serpentin

— Ты правда не знал, что у тебя будет студент по обмену? — А должен был? — Джено, вытаращив глаза, смотрит на Юно, который тихо посмеивается, отчего на щеках у него образуются милые ямочки. — Почему ты один не привыкнешь, что старик постоянно забывает даже о важных вещах? — тот приподнимает брови, ожидая ответа, а точнее — очередных оправданий. Улыбка на лице Юно всегда ярко сияет, согревая своей теплотой и надёжностью. Он и вправду надёжный человек. Все знают, что к нему можно прийти и высказать наболевшее. — Потому что я стоял как придурок и делал вид, что в курсе происходящего! — Джено переминает пальцы рук от неожиданных нервов, шалящих где-то в печёнках. Юно же в очередной раз посмеивается, пока они обсуждают его небольшой позор, сидя на лавочке в физкультурном зале. Они частенько собираются вместе с Минхёном пятничными вечерами, чтобы отдохнуть и рассказать забавные истории про студентов. Иногда к ним присоединяется ещё пара преподавателей, особенно на какие-то праздники, до которых чаще всего никому нет дела, но за повод выпить сойдут. Но чаще всего они собираются вдвоём с Джено: у Юно иногда возникают дела или просто лень ударяет в виски с командой пролежать весь день на диване. А Минхён никогда не откажется выпить и составить компанию (тем более своему подростковому другу). — Ты частенько так выглядишь, — шутит тот и подмигивает ему для успокоения, продолжая еле сдерживать смех. — Как придурок? — Джено натягивает улыбку и щурит глаза, в желании не видеть этого шутника ещё несколько недель. — Спасибо за поддержку! — он встаёт и, махнув рукой на прощание и бормоча себе что-то под нос, уходит на занятие, которое скоро должно начаться. — Так и не сказал о самом главном, — Юно выдыхает, и улыбка на лице тут же пропадает, сменяясь серьёзным взглядом вслед уходящему Джено. На улице снова солнце греет землю и проходящих людей тёплыми лучами. У человека внутри же — осадки из тысячи озёр, что иссыхают по ночам и возвращаются вновь под утро, готовые пролиться в одно мгновение ярым ливнем: с запахом табака и старого проигрывателя в углу гостиной. Джено пять дней в неделю ездит в Сеул, затрачивая полтора часа на дорогу, чтобы преподавать никому не нужную (по его мнению) литературу. А он — чуть ли не живёт ей, щепетильно перелистывая страницы книг, шуршащих от его касаний: ему хочется узнать другой мир, в котором никогда не получится побывать; другие страны, манящие новыми открытиями; и… себя? Джено не уверен, стоит ли рыскать в своих недрах души, чтобы осознать полностью, каков он есть на самом деле. Его скорее пугает такая возможность прочтения всех мыслей и желаний, своего подсознания и демонов, пока мирно посапывающих где-то на краю обрыва. И когда Джено сорвётся с него, они — вместе с ним, взрывая, всё вокруг спалят дотла. Он держит в себе до последнего остатки горечи, обрамляющие грудную клетку, давящие так сильно, почти растерзавшие её, и без того покалеченную. Джемин клянчит в обед у Донхёка сигареты, говоря — они жизненно необходимы, и всё тут. А тот упирается и вздыхает, переживая, что о нём подумают люди. Они стоят ещё какое-то время напротив магазина, опаздывая на занятия и совсем не обращая на это внимания. Им, кажется, наплевать — прохожие посматривают на них косыми взглядами и шепчутся за спинами. Но у Джемина в приоритете сигареты и (по возможности) стаканчик любого кофе, но покрепче; у Донхёка — гул его слов в голове и осуждение со стороны. И один из них взрывается, не выдерживая давления. — Сколько можно?! — Почему я вообще должен покупать тебе сигареты, чёрт возьми? — Донхёк сам не осознаёт, что ругается почти на всю улицу, и взглядов становится больше. Он как маленький ребёнок, затерявшийся среди чужестранцев, нежелающих помочь. Только здесь и сейчас всё в разы хуже: до дрожи в коленках неловко. — Я думал, мы друзья, — Джемин косится на него, отчего того передёргивает: мало Донхёку чужих зорких глаз, так ещё и этот доставляет