Права и обязанности

Идти за Митей было просто и понятно. Добравшись до кухни, Родион тут же сунулся в шкаф и нашел там все три блока: два нетронутых и один початый. Все уже вроде было… нормально, но Родион не справился с дешевой зажигалкой с первого раза. Чертыхнулся… Его любимая, тоже осталась в тренче. А тренч остался где-то там, рядом с Соней. Эта мысль взбудоражила. Родион, наконец, глубоко затянулся, добрался до окна, чтобы приоткрыть его и присел на подоконник в задумчивости. Митя открыл холодильник, из него пахнуло, и Родион понял, что адски голоден. — Ты прав, я хочу есть, — тут же признался Родион. — Как вы тут? Почему из комнаты Лиса разит депресняком? Родиону и правда было интересно… Почему Лис не крутился вокруг Мити? Это было бы хреново для Родиона, но ведь Лис так откровенно залипал. И хотя отлично умел притворяться, но не был правильным мальчиком ни на грош. Родион выкупил его сразу. И не расстроился, скорее наоборот. Родион подумал даже, что надо вытащить один блок из шкафа, чтобы Лис не искал и не покупал всякую дрянь, а спокойно брал, сколько нужно. Митя застыл с тарелкой в руке и уставился на Родиона. Тот смотрел внимательно, улыбался мягко, ничего не имел в виду? Родион редко общался намеками среди своих: он сам ничего не стыдился и не видел смысла скрывать чувства или желания. Митя поставил котлеты на стол, от греха подальше, пожал плечами. Подошел к посудомойке за чистой тарелкой для Родиона. — Наверное, я его расстроил… — Митя старался говорить спокойно, но внутри все дрожало, прыгало и беспокоило. — Он… Наверное, рассказать Родиону о Елисее было бы симметричным ответом, но Митя… стеснялся. В отличии от Родиона он вовсе не все свои желания считал уместными. — Он? — уточнил Родион, лицо его словно заострилось от интереса, а потом он хохотнул и выдал: — Он соблазнял тебя, верно? Митя дернулся, поставил чистую тарелку на стол слишком резко и громко, и не сдержавшись, повысил голос: — И это, по-твоему, смешно?! Митя завелся мгновенно, но Родион нисколько не впечатлился. Сразу стало понятно, почему Лис слушал какой-то надрывный гранж, а не составлял Мите компанию. Родион совершенно не ревновал сейчас: Митя ждал его, любил, понимал… Митя оставался, и это было главным. И Родион был бы вовсе не против, чтобы на фоне этого Митя… почувствовал, как Лис увлечен им, и получил удовольствие. — Это действительно забавно… — Родион не сдержал улыбки. — Раз ты считаешь, что расстроил его, значит ты его отшил. Но… Мить, почему? Он что совсем тебе не нравится? Родион видел, знал, как иногда Митя смотрел на Лиса: с интересом и даже… с восхищением? Приемы Лиса были немного детскими, однако, работали. Может, потому что брат был искренним в этом. Родион обычно чувствовал фальшь, сам не зная, как этому научился. И Лис прекрасно умел разыгрывать спектакли, но с Митей было не так. И если бы Митя влюбился… Эта мысль тоже не показалась Родиону ужасной: это не равнялось тому, что Митя уйдет и оставит его, и потому совершенно не пугало. А вот Лиса бы определенно утешило. Наверняка, он бы даже перестал дергаться и нарываться. Некстати перед мысленным взором снова предстала Соня. И ее «нет», ее — «уходи». И Родион вмиг помутнел, затянулся два раза подряд. «Что мне делать?» — Родион успел прикусить язык. Ему хотелось безумно хотелось поговорить об этом, но… ответ Мити, и его жизнь тоже имели значение, и правда интересовали Родиона. А Митя так занервничал, что об этом точно стоило говорить дальше. Митя уставился в пустую тарелку, черную, почти зеркальную — Родион выбирал. — Он… ребенок. Если ты забыл. Несовершеннолетний. Он за себя не отвечает. Я не могу… Черт, Родион, — Митя вскинул голову, — я не могу так! Не могу изменять тебе, не могу использовать его желание! Он же не понимает! Митя сжал край стола, потом с усилием оттолкнулся и