесстрастно пожимает плечами и глядит на поникшего Донхёка, который, кажется, бледнеет прямо сейчас. Но он тут же меняется, когда вспоминает важную вещь. — Так вот, сможешь ли ты купить мне сигарет? — во взгляде искрятся огоньки надежды. Погаснет ли она в одно мгновение? — Теоретически… — Фактически, — поправляет Джемин, пододвигаясь ближе, и не отводит взгляда, отчего тот нервно сглатывает. Донхёк молчит, но зрительного контакта не прерывает, лишь ресницами в непонимании хлопает и пальцами стучит по сумке. — Тогда обещай не уезжать, — он словно выплёвывает эти слова: быстро и спонтанно, не подумав, но не жалея. — Ты с ума сошёл, что ли? — Джемин спокоен, и оттого становится ещё страшнее: непонятно, что у него на уме. — Просто останься здесь, тебе понравится, я гарантирую! — Донхёк пододвигается к нему ближе, отчего их лица находятся в пяти сантиметрах друг напротив друга, и внимательно заглядывает в его глаза. — Ты что, хочешь купить мою дружбу? — Джемин, слишком удивлённый подобным заявлением, отстраняется первым. Неужели этому мальчишке с Чеджу так не хватает общения? Неужели тот готов на такие жертвы, лишь бы не прекращать новое знакомство? — Было бы что покупать, конечно, — Донхёк тут же строит гримасу, дуя губы и нарочито деловито закатывая глаза. — Не то чтобы ты очень классный, — он щебечет слова себе под нос (не хватает только стеснительного взгляда в пол и провести носком ботинка по полу: кокетливо так, будто заманивает в цепкие сети) и, смотря ему прямо в глаза, хватает крепко пояс сумки. — Но ты мне нравишься! — Если бы я не знал, кто твой объект воздыхания… — Я же просил ничего не говорить об этом! — Донхёк почти истошно кричит на весь коридор и закусывает нервно губу. У него щёки — спелое яблоко — покрыты румянцем, а кончики ушей так налились стеснением и страхом, что он может свихнуться прямо сейчас. — Я совсем забыл, — Джемин делает шаг назад и выдыхает, — мы не в том времени. Он кивает и мягко улыбается ему, поднимая руку и хлопая ладонью его плечо. — Да уж, время совсем не подходящее для таких разговоров! — Донхёк немного дует губы и встряхивается, словно пташка после купаний, чтобы убрать остатки воды. — А тебе кто-нибудь нравится? — он моментом меняется в лице и пододвигается ближе, любопытно смотря из-под чёлки в удивлённые глаза. — Нет, — Джемин усмехается и щелкает его пальцем по любопытному носу: и силы совсем не жалеет на него. Тот лишь ойкает и фыркает, хватая его за руку и направляясь в сторону аудитории. — Куда ты меня тащишь? — Учиться, мы и так опаздываем! — и Донхёк тянет сильнее, крепко сжимая его кисть в отместку за свой нос. — А сегодня возвращается преподаватель Ли, который по литературе, а не… — Объект твоего воздыхания, — Джемин в одну секунду — резко, словно магнит — оказывается рядом с его ухом и шепчет с ярко выраженной иронией, отчего они останавливаются и замирают почти что в обнимку посреди коридора, мешая другим пройти. Он с наслаждением наблюдает за растерянным взглядом напротив, который устремился на него и уже целится выстрелить, и хихикает. Другие студенты, идущие мимо, непонимающе смотрят на картину, представшую перед ними столь неожиданно: Джемин придерживает Донхёка, который чуть не свалился на него, за талию, а тот до сих пор цепляется за его кисть пальцами, как за спасательный круг. И, кажется, этим двоим абсолютно наплевать, кто что подумает о них. — Что с ними? — какие-то девушки проходят мимо, оглядываясь на них и посмеиваясь. — Отпусти меня! — шипит Донхёк, пытаясь сохранить самообладание, и Джемин сразу убирает руку, отчего тот всё-таки валится на пол. — Осторожнее можно было? — Что вы здесь делаете? — рядом с ними раздаётся низкий монотонный голос, не предвещающий ничего хорошего. После слышится томный вздох. И Джемин готов поклясться — по коже бежит стая мурашек, словно его поймали на чём-то ужасном, неправильном, но кожа рябью покрывается из-за бархата, ласкающего уши. — С возвращением, преподаватель Ли! — Донхёк подрывается с пола, на котором провёл какое-то время, и глупо улыбается, когда кланяется и извиняется. Джемин продолжает стоять спиной к обладателю голоса и не решается повернуться, чтобы посмотреть в наверняка пугающие глаза. Он немного нервно сглатывает и облизывает пересохшие губы, зарывается пальцами в волосы и по привычке нащупывает телефон в кармане брюк. Донхёк показывает глазами, чтобы тот повернулся и поздоровался, тыкая его нелепо в плечо. Но Джемин замер — неподвижная статуя — с руками в задних карманах. Ему хочется бежать: неизвестно почему и зачем, но желание настолько сильно, что хочется провалиться сквозь землю. Он не понимает причину его появления здесь. В голове столько вопросов и мыслей, из-за которых можно свихнуться. Ещё чуть-чуть, и Джемин точно