ему дискомфорт. — Разве не ты говорил, что купишь мне их? — Они не первостепенная важность! Вот еда — да, это я ещё понимаю. Но сигареты?! — Почему вы не на занятиях? — знакомый голос раздаётся за их спинами, и теперь они вместе подскакивают от неожиданности. — Преподаватель Ли… — Донхёк замирает, не в силах больше произнести и слова. Джемин оборачивается и выдыхает. Внутри что-то ёкает и не даёт покоя, а запах табака врезается рябью в кожу — мурашки пробегают по ней до самых кончиков пальцев. — Идёмте, у меня как раз закончился перерыв, — говорит Джено и натянуто улыбается. — Как вы можете опаздывать даже к третьему занятию? — он разворачивается и ждёт, пока парочка поплетётся за ним, словно утята за мамой-уткой. — Произошли непредвиденные обстоятельства, — Донхёк неловко посмеивается, как дурачок, но смело шагает за ним следом. Джемин медленно движется позади них, тяжко вздыхая и пиная камни, которые изредка встречаются на пути. Ему хочется ругаться на всех и вся: он слишком долго задерживается здесь. Хотя сегодня только третий день, как его сюда занесло. — Какие же? — Джено немного поворачивает голову в его сторону, блеща своей холодной улыбкой. Но Джемину она нравится. Он засматривается на уголки губ, на глаза, прищуренные в форме полумесяцев и обрамлённые ресницами, за которыми скрываются чёрные хрустали. Ему нравится ловить каждое его движение взглядом: плавные и отточенные, сводящие с ума и обжигающие кожу. — Так получилось, что Джемин… — Донхёк замолкает, когда тот моментом оказывается рядом и щипает его за бок. — Ай… — только и слышится после. Джено останавливается и полностью разворачивается к ним, наблюдая, как они что-то щебечут друг другу на ухо, строя раздражённые гримасы. Он мысленно усмехается и улыбается. Только на этот раз улыбка более живая, искренняя, отдающая оттепелью по весне. И потому Джемина передёргивает от одной мысли, крутящейся настойчиво в голове. У него внутри, кажется, космос — бьёт ударной волной меж рёбер в грудную клетку и завывает самую протяжную мелодию на свете. Талая вода освежает и освобождает все закрытые эмоции, даря спокойствие и равновесие. — Джемин что? — Джено наклоняет голову немного вбок и пристально осматривает каждого из них, для которых его взгляд — испепеляющий и тяжелый: они не видят его глаз, что сокрыты за веками и ресницами. — У него выпали вещи из самолёта вместе с документами, — на выдохе быстро выпаривает Донхёк и стоит неподвижно, боясь огрести оплеуху от нового друга. Запах свежескошенной травы бьёт в нос. Иногда он задыхается от самого себя, но никому никогда об этом не скажет: привык, что из его рта слова льются, словно водопад, и обрушиваются на иссушенный солнцем асфальт. Только тот не становится мокрым, а покрывается трещинами, которых впоследствии образуется больше. Джемин замирает. Снова. Он не знает, что говорить и точно ли стоит. Ему не терпится вернуться домой — всё ещё, до сих пор, наверное, — несмотря на то, что здесь его сердце бьётся быстрее, словно ожившая бабочка взмахивает крыльями и пускается в небо, к облакам. Но Джемин не хочет, очнувшись, сгореть под палящим солнцем и рухнуть пеплом вниз, разбившись об асфальт. Ему нужно к себе — в свою реальность, что выжжена на стиснутых до синяков запястьях, которые он каждый вечер сжимает пальцами в кольцо и сдавливает, пытаясь прийти в себя. В мыслях только полтора вопроса: первый из которых о том, как вернуться в своё время, а второй — как Джено… И каждый раз тот не звучит до конца даже в его голове. Джемин не знает, каково это — разбиваться, сгорать, воскресать фениксом и продолжать лететь, спалив свои крылья, навстречу огненным лучам, чтобы рухнуть вниз, но прочувствовать хоть что-то важное. Наверное, ему и не нужно знать. Он даже не думает, сколько раз человек, стоящий перед ним, угасал. — Такое бывает… — никто не понимает, с какой интонацией говорит Джено: вопросительная она или утвердительная. — Бывает! — Донхёк, кажется, решает