полез в холодильник за овощами. Родион наблюдал за ним, подбирая слова. Митя редко так ярко возмущался, стараясь всегда сохранять спокойствие и не терять логики. Родион это в нем ценил, особенно как в юристе, но… в жизни оно иногда только все усложняло. — Мить… — Родион замялся и посильнее ухватился за подоконник. — О чем ты? Вот о чем ты вообще говоришь? Какая измена, ведь… мы же договорились. Мы семья, но… Мы можем это делать, потому что весь смысл «нас» не в этом? Или… я плохо объяснил? — вопрос прозвучал виновато, беспомощно, но Родион не остановился. Наконец-то, Митя сказал то, что позволило Родиону услышать его по-настоящему. И это было главным. — Никакие отношения, ни с кем не должны значить окончание «нас». Так это для меня. Но для тебя не так? Митя, то, о чем я бы мечтал поговорить с тобой, это… блядь, как мне быть, потому что я не хочу отставать от Сони, не хочу исчезать из ее жизни и забывать к ней дорогу. Я молчу, но… Мне бы хотелось, чтобы я мог говорить с тобой об этом, а ты со мной о Лисе. А дальше и вовсе бред. Прости, кто ребенок? Лис? Ну допустим, частично, но он определённо уже достаточно взрослый, чтобы трахаться и даже влюбляться. И, поверь, он не девственник. Ты знаешь, я в таком не ошибаюсь. Ты что предпочтешь, чтобы он трахался с кем-то другим… представляя тебя? — припечатал Родион. Он следил за Митиной реакцией. Ему нравилось говорить с ним так: да остро, странно, но по-настоящему. Именно потому, что можно было говорить так и о таком, они и были семьей. Родион верил в это свято, как помешанный. Пусть он многого не замечал, захлестываемый своими чувствами, которых всегда было много больше, чем он позволял себе и вообще умел показывать, но всегда оставался честным с теми, кого любил.  — Это же… идиотизм, — закончил Родион. — И точно не ответ на вопрос о том, нравится ли он тебе. Митя вздохнул, так и рассматривая содержимое холодильника. С Родионом всегда было трудно спорить, он бы и снег зимой продал, это признавали даже завистники. Речь его была звучной, голос поставленным, дикция идеальной. И было почти невозможно распутаться в его словах, когда он убеждал. Как это Соня сумела? Профессия обязывала? Митя ухватился за единственно простое и понятное сразу. — Для меня не так. Прости. Снова захотелось ударить, но Митя не стал. Только отвернулся от холодильника и посмотрел на Родиона. Тот, по-прежнему расхристанный, стоял у окна и полыхал. — Ты для меня… — Митя замялся, ища верное слово. Родион называл это «семья», но для Мити просто и только семьей были родители или, допустим, Ким, может, даже Гайл. Его же чувство к Родиону было другим. Как и к Елисею. Митя вдруг со всей ясностью понял, что плывет и не понимает. Не понимает ни слов Родиона, ни своих чувств. И сдался: — Блин, Родион, давай ты просто поешь? Это все слишком сложно сейчас. Мне… Мне надо подумать. — Извинятся, кажется, надо мне, — серьезно ответил Родион и подавился вопросом: «А как? Как же это для тебя?» Блядь, почему Митя раньше не сказал? Почему Родион раньше не понял? — Думай-думай, и мы к этому вернемся. Когда ты захочешь. Меньше всего я хочу обманывать тебя. Ты значишь для меня очень много. Вдруг снова вернулся страх, что Митя просто свалит, уйдет в закат, растворится в воздухе так, что будет уже не найти. — Митя… — Родион рывком оторвал себя от подоконника, подошел к Мите очень близко, протянул руки и притянул Митю к себе, обнимая крепко, касаясь дыханием его шеи, уткнулся склоненным лбом Мите в плечо. — Только не уходи никуда, пожалуйста. Это важно. Митя вздохнул. Родион снова… уговорил его? Точно: наплёл разного, и Митя сдался. И даже рассердится теперь не мог. Он обнял Родиона в ответ, пообещал: — Не уйду. Только, пожалуйста, не говори со мной о Соне. Я хочу сохранить о ней добрую память. Митя усмехнулся сам себе. Это было так странно