Пересекая черту

      Сэм просыпается раньше обоих Динов (что неудивительно), и отправляется на свою обычную утреннюю пробежку. Он готовит яйца и заваривает кофе, затем принимает душ, переодевается и звонит Чарли.        Сэму нравится Чарли, конечно же, но всё-таки она больше друг Дина. Иногда Сэм смотрит на контакты в своём телефоне и задаётся вопросом, как так вышло, что большинство людей в его жизни, кроме Эйлин и, возможно, Джека, построили гораздо более близкие отношения с его братом. Сэм не завидует Дину, но порой его раздражает то, что сам Дин этого не видит. Его брат упрямо отказывается принимать тот факт, что он многое значит для этих людей, он застрял где-то в их детстве, когда Сэм был ребёнком, которого отец и его друзья-охотники, казалось, предпочитали больше. Оглядываясь назад, Сэм может видеть насколько запутанной была вся их динамика. Он знает, что его отношения с Дином опасно созависимы, ревностны и нестабильны. Их отношения чрезмерны. Чрезмерная любовь, чрезмерное прощение. Но всё равно это самые здоровые семейные узы, которые когда-либо были у Сэма.       Сэм не ненавидит Джона. Всё не так просто. Иногда он приходит в ярость, думая о том, как они росли, приходит в ярость от всего, что было, но он знает, что его отец был потерян. Он был не в том состоянии, чтобы заботиться о детях, и, возможно, было бы лучше, если бы он вообще бросил их, оставил Сэма и Дина с Миссури, пастором Джимом или Бобби и пошёл своей дорогой. Но вместо этого он старался. Он терпел неудачи, да, Сэм понимает это, но он правда старался. Ему было не всё равно, даже если то, как он показывал это, было нездоровым. И Джон был своего рода героем. Он спас жизни сотням людей. Он пожертвовал своей душой, чтобы спасти Дина. Он не сдавался в Аду. Конечно, то хорошее, что Джон сделал в жизни, не отменяет всего плохого, но это работает в обоих направлениях. Сэм также не может стереть хорошее о Джоне, как бы он не злился. Противоречивые вещи могут быть одинаково правдивы, и именно так Сэм хранит свои воспоминания об отце, подвешенные где-то между ненавистью и любовью.       Однако вся та динамика, когда они были детьми… Сэм так и не нашёл способа простить Джона за это. Он не может простить их отца за то, как тот относился к Дину, и иногда Сэм думает, что сдерживает в себе гнев на них обоих. Даже сейчас, когда Дин проработал некоторые из своих проблем с Джоном, когда у него было время и расстояние, чтобы понять, насколько испорчены были их отношения, он всё ещё отчаянно цепляется за какую-то часть былой преданности, всё ещё пытается защитить Сэма от запятнанного взгляда на их отца.       Сэм не верит, что был любимчиком у Джона, не совсем, но он понимает, почему эта мысль грызёт Дина изнутри.       Береги своего младшего брата, Дин. Это фраза всегда была последним, что говорил Джон перед тем, как оставить их — в задрипанных мотелях, заброшенных зданиях, с незнакомцами.       Сэм понимает, оглядываясь назад, что единственная причина, по которой у него было хоть какое-то детство, заключалась в том, что Дин позаботился о том, чтобы оно было, что он заботился о нём столькими способами, которых Сэм тогда не понимал, приносил жертвы, которые Сэм никогда не сможет вернуть. Дин подделывал подпись отца на бланках разрешения для Сэма на школьные экскурсии, находил способы заработать, когда им не хватало на еду, одежду и школьные учебники, записывал Сэма на приёмы к врачам, когда он был маленьким и всё ещё нуждался в вакцинах, хотя Дину самому было не больше шести лет. Но также в шесть лет Дин уже стрелял из пистолета, уже знал о демонах, вампирах и призраках. Он оберегал Сэма от этой жизни, пытался огородить от всех тех ужасов, о которых он сам уже знал слишком давно. В том возрасте, когда Дин учился стрелять, Сэм пошёл в первый класс и изучал школьные игры. Даже когда Сэм узнал, Дин удерживал его от охоты. Джон иногда брал их на дела, оставлял Сэма в машине и звал с собой Дина, костлявого маленького ребёнка с огромными глазами и первыми шрамами, которые он получал, служа приманкой или подстраховкой. И Сэм ждал в Импале в компании книги, гадая, вернутся ли его отец и брат живыми. Когда однажды Джон наконец взглянул на Сэма и сказал, что он достаточно взрослый, чтобы обращаться с ружьём, Дин прижался к нему, как встревоженный сторожевой пес. Дин подвергал себя опасности, чтобы уберечь младшего брата больше раз, чем Сэм может сосчитать.       