быть адвокатом Джемина, хотя сам не особо верит в происходящее, но новому другу — почему-то — да. А тот лишь слегка удивлённо смотрит на него и закатывает еле заметно глаза, вдыхая воздух и наполняя им лёгкие. — Надо подавать на восстановление документов, — Джено разворачивается и идёт в направлении университета. — Поторапливайтесь, а то совсем опоздаем. — Кажется, Вас это не особо волнует, — усмехается Джемин и тут же ощущает на себе пустой, немного раздражённый взгляд. Но он не переживает о нём: сердце так бешено стучит, что затмевает разум почти полностью. — Эй! — шипит Донхёк ему на ухо и укоризненно цокает языком, на нервах хватаясь за пояс сумки. Никто не позволяет себе таких язвительных разговоров в сторону преподавателей — никогда. Но Джено лишь ускоряет шаг, и им приходится поспевать за ним (хотя кто-то не очень-то и старается). Джемин спокойно плетётся за ними, нащупывая последнюю сигарету в пачке, которая тут же летит в мусорное ведро. Он чиркает спичками и затягивается, опуская взгляд в ноги и раздумывая о происходящем. Донхёк ошарашенно оборачивается и умоляюще смотрит на него, тем самым прося прекратить, да безрезультатно. Джено пахнет табачным дымом, что впитывается в него с каждым разом всё сильнее, и, может быть, мятой: освежающей, приятной и немного леденящей сознание. Она пробирается глубоко внутрь, заполняя своим ароматом всё пространство под рёбрами, будоража грудную клетку. И что-то ещё отдаётся отголосками: где-то поблизости, едва слышится, но так и не доходит до нужной точки. Но у Джемина всё равно взрывается сердце — учащает биение словно до тысячи импульсов в минуту, терзается метаниями и случившимся моментом. И имя этому моменту — Джено, который забирается в самые недра и глубоко оседает пеплом. — Какое сегодня число? — он искоса смотрит на Донхёка, когда они заходят в университет. — Точно! — тот что-то явно вспоминает, совсем забывая правильный смысл вопроса. — Сегодня у нас фестиваль в центре, сходишь со мной? — и как только видит незаинтересованный взгляд, добавляет ему тихо на ушко: — Я куплю тебе сигарет. — Ловлю на слове! — Джемин сразу довольно улыбается и ждёт, когда Джено завернёт за угол. — Только скажи-ка мне одну вещь… — М? — Донхёк пристраивает свою задницу на подоконник и кладёт в рот конфету, чтобы хоть как-то перебить запах табака, витающий рядом. — Тебе правда нравятся фестивали? — Да, там много вкусной еды и можно найти собеседника на вечер, хотя чаще всего все приходят компанией или парочками… Даже поверить не могу — в этот раз у меня тоже будет компания, — Донхёк затихает и засматривается на стену, не обращая внимания на стоящего напротив Джемина. Тот лишь выдыхает и скрещивает руки на груди, оставляя попытки сказать, что хотел. — У вас разве нет комендантского часа? — Говоришь так, будто тебя это не касается. Однако ты в любом случае попадаешь под него. В Америке нет определённого времени в общежитиях? — Не уверен, — Джемин задумывается о чём-то другом и не замечает удивлённый взгляд. Сколько на него ещё будут смотреть как на дурачка? — Ты точно не с другой планеты? — Донхёк смеётся и вскакивает с подоконника, беря того под локоть и ведя в сторону аудитории. — Я выгляжу как идиот? — Немного. И к вечеру они плетутся в центр на фестиваль, где лавки с едой и различными поделками соединены поверху яркими лампочками, освещающими дорогу. Темнеет постепенно, да небо всё ещё светлеет на горизонте, укрывая звёзды от нетерпеливых глаз. Донхёк снова что-то бубнит над ухом, но Джемин полностью растворяется в никотине и своих мыслях. Ему кажется — всё, что он делает, неправильно: нужно предпринимать какие-то меры, рвать в поисках художницы и искать любую возможность выбраться, цепляться за нелепые знаки и вещицы; но вместо этого его шаги ускоряются в унисон с безумным мальчишкой, которого невзлюбил в первый же день. Выпущенный изо рта дым растворяется в воздухе. Джемин не смотрит по