и нелогично, но сердится на Соню он мог, а на Родиона — нет, хотя точно знал, что виноват Родион. Половина адвокатского успеха строилась на этой аксиоме: виновный не виноват, если у него были обстоятельства. Родион выдохнул, чувствуя ответное объятие от Мити, даже почти расслабился… Конечно, все разговоры могли подождать, хоть часы, хоть дни, хоть пару десятков лет — это точно. Тем более, что время теперь тянулось, как использованный гандон… И полнилось поражением. Непониманием, как же забыть о Соне? Это было почти так же, как «только не думай о слоне». Родион вздохнул и прислушался к Мите, надеясь, что тот не оттолкнет его. Есть больше не хотелось, только стоять так, и чтобы Митя обнимал в ответ, отгоняя все мысли. Внутри тлела надежда, что Митя когда-нибудь передумает насчет бесед о Соне, но настаивать сейчас стал бы только умственно отсталый. И Родион кивнул, сразу со всем соглашаясь. Он вдруг почувствовал, что бешеное возбуждение, тревога и ощущение, что его разрывали изнутри во все стороны сразу, вдруг совсем прошли, и наступила усталость. Митя расцепил руки, покачал головой, глядя на Родиона. — Садись. Я сейчас погрею. Теперь, когда Митя отвлекся на простые действия, стало спокойнее, хотя ощущение непоправимости не уходило, и судя, по виду Родиона, не у него одного… Митя поставил тарелку перед Родионом, налил себе еще чаю. Котлеты были отличными, словно и не котлеты вовсе, а кулинарный шедевр, или Родион просто был очень голодным… Смотреть на Митю было приятно, как и знать: он дождался, он понял, он даже, черт возьми, кормит меня. Родион должен был быть счастлив? Определенно. Но ему было мало. Усталость накатывала стремительно, так что Родиону показалось, что вилку до рта он несет поразительно долго. Думать мысли не хотелось, но они настойчиво давили, и Митя выбрал почему-то самую неподходящую: о Елисее. О том, что надо его разбудить в школу и, наверное, подбросить денег, или вот спросить почему он не берет их сам, когда нужно. И не просит тоже. Странный. — О чем ты думаешь? — спросил вдруг Родион. — О Лисе, — Митя пожал плечами. — Ты замечал, что он никогда не берет деньги из коробки? — Нет, — ответил Родион, на его лице вдруг мелькнула улыбка. Митя не успел спросить, о чем она, Родион продолжил: — Ты думаешь о нем с удивительным лицом, знаешь. Митя моргнул, а Родион снова улыбнулся. — Это же хорошо, Мить. Хорошее лицо. — А потом без всякого перехода сказал: — Пойдем спать? Митя кивнул. От слов Родиона снова стало тревожно, и может «спать» — это был и выход. Митя хотел убрать со стола, но Родион упрямо мотнул головой и потянул его за собой. — Оставь. Ничего до завтра не случится. Родион медленно, но уверенно потянул Митю за собой. Родион терпеть не мог, когда становился таким медленным и пришибленным к земле, поэтому решил, не доедать и не давать Мите хозяйничать. Родиону нужно было лечь, срочно. И желательно уснуть. Рядом с Митей, потому что как уснуть, не имея возможности опереться на Митю, Родион не знал. Надо было бы принять душ, но Родион не хотел. И очень пожалел, что не владеет такой магией, чтобы только пожелать и оказаться чистым. В такие моменты это неизменно его расстраивало. Поэтому Родион выставил будильник на пораньше, чтобы помыться утром, стянул одежду, покидав ее прямо на пол, пообещал Мите: — Завтра соберу и отнесу в стирку, — и развалился на кровати, свесив с нее ногу и почти не прикрывшись одеялом. Он повернулся к Мите и обнял его сам, прошептал сонно: — Митька, ты лучший. Митя был теплым и грел лучше всяких душных одеял. Митя позволял не думать о завтра, точнее… Родион почти понял то самое — он не собирался отставать от Сони, что бы она там не думала. Он никому не позволит решать за него, дальше становилось спокойно и больше не безнадежно, а трудности рядом с Митей и его поддержкой отступали.