Дин защищал его и от Джона.       Они никогда не говорили об этом. Дин никогда бы не стал об этом говорить, каждый раз злясь и игнорируя Сэма, когда тот пытался поднять эту тему. Не то чтобы Сэм правда ожидал чего-то другого, но он хотел бы, чтобы этот разговор состоялся, чтобы они могли разобраться с этим. По крайней мере это было одной из тех бесчисленных вещей, за которые Сэм хотел бы, чтобы Дин позволил ему поблагодарить себя.       Джон никогда не бил Сэма. Честно говоря, он не уверен, почему так произошло, но это была динамика, установленная ещё до того, как он мог вспомнить, четырёхлетний Дин уже тогда подвергался избиениям, прямо нацеленным на него, на плачущего безутешного ребёнка. Или, дело в том, что Джон действительно видел Сэма ребёнком, а Дина солдатом, как всегда думал Дин. В любом случае, пара шлепков тут и там, конечно, случались, но даже когда Сэм был непослушным, мятежным подростком, даже когда они с отцом стояли в комнате и кричали друг на друга, Джон не пытался его ударить. Теперь, однако, Сэм может вспомнить, как отец иногда заносил руку для удара, смутно вспоминает, как Дин всегда вставал между ними, выталкивал Сэма из комнаты и велел ему прогуляться, чтобы прочистить голову и остыть.       Сэм почти уверен, что Дин позволял вымещать отцу злость на себе вместо младшего брата.       Сэм никогда не сможет вернуть брату этот долг. Он никогда не сможет простить.       Он не завидует Касу, Чарли, Гарту, Памеле, чёрт, даже Кроули и Ровене, хотя этих двоих он бы не стал называть друзьями, за то, что Кас однажды назвал «более прочной связью» с Дином. Он не может. Дин — сложный человек, травмированный множеством способов, но его легко любить. Он притягивает людей, не осознавая этого, втягивает их в орбиту своих убеждений.       А Сэм? Сэм — всё ещё мальчик с кровью демона. Он всегда им будет. Он больше не так сильно переживает из-за этого. Он в порядке. В целом, он в порядке. У него есть Дин, Джек, Кас и, может быть, Эйлин. У него есть люди, которых он любит, и он знает, что они тоже любят его в ответ. Этого достаточно.              — Прости, что? — говорит Чарли, после того, как он коротко рассказывает ей о случившемся. — Ты говоришь мне, что у вас там в режиме реального времени разворачивается парадокс из-за нахождения нашего взрослого Дина и малыша Дина из прошлого в одной временной линии?       — Примерно так. Не уверен, что парадокс стоит на повестке дня, раз уж мы не можем отправить молодого Дина обратно в его время.       — Ты имеешь в виду, что мы можем его оставить? — голос Чарли звучит слишком бодро в отношении этой перспективы. — О, мой Бог. Я имею в виду… О, мой Бог! Два Дина Винчестера. Чёрт побери! Как Дин с этим справляется?       — Который? — Сэм чешет затылок. — Наш Дин сбежал из дома и исчез на всю ночь, так что, кто знает, а младший Дин в разгаре кризиса собственной сексуальной идентичности.       Чарли закашливается.       — Из-за тебя я выплюнула кофе на телефон, — обвиняет она. — Что, чёрт возьми, случилось с молодым Дином?       — Кас, — просто отвечает Сэм, потому что, конечно же, Чарли всё знает. — Дин, Дин из прошлого, начал расспрашивать о себе, а потом спросил, есть ли у него кто-то и…       — О, Сэм, — говорит Чарли. — Нет.       — Знаю, знаю. Но что я должен был сказать? Он и сам бы всё понял, если бы пробыл в одной комнате с этими двумя дольше пяти минут, и я не хотел, чтобы он психанул, и чтобы Дин, наш Дин, снова впал в панику.       — Они действительно излучают довольно очевидные феромоны, — со вздохом соглашается Чарли.       — Может у тебя получится заехать к нам на этой неделе? Думаю, оба Дина будут счастливы повидаться с тобой.       