сторонам; безучастный, незаинтересованный, однако до сих пор не вернувшийся домой и загнанный в угол восьмидесятых. Донхёк тащит его по всем лавкам, скупая всё приглядевшееся, и хихикает на каждый упрёк. Он выглядит таким счастливым, что становится неловко. Джемин слишком много думает о том, почему ничего не предпринимает, чтобы хоть как-то продвинуться в поисках. В голове — пустота и незнание. Или он попросту не хочет? Его останавливает необъяснимое чувство, щекочущее внутри живота. Но ему нужно побороть свои страхи и двигаться к поставленной цели. Донхёк непонимающе смотрит на задумчивое лицо и хмыкает — недовольно и оглушающе, чтобы его точно заметили. Джемин лишь закатывает глаза и плетётся вслед за ним: тот не оставляет ему выбора. Но в мыслях у него не только, как вернуться домой, а ещё кое-что, отдающее табаком и апатией, с шелестом страниц букинистических книг и только напечатанных с отголосками аромата типографии. — Какой сейчас год? — он не смотрит на Донхёка, стараясь избежать его полного удивления глаз. — Что ты имеешь в виду? — тот, кажется, начинает привыкать к его странности: возможно, все приезжие такие — со своими чудачествами. — Восемьдесят второй. — А месяц? — Джемин нервно достаёт очередную сигарету, и они отходят в сторону, умещаясь на траве позади фестиваля и горящих огнями лавок. — Апрель, — Донхёк откусывает вафли и смотрит на проходящих мимо людей. — Ты, мне кажется, не только вещи потерял, но и временное пространство. Я, конечно, знал, что нормальные люди вряд ли со мной смогут общаться, но ты… — он поворачивается на него, цокает и мотает головой, устремляя взгляд на небо от неловкости. А у Джемина там — дома — горящий солнцем июнь. — Число? — Ты ненормальный. Десятое, — Донхёк опадает наземь бурчащим листопадом и закрывает веки, не желая ни на что смотреть. Лопатки приятно охлаждает через футболку, которую он вовсе не боится испачкать в свежей траве. У Джемина — двадцать пятое июня и целая жизнь. Десятое апреля одна тысячи девятьсот восемьдесят второго года. Здесь и сейчас. На удивление, которое уже отходит на второй план. Колени слегка потрясывает, озноб отдаётся рябью мурашек по коже. В мире нет ничего, кроме него и Донхёка, упорно пытающегося понять, что вообще происходит. Джемин осознаёт — ему некуда деться от самого себя, запертого в реалиях прошлого, от запаха табака, бьющего в ноздри, от свежескошенной травы, которая находится совсем рядом и смотрит в небо, и от чёрных хрусталей, врезавшихся в сознание. Но здесь и сейчас он словно нереальный, сам не свой, но не убегающий от шторма, а крутящийся вместе с ним. Его захлёстывают эмоции сильнее, чем когда-либо до сей поры. Джемин выдыхает и смотрит на людей: какая на них одежда, обувь, что они покупают и как ведут себя. Он анализирует, но ничего не понимает. Для него существует лишь один выход из этой реальности, обволакивающей всё тело и заставляющей быть не самим собой. Только действительно ли сейчас Джемин — ненастоящий? Правда ли он загнан в угол, как сам считает? Взгляд цепляется за котёнка, играющегося неподалёку, сбоку от них. Тот пытается допрыгнуть до стрекозы, которая назойливо жужжит рядом, словно специально, озорно подлетает ближе, совсем не боясь сгореть в цепких лапах. Она знает, что если не подлетит слишком близко и будет начеку, то ничего не случится. Однако не всегда в таких ситуациях спасает только это. Джемин поворачивается от того, что Донхёк стучит по его ноге ладонью, настойчиво ударяя всё сильней. — Ну что, что случилось? — он вымученно смотрит на него и вскидывает лениво, но раздражённо брови, замечая горящие глаза напротив и покрасневшие уши. — Там преподаватель Ли! — щебечет тот, словно пташка, выпущенная из клетки, и мгновенно приподнимается, усаживаясь на колени. — И? — Джемин чиркает спичкой, и Донхёк тут же морщит нос от табачного дыма, махая перед лицом руками. — Только не говори мне, что мы пойдём… И он не успевает договорить, когда наблюдает знакомый