***

Дверь соседней комнаты хлопнула, заглушая шаги и голоса, оглушая Лиса. Как, как блядь, это могло случится? Елисей пнул пол, его почти трясло от возмущения и обиды. Не смотря на музыку Елисей слышал то, что происходило в коридоре. Не речь, только отзвук голосов, особенно Родиона. Голос его звенел и резал, давненько Родион не звучал так остро. На Елисея он злился иначе. Сейчас… Лис даже не смог бы поручится, что это злость. Потом раздался удар, глухой, но странный, от него словно содрогнулся пол, и Лис, замер, прислушиваясь. Он знал, что не стоит, что это глупо бессмысленно и даже нечестно, но он же был здесь. И его, блядь, интересовало происходящее. Очень интересовало, пленяло просто. Особенно то, что касалось Мити. И пусть никто ему такого права не давал, и нельзя было выйти и вмешаться, хотя… хотелось. Даже очень. Но Лис отлично знал, что тогда он станет мишенью Родиона, а это никуда не годилось. Только на случай, если Родион решит орать на Митю. Такое представлялось с трудом. Митя, конечно, и мертвого мог довести до белого каления, но разве что своим терпением. Елисей прильнул ухом к двери, вслушиваясь. И на голове у него зашевелились волосы: Родион признавался в любви к Соне, а Митя успокаивал его? Елисей не мог понять и внутри него громко и сокрушительно бахало сердце, оно осыпало все дробью. Он бы вышел и предъявил, сказал бы Родиону, что тот просто… просто подлец, что он не смеет выливать это на Митю, и так просто, так легко при этом брать его заботу, нежность и любовь. Но пошевелиться было невозможно: Митя, кажется, ни смотря ни на что выбирал Родиона. Елисею захотелось плакать… или ударить Родиона. Елисей уже и не хотел подслушивать, он просто сидел на полу, подпирая дверь, он не вслушивался, проклятье, он даже не пытался, но… но чертовы блоки с сигаретами его задели. Родион и Митя переместились на кухню, голоса стали глуше, почти не слышны, но вдруг… Речь Родиона снесла все на своем пути, разрушая стены и немножко самого Лиса. Совершенно запутывая: Родион поступал мерзко, невозможно просто, но, говоря сейчас с Митей, он намекал, что Мите стоит дать Елисею шанс? Родион отпускал? Не соблазнял, не уводил, не пытался замылить ситуацию с Соней. «Мой брат — ненормальный?» — спросил сам себя Елисей. Но и он сам был ничем не лучше. И одна мысль о Мите вызывала стойкий и глубокий стояк. Блядь… Желание мешалось со злостью. Почему? Сука, почему Митя не выбирал Елисея и не хотел выбирать? Словно на проклятом Родионе сошелся свет клином! Захотелось умыться, лучше даже облиться из душа водой похолоднее, но выйти сейчас из комнаты, да что там выйти, просто встать было совершенно нереально. Кружилась голова, а ноги были ватными. Господи, ну почему, почему, Родион просто не остался с Сонечкой? Ну почему именно она его не захотела? Внезапно Елисей понял, что, возможно, Родиона так зацепило именно потому, что Соня не была обычной, не вела себя так, как все, не просила остаться. И вот теперь… Родион настолько был не в себе, что говорил об этом с Митей. А будь Соня попроще и понормальнее, Родион бы и не вспомнил о ней, и они с Митей задорно бы потрахались. Елисея не беспокоило, что он думает сейчас о своем психологе, и что Соня заработала добрых тысячу баллов в его глазах. «Господи, спасибо!» — возблагодарил Елисей все высшие силы и заодно Соню. Если бы Соня осталась непреклонна еще хотя бы неделю, то у Лиса появился бы шанс. Потому что Родион довел бы и святого, то есть Митю. И когда Митя ушел бы, Елисей ушел бы за ним, конечно. А Митя стал бы свободен… Елисей стукнулся затылком о дверь. Курить под весь этот чудовищный и прекрасный бред хотелось все сильнее. Он даже пофантазировал о блоках сигарет, прячущихся