***
Камера оказалась тесной для семерых узников — для пятерых из них даже критически тесной. Офицеры втолкнули в камеру двоих новеньких, с которыми опытные постояльцы тут же захотели познакомиться, как полагается по местному этикету, однако знакомство не задалось. Всех пятерых, двое из которых были приняты пьяными за грабеж ночного магазина, а еще трое — за массовую драку (они не успели сбежать из клуба, потому как не вполне верно воспринимали реальность из-за определенных веществ), попеременно охватывал то леденящий кровь ужас, то странная апатия, и такие резкие перепады эмоционального состояния вводили несчастных в ступор. Поначалу они то вжимались в дальний от новеньких угол, то расслабленно разбредались по «обезьяннику», но в конце концов просто сели в том самом дальнем углу, привалившись друг к другу спинами, и даже не пытались вслушиваться в спор странных субъектов, которые заняли лавку. На лавке могли бы поместиться еще люди, но эти двое демонстративно отодвинулись друг от друга на противоположные ее концы, и сесть между ними дураков не нашлось. — Энакин, просто дай мне их успокоить. — Вот еще. Нет, пусть боятся. Еще не хватало, чтобы какие-то каторжники хватали меня своими грязными лапами. «Каторжники» поймали неприязненный взгляд Энакина и предприняли очередную попытку выдавить своими телами бетонную стену. — Ничего не изменилось. Все такой же простой, как дубина. — А ты все тот же изворотливый гад. — Все так же склонен все преувеличивать. В разговор вмешался слоняющийся туда-сюда полицейский, потягивающий кофе из бумажного стакана: — Какие-то проблемы? — Все в порядке, офицер! — вежливо кивнул Кеноби, улыбаясь в бороду. Офицер ушел слоняться куда-то в другую область участка. — Вот, а я что говорил, — проворчал Энакин. — Лучше думай, как нам отсюда выбраться, — Кеноби кивнул вверх, на маленькое зарешеченное окошко под самым потолком. — Котерия что-нибудь придумает. — Котерия? — Да. Мой внук, его невеста и их приятели. И гуль. И Асока. — Путешествуешь в большой компании? По крайней мере Асока помнит, что тебе нельзя верить. — Когда они придут, тебя мы оставим здесь. Воцарилось тяжелое молчание, нарушаемое только нервным перешептыванием грабителей и дебоширов и треском люминесцентной лампы на потолке. Эхо то и дело приносило обрывки разговоров полицейских — жизнь в участке шла мимо камеры и ее узников. — Что бы ни случилось, я буду на стороне своей семьи. У парня проблемы, я его не брошу. К тому же, старая политика ничего не значит, после того, как проваляешься в торпоре сотню лет. — хрипло проговорил Энакин спустя несколько минут. — Понимаю. И что за проблемы? — Князь Корусанта через узы принуждает его искать Палпатина, и наша единственная зацепка — Гривус. — Знаешь, после такого откровения заявление, что старая политика ничего не значит, звучит странно. — Ты в деле или как, старая сволочь? — Предлагаешь тряхнуть стариной? — Тряси в другом месте. — Эй, вы двое! — голос офицера отразился от остывших голых стен. — За вас внесли залог, проваливайте. Дебоширы и грабители синхронно вздохнули от облегчения, стоило странным заключенным покинуть камеру, а к офицеру, который поторапливал их тычками в спину, все пятеро вдруг прониклись небывалой и немыслимой признательностью.***
На вызволение непримиримых — по крайней мере, неустанно препирающихся — врагов ушли последние деньги котерии, так что о легальном — или хотя бы полулегальном — пересечении границы можно было позабыть. К середине ночи «шевроле» и «мустанг» остановились у американо-мексиканской стены, чтобы пересекать ее нелегально. Они могли бы поискать участок без стены, но это отняло бы время, да и риск нарваться на пограничников мог себя не оправдать. Теперь же огни пограничных вышек — с обеих сторон — горели так далеко, что были едва ли больше щедро усыпавших небо звезд. — Ну что, подсадить? — весело усмехнулся Кеноби, приглашающим жестом указывая Энакину на стену. — Подсади себе мозгов, — ответил на это Энакин, легко взбираясь на ограждение. — Вот примерно так вы и выглядите со стороны, — сказала Рей, поглаживая Бена по груди и переводя взгляд с него на По и обратно. — Не может такого быть, — Бен невозмутимо наблюдал, как Энакин и Кеноби, прямо над колючей проволокой умудрившиеся о чем-то опять поспорить, со всей осторожностью спускаются на землю. Оба прошлись, размялись и потерли руки, и тогда Асока, Фазма и Рей подошли к «мустангу». — Ну что, девчат, готовы? — бодро воскликнула Асока, быть может, стараясь поделиться с остальными решительным настроем, но Рей и Фазма и без того были готовы к свершениям: — Главное, чтоб мистер Скайуокер и мистер Кеноби были готовы. — Я готов, а за этого не ручаюсь. — Скайуокер в подтверждение своих слов демонстративно напряг мышцы и согнул колени, и Кеноби молча последовал его примеру, только фыркнул и покачал головой, демонстрируя наглядно, что думает о пустой браваде бывшего товарища. Рей и Асока подняли «мустанг» под задний бампер, Фазма ухватилась спереди, и на счет «пять» машина пролетела над стеной, не рухнув на разбитую, покрытую зарослями колючки землю только потому, что мужчины подхватили ее со своей стороны. Пока девушки проделывали то же самое со вторым автомобилем, По, глядя на это все, нервно сглатывал. — Наши девочки иногда меня пугают, — доверительно прошептал он Бену. Закончив переправлять машины, «девочки» разбежались и подскочили повыше, уцепились за прутья стены и легко перемахнули на другую сторону. По расхаживал под стеной взад-вперед, то и дело останавливаясь и приседая. Бен, устав на это смотреть, вскинул руку, Дэмерон оторвался от земли, и пока он висел над стеной, размахивая руками, Рей крикнула: — По, ты мигрируешь не в ту сторону! Под хохот вампиров помрачневший По приземлился, и Митака взмыл следом за ним. Приземлив его в руки Фазмы и Асоки, Бен со вздохом вцепился в железные прутья и стал карабкаться наверх.***