затылок, стремящийся вдаль от него. — Чёрт. Джемин лениво нагибается вперёд, чтобы подняться, но зависает в таком положении на какое-то время, не особо желая вставать и бежать за Донхёком. А тот, в свою очередь, не теряет ни минуты, подбегая к своему объекту обожания и застав их врасплох. Их? Рядом стоит Джено и улыбается: спокойно, терпеливо, словно его совсем не напрягает подобная настойчивость. Джемин затягивается так сильно, что и так хорошо выделенные скулы очерчиваются сильнее, красуясь острыми козырьками. Сердце предательски бьётся быстрее, и он ощущает себя как в глупых и наивных фильмах про любовь, которые не очень любит, отчего становится некомфортно. Некомфортно ещё потому, что взгляд моментом опускается вниз, будто бережёт стальное сердце и дальше, боясь: оно может разбиться, разлететься мелкими осколками и не собраться снова. Но на самом деле Джемин его соберёт, подлатает и поставит барьер ещё крепче. Сейчас ему не хочется чувствовать то, что не нужно: неподходящее время для влюблённости и дрожащих в эйфории коленок. Донхёк зазывает его рукой подойти к ним, но он не решается. Джемин не смотрит в их сторону, хотя отчётливо слышит его голос и всё чувствует, быстро взглянув из-под выбившейся на глаза чёлки. Ему бы понять, почему так волнительно подойти ближе и встретиться взглядом с Джено. Сегодня тот выглядит куда лучше, чем в дурацком бордовом костюме: на нём свободные джинсы и бежевая льняная рубашка, расстёгнутая на три верхние пуговицы. Джемин усмехается: немного горько, сильнее же — раздражённо и зло, но больше на самого себя. Почему его вообще волнует это, с каких пор? И как же хорошо становится от мысли — никто не видел, что он посмотрел только на Джено. Донхёк продолжает что-то неистово кричать, не обращая внимания на косые взгляды прохожих. Но Джемин смотрит на землю под собой, выискивая там ответы на вопросы, которые вряд ли найдёт, и затягивается. Какие-то пять минут тянутся вечность, отдаваясь гулом в висках. Невыносимо. — На Джемин! — знакомый, но ещё не изученный голос окрикивает его, и он медленно поднимает голову, вглядываясь в терпеливую улыбку. — Поднимай свою задницу! — кричит Донхёк, не забывая сделать невинное выражения лица, чтобы не казаться грубияном и непоседой. Только вот Минхёну всё равно плевать на него. Джемин встаёт, неторопливо подходя ближе и кидая окурок в урну по пути. Он не смотрит на них, предпочитая любоваться вокруг всем, что попадётся на глаза, лишь бы не Джено. Но, когда подходит почти вплотную к Донхёку, чтобы незаметно ущипнуть того в бок за дерзость, его взгляд тут же сталкивается с проблемой: заманивающие ключицы, прикрытые наполовину рубашкой, оголённая грудь и широкие плечи, за которые хочется ухватиться… Джемин одёргивает себя и слышит лёгкое шипение рядом. Донхёк морщится от его пальцев и что-то недовольно бурчит под нос. Минхён на него даже не смотрит, а тот весь из кожи вон лезет, лишь бы обратить на себя внимание. — Я поговорил насчёт твоих документов на восстановление, — Джено слегка наклоняет голову вбок, наблюдая за реакцией странного мальчишки, который кажется ему милым: не из-за внешности, а из-за поведения, чем-то чарующего и манящего. — Зачем? — Джемин сам не понимает, почему у него вырывается такой вопрос, но назад пути нет. — Не думал, что Вы будете этим заниматься, — он выкручивается, когда видит немного удивлённый взгляд и исчезнувшую улыбку. — Мне нужно как можно скорее оформить тебя, чтобы потом не возникло проблем, — Джено ласково усмехается. У него возникает странное желание потрепать Джемина по волосам, но, скорее всего, на это совсем другие причины. — Разве не хочется иметь свой паспорт, чтобы покупать сигареты? — и он спокойно разворачивается, шагая рядом с Минхёном в сторону книжной лавки, где каждый год на весеннем фестивале продают старые редкие издания. Донхёк тут же хватает Джемина под бок и плетётся за ними, таща его за собой и не принимая никаких возражений. — У него всё