в недрах кухни, и снова весь обратился в слух. Ответ Мити он, впрочем, не услышал… Только отзвук его голоса: усталый. Это бесило, как и тишина потом. Елисей ясно представил, как Родион целует Митю, и его затошнило. Родион выигрывал всегда, что бы ни делал, как бы ни вел себя, он словно знал заранее совершенно все, и Елисею было с ним не сравниться. От этого понимания хотелось кричать, переходя медленно в вой. Елисею было нужно поговорить с Митей, или не поговорить, хоть взглянуть на него. Но Митя из фантазий Елисея все более страстно целовался с Родионом, забывая все печали и горести. А Елисей любил и ненавидел. Любил он, конечно, Митю, а ненавидел, само собой, Родиона. Но эти чувства не помогали ему понять, что же делать ему. Возможно — уйти. Но уйти, означало сдаться, а Елисей бросал вызов. Даже не понимая, насколько во всем этом он похож на брата. «Я ненавижу этот долбанный мир! Ненавижу!» — подумал Елисей и поднялся, шатаясь. Ему чудился скрип кровати, слышалось чужое дыхание, учащающееся, переплетающееся друг с другом, горячее, и Елисея бросило в жар. «За что? Зачем я вообще живу? Зачем я здесь?» Устав мерять шагами комнату, он вышел, не закрыв дверь, зашел в ванную и сунул голову под кран. Это немного помогло, Лис держал голову под холодной струей до тех пор, пока не застучал зубами. «Я ничего не чувствую, все это вообще не мое дело, — убеждал он себя. — Я… просто брат Родиона, я… не должен мешать им! Я и так должен! И Родиону, и Мите: они оба так милостиво приютили меня!» Он зачем-то не вернулся к себе, но потащился на кухню, окинул ее взглядом и зло усмехнулся. Они так торопились, что даже не собрали посуду, что так не похоже на Митю, значит Родион настаивал, а Митя согласился. Елисей заводился снова, так просто, с пол-оборота. Котлета в тарелке застыла, жир стал плотной и гадкой массой, хотя его было не так уж много. Елисея снова затошнило. Он посмотрел на стойку с ножами. Рукоятки торчали, а лезвий было не видно, но они словно звали. Это было так просто, провести лезвием по руке, чиркнуть — не по вене, а просто, увидеть, как на коже появляются следы, потом проступают капли. Увидеть, как тонкой алой струйкой вытекает боль. Но это было слишком, это была гребанная демонстративность и шрамы потом. Чтобы они не бросались в глаза, нужно стягивать порезы пластырем. А Лис не знал, где пластырь, зато сигареты нашел. Не стесняясь, открыл пачку, взял себе несколько штук, потому подумал и забрал всю открытую пачку себе. Покурил, привалившись к подоконнику, открыв окно на распашку. И вернулся к столу, тарелке. Переложил котлету в холодильник, к остальным, а тарелку бухнул в раковину, как и чашку. Вернулся к столу и тщательно вытер его три раза. К посуде сейчас Елисей испытывал невероятную ненависть, но намеревался ее отмыть. Наверное, именно это и было его место. Наверное, стоило поговорить с Митей, только… зачем? Чтобы услышать снова, как Митя любит Родиона? Родиона, который готов побежать за Соней. Ну класс! Надежда и правда глупое чувство… Елисей налил на губку побольше средства, взял тарелку и увидел в ней свое отражение. Оно показалось ему противным: таким огромным и гадким, пухлые щеку и губы, детское глупое выражение. Лис знал, что это вроде как неправда, но… он верил своим глазам. И становилось совсем тошно, он закашлялся и начал дышать, борясь с тошнотой. Он водил по тарелке губкой, и казалось, что жир никак не отмывается, Елисей закусил губу и все мыл. Вода шумела, как и у Лиса в голове. «Я ненавижу делать это, почему же я не могу перестать. В отличие от Родиона, я гожусь только на это?» Елисей решил, что домоет и сбежит. И похуй, что там дальше. Быть здесь было просто невыносимо.