Когда над горизонтом забрезжило марево рассвета, вампиры припарковали машины на заросшем юккой и агавой поле у старого покосившегося сарая, так, чтобы днем они оставались в тени. Митаке не хотелось свариться за день в перегретом автомобиле. Бен укусил себя за запястье и начертал на рассохшихся стенах сарая какие-то знаки собственной кровью — как он объяснил, чтобы обезопасить их от случайного луча, пробившегося в щель; прочел заговор, и все они, за исключением Митаки, втиснулись в затхлое помещение, набитое ржавыми граблями и лопатами, которые с грохотом обрушились, стоило кому-то налететь на них в темноте. Рей засыпала, придавленная грудью Бена с одной стороны, а спиной Асоки — с другой, на ногах ее тоже кто-то лежал. Кеноби и Энакин вяло переругивались, но слов она уже не разобрала — она была далеко от засушливой Мексики, там, где небо, затянутое черным дымом, проливает на землю свинцовые дожди.~
Пахло затхлостью и сыростью — там, снаружи, дождь не прекращался уже вторые сутки, и подвал полицейского участка подтапливало. Впрочем, это не было основной проблемой Рей — ею были мальчишки примерно ее возраста. Она знала, стоит только уснуть, как ее тут же обшарят, и найдут под рубахой то, что не удалось отыскать полицейским, а тогда пиши пропало — если и вернется к Платту, пайка ей не видать до следующего дела. Ей хотелось спать, но обритый налысо пацан так многозначительно глядел на нее и щерил беззубый рот, что… Впрочем, тут голод стал ее союзником — такая резь в животе моментально разбудила бы ее, даже если бы она все-таки задремала. Хотя и резь, и решительность уже почти сдались под напором усталости, когда загремела тяжелая дверь и мрачный полисмен за шиворот выволок ее наружу. Маленькие глазки мистера Платта буравили ее осуждающим взглядом все время, пока ее вели, чтобы передать ему в руки. Рей было уже шестнадцать, и она не могла точно сказать, в какой момент такие его взгляды стали вызывать в ее душе злость и раздражение, а не муки совести, как в детстве. Черные потеки воды блестели на мостовых в неверном свете фонарей, необъятная спина Платта маячила впереди, а его тяжелое, надсадное дыхание злило не хуже нотаций. Рей казалось, что он специально сипит и хрипит, чтобы донести до нее свое разочарование наиболее полно еще до того, как начнет распекать ее за то, что попалась. — Тидо стоял на стреме. Он меня подставил, — выкрикнула она, когда они вошли под кирпичную арку. Платт тут же развернулся всем корпусом, грубо ухватив ее за предплечье, и зарычал: — Мне плевать, кто из вас, сопляков, сел в лужу. Вместо дохода ты принесла убытки. Он резко отшвырнул ее, так, что она действительно уселась в лужу, но Рей тут же вскочила, и пошла на Платта, злобно оскалившись. Она и сама не знала, на что рассчитывала — опекун толкнул ее, и она оказалась в луже опять. Платта, видимо, позабавило воплощение идиомы — он расхохотался, а когда просмеялся наконец, на лицо его наползло выражение крайнего презрения. — Поигрались — и будет. Приведи себя в порядок, завтра получишь новую работу. Здоровая уже кобыла, по форточкам лазить. — Какую еще новую работу? — Рей выпрямилась и сплюнула на мостовую, словно бы в надежде хоть отчасти избавиться от кипевшей в груди злости и обиды. — Такую. Подходящую. Как раз и космы твои пригодятся, распустишь там, да покрасивше… Рей так и застыла, открыв рот. Злоба уже не помещалась в ее груди, и никакого способа ее выплеснуть не приходило на ум — даже вцепиться ногтями в оплывшее Платтово лицо казалось недостаточным. Рей так и не нашла слов, но нашла подходящий случаю жест, и демонстрировала его долго и выразительно, так, чтобы Платт совершенно точно успел его разглядеть во всех подробностях и осмыслить. А потом развернулась и пошла прочь, отгоняя от себя мысли о том, где во всем промокшем стылом городе станет ночевать. — Пройдись, пройдись. Все равно ведь вернешься, как миленькая. — Ха. — Иначе… Ха… Где твоя семья будет тебя искать? Тебя оставили мне, а не, скажем, в борделе в Старом Городе. Как они тебя узнают? Рей остановилась, не оборачиваясь, и уставилась себе под ноги, на радужные масляные пятна на черной воде. Вырывать из своего сердца детскую мечту, несмотря на всю ее несбыточность, было все равно, что вырывать само сердце. Ей понадобилось несколько долгих мгновений — в груди поселился холод. Она не просто вырвала свое сердце, она еще и бросила его вниз, в ледяные дождевые потоки. И дышать вдруг стало легко и свободно. В воздухе, кроме горелой вони, появились вдруг нотки сирени, которая пышно цвела под окнами почерневшего кирпичного дома. Рей вытянула руку назад и повторила жест, все так же — не оборачиваясь и обратив лицо к небу, подставляясь под капли дождя. На крыше дома ей почудилась быстрая смазанная тень, будто кто-то наблюдал сверху за разворачивавшейся здесь сценой, но пока ей было наплевать.