равно нет денег, какой толк от паспорта, — бубнит он полушепотом, но Джено всё отчётливо слышит, спокойно продолжая идти дальше. Пока Минхён не останавливается возле своих любимых пирожков на пару с красной фасолью, заказывая себе несколько штучек. Джемин закатывает глаза, не в силах совладать с энергией Донхёка, который продолжает бубнить рядом, из-за чего посторонние звуки слышатся словно в прострации. — Сделайте мне девять, пожалуйста, — Джено улыбается, и молодая женщина, готовящая пирожки, стеснительно принимает оплату, убирая прядь волос за ухо. — И положите по три в каждую упаковку. Минхён непонимающе смотрит на него, скрестив руки на груди, и вопросительно выгибает бровь. Тот едва заметно кивает в сторону ссорящейся парочки, и он выдыхает, закатывая глаза от излишней доброты. А Джено не может иначе: не так воспитан, не так устроен. Он такой, каков есть, и другим не будет и не хочет. Женщина отдаёт им пирожки, не забыв коснуться руки обладателя обворожительной улыбки: якобы случайно, якобы совсем не хотя это делать и не желая привлечь внимания. А Джено до сих пор поражает подобная реакция, потому что внутри он ещё молодой парень, а не взрослый мужчина за тридцать. Но чаще всего его взгляд пропускает восторженные, мимолётно влюблённые вздохи и глаза, искрящиеся надеждой. Ему легче не зацикливаться на них и жить дальше — так, как считает нужным. Джено поворачивается к Джемину с Донхёком и протягивает пирожки, аккуратно упакованные в картонный яркий треугольник с открытым верхом. Самое забавное — он даже не замечает, как на одном из них красуется сердечко, нарисованное сиропом. — Возьмите уже, — и улыбка снова озаряет его лицо, обрисовывая глаза в полумесяцы. Донхёк забирает их длинными тонкими пальцами, — словно они созданы касаться клавиш и играть на пианино, — и пихает вторую упаковку с пирожками Джемину, который непонимающе уставился на Джено. И лишь один Минхён шагает давно вперёд, совсем не волнуясь о том, что его компанию пленили. Около лавки с книгами они остаются надолго. Пока все рассматривают что получше и интереснее, кое-кто, кажется, готов скупить все букинистические издания, которых у него ещё нет, не говоря уже про антикварные книги, очень редко попадающиеся на глаза. И Джено как раз замечает одну такую — одна тысячи восемьсот семьдесят пятого года — и сразу хватает цепкими пальцами твёрдый переплёт, проходится по нему подушечками и ощущает всю текстуру обложки. Ему нравится всё, кроме наполнения: он просто пока не знает, что там внутри, но в скором времени обязательно исправит нюанс. Минхён засматривается на словари разных языков, пока не находит английский; и думает ещё над парой книг, которые будут куда кстати для практики в их библиотеку, но которые в конечном итоге заберёт у него Джено, потому что он не увидел их раньше, и они ему: «Ну очень нужны, честное слово, Марк!». И этому человеку почему-то плевать на то, что он не особо понимает английский, хоть и старательно учил его лет пятнадцать назад. Минхён просто поражается, насколько тот зависим от книг, словно в мире — да во всей вселенной — нет ничего интереснее этих обшитых листов бумаги с напечатанными буквами. А Джено в очередной раз скажет, что он ничего не понимает и вообще — нужно жить той жизнью, которой хочется. Только сам вот — не живёт ею и самую каплю. Джемин замечает сборник стихотворений, который любила перечитывать его мама, сидя в гостиной у камина зимними вечерами, когда они ещё жили вместе и в частном доме, а он тогда любил болтаться подростком в саду, играясь с только выпавшим снегом, тающим в тот же час. Внутри сердце пропускает удар, и недавно летающие бабочки падают камнем вниз: тяжёлым, давящим и вызывающим слезинки в уголках глаз. Джемин смахивает их так же быстро, как они появляются. Воспоминания никогда не даются ему легко, ни разу не ласкают его душу и не укутывают в тёплый плед, как делала мама по его возвращении домой в те самые дни, в которых чёртов