***

Родион уснул, а Митя лежал и смотрел в потолок, к нему снова подступали мысли и образы. Улыбка Сони, ласковая и успокаивающая, глаза Родиона, темные и горящие, Елисей… Вскидывающий голову, светящийся словно, у него и глаза, и улыбка, кривая, неуверенная. Митя повернул голову: Родион спал, его лицо расслабилось, смягчилось, и не потеряло своей красоты, скорее наоборот… Митя в задумчивости провёл пальцем по его носу, Родион во сне смешно поморщился. Митя вздохнул, трудно было понять, что теперь делать. Ждать, пока Родиона расклинит? Допустим, это был наиболее вероятный исход, но… Мите не хотелось ждать. Внутри него что-то изменилось. Вот Родион снова был близко, обнимал, но Мите не хотелось оставаться с ним сейчас. Он осторожно высвободился. Натянул домашние штаны и футболку. Подумал о Елисее. Точнее внезапно о том, что, если бы на Митином месте был Родион, он бы обязательно приперся в комнату Елисея. Митя понял, что эта идея кажется ему удачной. Не самой легко исполнимой, определено безнравственной и может даже ведущей к катастрофическим последствиям, но удачной. Митя именно этого и хотел. И не потому, что обиделся на Родиона. Родион же вообще согласился… Митя на мгновение представил реакцию Родиона наутро, и тут же вспомнил бар и Соню, и ее уверенность в том, что Родион не сумеет его отпустить, поймёт, как это, когда Митя может оказаться с кем-то другим. А Родион только заметил Соню. Он бы точно так же ее заметил, если бы сразу пришёл на консультацию в школу. Или если бы Ким решился их просто познакомить. Он бы заметил ее не из-за Мити. Как и Митя хотел пойти к Лису не из-за Родиона… Митя закусил губу. Понимать про себя такое было странно: он впервые хотел не Родиона. Несмотря на то, что Родион совершенно голый лежал рядом. «Слишком много, — решил Митя. — Слишком много мыслей.» Он встал и тихо вышел из спальни. Конечно, он не собирался все-таки врываться к Лису, но вот пойти в ванную было бы неплохо. Выйдя в коридор, он увидел свет на кухне и услышал шум воды. Значит, Лис не спал. Не то чтобы это было удивительно, но… что он мог делать на кухне? И кухня — не комната, туда вполне можно было зайти и проверить. И Митя решился, а зайдя охнул: Лис с остервенением намывал тарелку, которую оставил Родион. Митя оторопел, а потом позвал осторожно: — Лис… — и добавил: — у нас же есть посудомойка…

***

Елисей умудрился пропустить шаги в коридоре, поэтому Митин голос внезапно и молниеносно ударил его в спину, прошел насквозь между лопаток и оставил в груди болезненную дыру. Елисей резко повернулся на пятках и уставился на Митю. Совершенно напрасно. Он хотел бы сказать Мите, чтобы тот убирался, чтобы не смел подходить к нему, чтобы катился снова под бок к Родиону, что Лис больше ни секунды не останется с ними, но… Теперь он видел Митю: его лицо, его глаза, удивительные, теплые и совершенно неспокойные сейчас, его тонкие руки, музыкальные или как там это называется, как дернулся едва заметно его кадык, его босые ступни — и Елисея вело. Все прежние обидные и страшные чувства никуда не отступили, но член мгновенно встал, щеки залил предательский румянец, и если бы Митя опустил взгляд… Елисей сглотнул. — Какого черта?! — прошипел он, прежде всего себе. Он попытался отвернуться от Мити, потом — представить себе Родиона. Тот довольно ухмылялся, как кот, налакавшийся сметаны, и потягивался на своей огромной кровати. Следом пришла мысль, что это Родион послал Митю, иначе зачем бы Митя оставил Родиона, которого так ждал? В этот момент на голове Родиона в фантазиях Лиса выросли рога, а язык раздвоился. Елисей уставился на тарелку в своих руках, подумал, что столько времени уже пытается быть хорошим… Для Мити. Делать все правильно. Так какого черта?! Он разжал пальцы, и тарелка упала на кафель в сантиметрах от носков Лиса. Она разбилась на ожидаемо крупные куски. Черные осколки и белые носки. — Ой, какая жалость, — констатировал Елисей, но на Митю решил не смотреть. Только присел, опираясь на одно колено и принялся собирать осколки в ладонь. Внутри все ходило ходуном, а через дыру в груди обдавало то жаром, то холодом. И в поле зрения, конечно, только Митины ступни, но… Елисей понял, что если увидит хотя бы еще колени, то просто признается в любви, а потом умрет. — Лис, — снова повторил Митя, он опустился на корточки, взял Лиса за руку и вынул осколок. — Не надо, — попросил Митя. — Для этого есть веник и пылесос. Когда Митя коснулся его, Лис чуть не выронил все осколки. Это вот прикосновение и ласковый голос окончательно подкосили его. Он сглотнул и понял, что не может больше злиться. По крайней мере не на Митю. И не понимает, почему так жутко себя с ним ведет? Как ненормальный… И опять в истерике, что со мной не так? Как перестать. Как быть рядом с Митей просто… нормальным? Елисей чуть сжал Митины пальцы в ответ, протянул руку с осколками к ведру и выкинул, те, что уже насобирал. — Не волнуйся, они не острые, — тихо ответил Лис. — И… Извини, я не хотел так. Вы помирились. Елисей не спросил, скорее констатировал невероятно грустный факт. Можно было бы попробовать соблазнить Митю, но… что могло быть глупее после нескольких часов, которые Митя провел с Родионом. Было блядски сложно и тупо, но Елисей понял, что ему никуда не уйти, пока Митя может вот так сидеть рядом, вот так касаться, просто невозможно. Это же лучше, чем ничего?