Смех Чарли восхитителен даже по телефону.       — Вызываешь гей-подкрепление, Сэм? Конечно. Я бы хотела познакомиться с молодым Дином. Я просто хочу усадить его и заставить посмотреть двадцать часов видео «Всё изменится к лучшему», понимаешь?       Чарли соглашается заехать к ним в бункер через несколько дней, и Сэм отключается, чувствуя себя немного виноватым из-за того, что позвонил именно ей. Не то чтобы у него были проблемы с какими-либо сексуальными ориентациями, но он надеется, что, возможно, присутствие квир-персоны и по совместительству охотника сделает Дина менее оборонительным. К тому же он всё равно полюбит Чарли. Эти двое слишком похожи.       К тому времени, когда Сэм возвращается на кухню, старший Дин уже проснулся и пьёт кофе, стоя рядом со столом. Похоже, он с похмелья, но Сэм не может сказать, от алкоголя это или просто от его общего состояния в данный момент. Зная Дина, возможно и то, и другое.       Сэм просит брата налить себе чашку кофе, доставая три не сочетающиеся друг с другом кофейные кружки со сколами, похищенные из разных отелей и офисов на протяжении многих лет.       — Ты прошлой ночью забыл, как отвечать на телефон? — мягко спрашивает Сэм, подходя к столу и усаживаясь на один из стульев.       — Мне было нужно проветриться. Это же не было чем-то срочным, правда?       Сэм пожимает плечами. Технически, ответ — нет, это не было чем-то срочным, за исключением того, что Сэму требовалось немедленно убедиться, что Дин не умер где-нибудь в канаве.       Вечером, когда младший Дин готовил ужин (и просто светился от счастья во время этого), он спросил:       — Так, почему вы так волнуетесь за старшего меня? Говорите о нём так, словно он потенциальный суицидник.       — Практически так и есть, да, — ответил Сэм, не подумав.       Младший Дин замер, перестав тереть сыр, и нахмурился, переводя взгляд с Сэма на Каса. Кас, лишённый такта, беспомощно смотрел на свои туфли.       — Это была шутка, — ответил младший Дин, взволнованно смотря на лицо Сэма. — То есть ты говоришь…       — Нет, прости. Я не… Прости. Я слишком преувеличил, — Сэм не знал, как объяснить это младшему Дину, поэтому просто добавил. — Я просто волнуюсь за него иногда. Но это вроде как моя обязанность, понимаешь? У Дина были… у него была тяжёлая пара лет.       Что, конечно, было преуменьшением, на которое Сэм пошёл намеренно, не зная, что он может рассказать младшему Дину, а что нужно оставить для объяснения Дину настоящему.       — Как ты? — спрашивает Сэм настоящего Дина, делая глоток из своей чашки. Кофе крепкий и горький, но это единственный способ, которым он умеет его готовить.       — Я в порядке, Сэм, — Дин смотрит на кружку в своих руках.       — Понятно, — Сэм не может винить Дина. Странно видеть живое напоминание себя пятнадцатилетней давности. Это вызывает много эмоций и у Сэма, когда он думает о том, кем они были тогда.       Честно говоря, Сэм думает, что если бы сейчас перед ним появился двадцатидвухлетний Сэм, он ни за что бы не смог поверить, что они — это один и тот же человек. Он не уверен, что они и правда были бы одним и тем же человеком. Сэм безвозвратно изменился за прошедшие годы до такой степени, что иногда он сам едва узнает себя в зеркале. Он не думает, что язвительный, вспыльчивый, упрямый студент колледжа, которым он был тогда, смог бы понять тихого, сдержанного, осознанного охотника, которым он стал.       Сэм нормально относится к этим переменам. Или, по крайней мере, принимает их. Ему больше не двадцать два. Он больше не тот человек, каким был до того, как потерял Джесси, потерял отца, до того, как узнал, что в его жилах течёт демонская кровь, до того, как Дин попал в Ад из-за него. Он не тот человек, каким был до Лилит. До Люцифера. До Клетки.       