сборник лежал на её кресле, пока она сама дарила искреннюю улыбку. Сейчас же всё душит Джемина, укалывая в самую глубину подсознания, где ещё тлеется фениксом надежда на светлое и солнечное, что — подобно матери — согреет его по приходе домой. Донхёк смотрит только в одну точку, наблюдая и ловя глазами каждое движение единственного человека, покорившего его маленькое, но одновременно такое большое доброе сердце. Только у Минхёна оно, скорее, из стали, что отражается в его взгляде через кофейную радужку. Потому они как два противоположных полюса, которым суждено быть вдали друг от друга. И даже если один из них безумно хочет стать ближе, другой просто не позволяет ему подойти, держа несокрушимую дистанцию. Донхёк, несмотря на все неудачи, не унывает, не печалится и остаётся на своей бурной волне, позволяющей плыть так, как ему хочется. Он всегда живёт с улыбкой на лице, даже если внутри готов разорваться на сотни лоскутков — потом будет невозможно даже подлатать. Ему не привыкать ходить в заплатках, зашитых на сотни узлов, лишь бы вновь они не пошли по швам. — Что ты опять набрал? — Минхён явно недоволен тем, что руки Джено полностью забиты пакетами с книгами. А тот лишь молча — зато как счастливо! — улыбается и проходит в другую сторону, чтобы перекурить. — Как ты дотащишь их до дома, если уже еле несёшь?! — кричит он, шагая следом. Донхёк выдыхает. Может, ему тоже начать курить? — Джемин! — Джено немного повышает тон и взмахом уже свободной руки подзывает составить им компанию. Меж пальцев зажата сигарета, а улыбка продолжает ярко сиять на губах, словно мёд на солнце. Будет ли тому неловко курить в компании своих преподавателей, опуская то, что таковыми он их особо не считает? Конечно же — нет! Любит ли Джемин мёд? Потому что как объяснить — он тянется к этим зовущим его губам так сильно, что можно сойти с ума. Ему как можно скорее нужно вернуться в свою временную реальность. — Вы не опоздаете на комендантский час? — спрашивает серьёзно Минхён, чиркая спичкой о коробок, и — после пробной тяжки — подносит её к сигарете Джено, чтобы тот тоже прикурил. Джемин, нахмурившись, следит за каждым движением Минхёна, словно — одно неверное, и тот труп. Но он тут же одёргивает себя и меняется в лице, принимая спокойное выражение, каким оно бывает чаще всего. А Донхёк сглатывает, нервно обводя глазами каждую линию на его руках. И они не знают, кто из них выглядит нелепее: тот, кто признал свои чувства и следует за ними по пятам, или тот, кто отрицает их любую возможность появиться. — Нет, наверное, — Джемин тоже прикуривает, резко дёргая рукой, чтобы потушить спичку. И почему злость поселяется внутри него, разжигая огонь? — Должны успеть, если вернёмся сейчас, — Донхёк смотрит на часы, обвивающие ремешком тонкую кисть (он бережёт их больше всего — подарок от мамы на совершеннолетие), и отходит подальше от дыма, что назойливо лезет в глаза и ноздри. — Я провожу вас, вдруг опоздаете, — Джено зачёсывает пальцами волосы назад, к затылку, и затягивается напоследок, прежде чем потушить сигарету. — Как ты их проводишь, если у тебя куча пакетов с книгами?! — Минхён, кажется, почти взрывается из-за излишней доброты друга. Однако его лицо почти не выражает эмоций, несмотря на вскинутую бровь и слегка раздражённые искры в глазах. — С твоей помощью? — неуверенно уточняет тот, и улыбка на лице становится шире, веки закрывают чёрные хрустали, обрамлённые ресницами. Джено берёт несколько пакетов, отчего руки тут же напрягаются вместе с грудными мышцами, выглядывающими из-под рубашки. — Смеёшься? — теперь лицо Минхёна приобретает не очень счастливый вид. — Отнюдь. Джемин снова тает, смотря на его тёплую улыбку, способную расплавить сталь. Когда они подходят к общежитию, то Донхёк нервно стучит пальцами о стекло наручных часов, которые показывают их опоздание на десять минут. Он делает глубокий вдох и шумно выдыхает, отчего его губы сворачиваются в трубочку. Его мягкие черты