***

Прекрасное просветление, нашедшее на Митю в спальне, уступило привычным мыслям о том, что Елисей просто запутавшийся подросток, которому нужен дом и тепло, а не вот этот вот идиотизм. — Все в порядке, — отозвался Митя, стараясь не пялиться на Лиса. А потом не удержался: поднял руку и провел по его волосам. Этот был бы хороший и уместный жест, но Митя не удержался снова: остановил руку сначала на шее, потом на плече, потом едва коснулся пальцами ключицы. Теперь он смотрел Лису в глаза, а рука словно жила своей жизнью. И Митя ей не мешал, хотя следовало. «Что я творю? — спросил он себя, — Почему сейчас?» Вместо ответа в голове всплыло очередное воспоминание о Елисее, который курил на кухне без рубашки. Митя облизнул губы. И в отчаянной попытке остановиться сказал: — Тебе спать надо. В школу же завтра. Голос сел, и получился только сиплый шепот. Митя сглотнул: горло было совершенно сухим.

***

Митя все еще звучал как самый заботливый в мире старший брат, но Елисей не мог отказаться и от этого. Новым прикосновением Елисея обожгло, захотелось потянуться за этой лаской — еще… И в этот момент вдруг изменилось все, Митя продолжал смотреть, но уже совершенно иначе, он… наконец, видел Елисея, он вглядывался, он… любовался? Сердце в груди сделало кульбит, упало вниз живота и забилось сразу и там, и в груди, как положено, стояк стал сильнее. Прикосновения тоже сделались другими, Елисей в каждую остановку, прикусывал язык изнутри до боли, чтобы не сказать только вслух: «Не останавливайся.» Глаза у Мити потемнели, а пальцы стали теперь горячими, Елисей чувствовал, как сладко ноет под рубашкой плечо, и место над ключицами. Митя облизнул губы, Елисей повторил его жест, голова чуть кружилась, хотелось пить. Слова Мити не вязались ни с чем в нем, и словно он вовсе не хотел их говорить. Но Елисей не мог и не хотел спорить. — Конечно, — прошептал он почти, не разжимая губ. И подумал, что стоит рядом с Митей на одном колене, и самое время сказать: «я люблю тебя». Но слова не шли, а он не хотел ничего усложнить или испортить. Митя же был сейчас с ним, Митя хотел его сейчас, Елисей чувствовал и становился словно сильнее и решительнее. Он подался вперед, желая длить прикосновение, и оказался на коленях, совсем близко к Мите, теперь они соприкасались плечами, ногами, почти касались друг друга грудью, волосы Елисея переплелись с Митиными, Елисей вдохнул, он хотел… Это было невероятно, сладко и почти нереально, необычно нежно, Елисей горел изнутри и хотел объять Митю всем собой, согреть, отгородить от мира, светить ему, быть с ним и для него. Он знал, что надо бы подумать, но не получилось. Он просто коснулся губ Мити своими, а потом обвел его губы языком. — Лис, выдохнул Митя. Он не попытался отстранится, но и не ответил. Его рука поднялась вверх, зарываясь пальцами в волосы Елисея. — Я… очень хочу тебя, но… Митя будто испугался своих слов, закрыл глаза, но, как ни странно, на Елисея вовсе не накатили ни паника, ни обида, он даже сам удивился. Ему было хорошо. Ему нравилось, то что происходит, нравилось, что Митя делает, нравилось, как он смотрит… И очень хотелось его понять. Начало звучало многообещающе, и «но» лишь немного горчило. Раз Митя хотел, то… Можно было и подождать? Елисей вздохнул, сердце бухало также сильно, но не больно, а скорее волнительно. — Но — повторил Лис, приглашая Митю продолжить. Он чуть подался под его руку, а свою положил Мите на колено. Просто положил, не поднимаясь к ширинке, не отвлекая его. Желая