сойдёт с ума: из-за художницы, из-за нового знакомого, из-за бархатного голоса и… из-за самого себя. Донхёк щипает его за руку, и только после этого он поворачивается, встречаясь наконец-то глазами с преподавателем Ли. И замирает, не в силах отвести взгляда. — Литература, видимо, вам обоим не очень интересна, раз не торопитесь на неё. — Нет-нет! Что вы! — Донхёк размахивает перед собой руками, пытаясь отрицать всё на свете. — Просто произошла непредвиденная ситуация, но мы… — Так Вы преподаёте литературу? — Джемин наконец-то очухивается и перестаёт смотреть на него, хлопая ресницами в удивлении. — Как видите, — сквозь глухой и неловкий смех отвечает тот и мягко улыбается. — А Вы… Что-то не припоминаю… — Это наш студент по обмену, вчера прилетел из Штатов, — Донхёк чешет затылок и нервно облизывает нижнюю губу, не зная, чего ожидать от преподавателя Ли. Если Минхён просто его игнорирует, то этот — подозрительно спокойный и даже иногда общительный, особенно если дело касается литературы. — На Джемин, — представляется он и тихонько кивает, не зная, как правильнее стоит себя повести в такой ситуации. — Вот оно как, — мягкая улыбка не пропадает с лица, а лишь ярче сияет, успокаивая и расслабляя. — Меня зовут Ли Джено, преподаю литературу и веду Вас. И Джемину очень хочется сказать, чтобы тот отвёл его в кино; но он берёт себя в руки, и они с Донхёком следуют за ним. Аудитория выглядит как в сериалах или фильмах того времени, но ему это совсем не интересно. Всё, на что (на кого) смотрит Джемин — Ли Джено, открывающий книгу тонкими длинными пальцами. И он, кажется, больше ничего не видит вокруг себя: ни Донхёка, тыкающего его в бок, ни других студентов, выпучивших глаза в удивлении. Внутри что-то переворачивается, крутится и мечется ярким светом, озаряющим всю грудную клетку, которая вот-вот взорвётся от гулкого сердцебиения. У Джемина расцветает улыбка на лице. Он упирается подбородком в ладонь руки, что уместил локтем на столе аудитории, и вглядывается в каждую черту лица Джено. На том надета бежевая рубашка и накинут бордовый вельветовый пиджак с такими же брюками. Он выглядит жутко нелепо, но зачёсанные назад волосы, местами спадающие на бритые виски, придают ему особенный шарм. Джемин не может отвести взгляд, продолжая тихонько сидеть и любоваться им. Даже когда тот смотрит на него, чтобы представить другим учащимся, не отводит ни на секунду. Донхёк сдаётся и обиженно-раздражённо таращится на него, нервно стуча пальцами по коленке. Джено бросает на него быстрый взгляд — единственный — именно тогда, когда ставит остальных в известность, и продолжает вести занятие, рассказывая сегодняшнюю тему. Он пишет основные мысли романа «Проблема человечества», написанный Кан Кён Э, и зачитывает понравившиеся строки. А потом, на обеденном перерыве, спрашивает у Минхёна, с какой стати у них студент по обмену и почему его никто не предупредил. — Наверное, старик опять забыл сказать о нём, ничего необычного, — тот лишь жмёт плечами и отпивает чай. — Всё так странно, — Джено откидывается спиной на стул и скрещивает руки на груди, задумываясь о чём-то своём. Минхён никогда не мог понять его мыслей, но никогда не лез к нему в голову. Возможно, именно поэтому они дружат с подросткового возраста уже почти двадцать лет. — Обычно такие вещи говорят сразу. — Не переживай, вчера его заселили в общежитие. Только вот с соседом не очень-то повезло, конечно… — Донхёк не такой уж и плохой, — Джено усмехается и словно озаряет улыбкой всё пространство, но она — холодная и недоступная — неживая. — Как ты понял, что я про него? — Минхён удивлённо вскидывает брови и даже роняет одну из палочек на стол. — Он единственный человек, на которого ты хоть как-то реагируешь. — Интересно, почему же?! — иронизирует тот. — Должно быть, потому, что его вечные выкрики «преподаватель Ли!» не дают мне покоя. Джено лишь тихонько посмеивается и возвращается к обеду, раздумывая о своём. Его лицо приобретает озадаченное выражение, но всё ещё остаётся отстранённым от всего и всех — всегда, даже с яркой улыбкой, озаряющей всё вокруг. И вечером он задумывается ещё больше, какой этот мир странный и непредсказуемый. Джено любит размышлять, но все они — размышления — скрыты за леденящей улыбкой. И ему привычно не знать ничего, не обращать внимания на факты, не задумываться о том, каким будет завтрашний день. Потому что он каждый раз обжигается о него, латает после шрамы и надеется, что васильки будут цвести всегда, до самого конца радовать взгляд и купаться в тёплых лучах. Джено доходит до яблонь, цветущих под апрельским солнцем, садится под одну из них, чиркает спичками и закуривает. Дым сквозь пальцы тянется вверх — к лепесткам. Он смотрит в небо, освещённое одним фонарём, и тихо усмехается.