лица становятся более забавными и округлыми, полностью скрывая еле заметные скулы. Ну, что поделать, если Донхёк обожает мамину выпечку? И каждый раз, когда ему грустно, он тут же ностальгирует по её пирогам, подавляя в себе желание сорваться и улететь домой. Минхён закатывает глаза, потому что Джено смотрит на него тем самым просящим взглядом, который понятен без слов, и улыбается: так мягко, что даже у него иногда трепещет сердце. Он слишком любит своего друга, способного манипулировать им изредка в своих целях. А Джемин же продолжает внимательно наблюдать за происходящим между ними и сам не замечает, как хмуро сдвигает брови к переносице. — У тебя лучше получается, — улыбка Джено становится больше, — ты же знаешь, Марк. Донхёк замирает, непонимающе уставившись на обоих. Возможно, он догадывается, что произнесённое новое имя — иностранное, из страны, где Минхён, наверное, проходил практику или что-то в этом духе. Его, кажется, волнует всё, связанное с человеком, который не обращает на него ни малейшего внимания. Донхёк вспоминает, что тот бывал в Канаде, и сам не понимает, зачем ему эта информация. — Пойдёмте, — Минхён, переваливаясь с ноги на ногу из-за тяжелых пакетов, которые неудобно держать, вступает на крыльцо общежития. — Если я снова опозорюсь из-за тебя, Ли Джено, пеняй на себя! — и его взгляд, кинутый через спину, становится жутко серьёзным. Джемин идёт за ними самым последним, спрятав руки в карманы брюк и едва перемещая ноги. Он задумывается о слишком многих вещах, крутящихся в голове: своей реальности, Ренджуне и Джисоне, которые, скорее всего, не могут понять, куда тот исчез, и о себе. Ему редко приходят мысли о собственных переживаниях, но здесь они упорно окутывают сознание, вырываясь наружу вихрем бушующих эмоций. Джемин придерживает Джено дверь, встречаясь с ним взглядом, и вглядывается в чёрные хрустали, что теперь можно рассмотреть на расстоянии ладони. Они завораживают: теплотой, сказочностью, добротой и терпимостью. В радужке искрой прячется нежность и забота, заставляющая таять под весенним долгожданным солнцем. — Почему? — Минхён разочарованно вскидывает брови, смотря на заведующую общежитием, которая наотрез отказывается их пускать, скрестив руки на груди и стоя в проходе. Даже пучок на её голове выглядит достаточно грозно. — Правила есть правила! — она твёрдо отвечает ему, сужая глаза. — Может, всё-таки пропустим один раз? — Джено, поставив пакеты на пол и подойдя ближе, вмешивается в разговор. — Преподаватель Ли! — укоризненно, но уже мягче говорит та. — Ваша обаятельность здесь не прокатит! И только он за своими прикрытыми глазами видит, как её губы невольно разжимаются из тонкой полоски, едва сдерживая ползущие вверх уголки. — Чёрт подери, Ли Джено! — озвучивает раздражённо Минхён, совсем не скрывая недовольства от ситуации. — Почему тогда ты не сделал это сам, а приплёл меня?! Они стоят на остановке. Вдали как раз видится приближающийся автобус. — Всё познаётся в сравнении, — уклончивый ответ и снисходительная улыбка дополняют его странный образ сегодняшним вечером. Он стоит напротив открытых дверей. — Даже слышать больше ничего не хочу. — Ладно, — Джено забирает свои находки из его рук и, кивая на прощание, заходит в салон автобуса, присаживаясь почти рядом с выходом. Осторожно укладывает пакеты, которые сам не знает, как дотащит до дома (хотя идти всего пятнадцать минут), и смотрит на уже успокоившегося и машущего ему вслед Минхёна. Мало кто знает, что заведующая общежитием поддаётся только чарам Джено. Он и сам иногда не уверен в этом, потому не часто пользуется подобными моментами. Однако для Джемина ему хочется сделать то, что выходит за дозволенные — поставленные им самим — рамки. И недавно выявленное желание слишком странное, слегка пугающее, но силками тянущее за собой. — Доброй ночи, — внезапно полушёпотом произносит Джено и прикрывает глаза, лишь изредка открывая их на остановках, чтобы не пропустить свою.