услышать и сделать как надо. — Я не рассыплюсь, истерики не будет, честно — Елисей даже улыбнулся. — Ну если ты не скажешь, что несмотря на сейчас… Мне никогда ничего не светит и нужно немедленно перестать. Елисей чуть отстранился, чтобы лучше видеть Митю и чтобы… суметь не поцеловать его снова, а дослушать. Он выпрямил ноги, потом сложил их по-турецки, обхватывая Митю. Он мог бы засыпать Митю словами, признаниями, желаниями или поцелуями, мог бы толкнуть на пол и сделать минет, и… Митя бы не сумел бы оттолкнуть, он же хотел. И Лис хотел: до покалывания в пальцах и болезненного стояка. Но… То самое «но». Но он хотел для Мити и так, как Митя хочет, чтобы был не один раз и не только секс, он хотел чтобы Митя остался с ним. Для этого было нужно, чтобы Митя не молчал, не терпел, просто говорил… И Елисей ждал, окружая Митю собой, и желая мурлыкать от того, как скользят его пальцы по затылку. Митя был растерян и как будто расстроен, Елисей хотел бы его поддержать, но плохо понимал как… Логика подсказывала ему, что ситуация на самом деле стремная: Родион ведь никуда не делся, он спал, наверное, сейчас, в своей постели, ни о чем не подозревая. Он рассчитывал утром найти Митю рядом. От этой мысли свело зубы, и что-то сжалось внутри, не пропуская воздух. Но Елисей не собирался не то, что умирать, но и вообще… Он не хотел быть зыбким и неуверенным рядом с Митей сейчас. Он-то точно знал, чего хочет. А Мите было тяжело, хотя вроде и не так страшно, как Елисею. Просто Елисей старался не думать о том, что Митя все решает, и ничего не стоит ему передумать и перейти от «да, но» к просто «нет». Пока Елисей оставался в ощущении, что ему сказали «да». Отметая все лишнее. Он просто обнимал Митю, и отпустить было невозможно. Тем более, что Митя, кажется, выбрал: и выбрал он спать рядом с Елисеем сегодня, а не с Родионом. По крайней мере, Елисей воспринял его слова именно так.

***

Митя слабо улыбнулся. Ему казалось он обложен этими «но» и не может выбрать из них, ни одно из них не подходило. Ни одно не было правдой. Ни возраст Елисея, ни реакция Родиона — не имели реального значения. — Мне надо понять… — ответил Митя. — Понять, что я чувствую? Не смотря на слова Лиса, на его и Родиона внезапное понимание, Митя все ждал, когда рванет. И его снесет этой волной их чувств. И он останется тем утлым суденышком, которое несет на скалы. Ему даже деться было некуда: только две комнаты, в одной Родион, во второй Лис, а он? Митя вздохнул, попросил безнадежно: — Пойдем спать? Просто спать.

***

— Конечно, — ответил Елисей, улыбаясь в Митино ухо, а потом чуть отодвинулся, чтобы не смущать, не торопить. Елисей легко поднялся, словно взлетел, протянул Мите руку. «Только пойдем ко мне, пожалуйста, пойдем ко мне, » — мысленно попросил он. Елисей был готов и раствориться в Мите, и вести его за собой… И, что самое главное, просто дать ему время. Только бы не рядом с Родионом. Лис едва понимал насколько это собственнические мысли, но… рядом с Митей было можно просто быть, а не соответствовать. И он был. И чувствовал, как от взгляда Мити становится полным чем-то и при этом легким, словно может взлететь, словно все вдруг изменилось. И даже на Родиона злиться уже не выходило, Елисей чувствовал надежду. И это слово казалось ему полным смысла и удивительно прекрасным. Тот, кто писал его любимую фразу на стене, был поразительно несчастлив и не верил, что это закончится, понял Елисей. Наверное, он бы никогда не поверил, что ее автором был Родион.