Мысли Сэма зацикливаются на воспоминаниях об Аде, и он на мгновение закрывает глаза, концентрируясь на обжигающем тепле керамики в ладонях, на горьком запахе кофе, на звуке собственного дыхания. Но он позволяет себе это чувствовать, позволяет мыслям пройти через него. Это одна из тех вещей, которым он научился за эти годы — если отключать воспоминания, пытаться запихнуть их куда-нибудь подальше и игнорировать, то в конце концов это только усугубит ситуацию. Они всегда возвращаются с усиленным размахом. Страх перед ними, кажется, только глубже укореняет их в его психике, поэтому Сэм позволяет им произойти сейчас. Единственное спасение — это пройти через это.       И в этом и заключается основная проблема Дина. Нет, он, конечно, тоже изменился. Без сомнения, это так. Но Сэм принял всю боль и горе, которые получил, и он прогнулся под ними, позволяя обнажить форму того, чем он становился при снятии его прежнего «я», словно скульптор превратил с помощью долото заготовку в мраморную скульптуру.       Дин просто запихивает всё это глубоко внутрь, отказываясь ломаться под всем этим давлением, да, но так же отказываясь и сгибаться, учиться жить, принимая все свои травмы. Всё произошедшее несомненно изменило его, но Дин упорно продолжает это отрицать. Вся его вина, все страдания, весь стыд, всё это остаётся в нём и гниёт год за годом. Дин не даёт себе дышать. Для него уязвимость перед своим прошлым — слабость.       Во всё этом Сэм тоже винит Джона.       — Когда будешь готов, тебе нужно будет поговорить с другим Дином, — говорит Сэм, возвращаясь в реальность. — Он должен получить ответы на вопросы о своём будущем от тебя.       — Что? — взволнованно оглядывается Дин. — Нет. Сам ему всё расскажи.       — Дин. Ну же. Он должен услышать это от тебя.       — Прямо сейчас он должен поджаривать мстительного духа в Вашингтоне, но похоже слово «должен» нынче ничего особо не значит. Дай ему книжки Чака, пусть просвещается.       — О, да, отличная идея. Я ещё даже не рассказывал ему о Чаке. Ну же, Дин, он — это ты. Ты знаешь, как тяжело ему будет принять… всё это.       — Вот именно, он — это я. Первый признак безумия, Сэмми, это разговаривать с самим собой, — Дин поднимает брови, как будто он только что выиграл себе балл, и Сэм вздыхает. Втайне он просто рад, что Дин уже шутит по этому поводу.       В этот момент Кас появляется на кухне, и Сэм видит, как тело Дина, кажется, автоматически реагирует на присутствие ангела. Плечи Дина расслабляются, ноги неосознанно двигаются, чтобы немного развернуться навстречу Касу. Когда Кас проходит мимо Дина к кофейнику, он откидывается на стойку, чтобы освободить ему место, но каким-то образом их руки всё равно соприкасаются.       Сэм утыкается в телефон, чтобы его не поймали наблюдающим за этими маленькими, нелепыми проявлениями их влечения друг к другу. Это, должно быть, самые несекретные секретные отношения со времён Элеоноры Рузвельт и Лорены Хикок.       Не то чтобы Сэм злился на то, что Дин не рассказал ему. Он вроде как понимает, ну, или точнее принимает, что всё это тяжело и пугающе для его брата. И поскольку это нечто потенциально более положительное, чем большинство других сложных и пугающих вещей, которые они делают на регулярной основе, Сэм собирается просто не мешать брату и ничего не делать с этим. За исключением того, что ему всегда приходится изо всех сил притворяться, что он не замечает их маленькую интимную близость, потому что он знает, что Дин иногда использует фразу «Сэм узнает» как предлог, чтобы отдалиться. Сэм ненавидит, когда брат использует его для саботажа самого себя.       — Утро, солнышко, — говорит Дин легко и саркастично.       Кас игнорирует его. Он наливает кофе в одну из старых кружек и вдыхает его аромат. Ангелы определённо не должны пить кофе, но, кажется, Касу это нравится. Или, возможно, он находит что-то в этом утреннем ритуале, когда все они, втроём, или вчетвером с Джеком, собираются вместе с кружками, обсуждая дела или новые зацепки.       — Я закончил переводить журналы «Хирон» прошлой ночью. Там нет ничего о совокуплении души и стрелы Церодика, — обращается Кас к ним обоим.       — Не называй это совокуплением, — насмешливо говорит Дин.       — Не будь ребёнком, — едко отвечает ему Кас.       Сэм прячет улыбку в своём кофе. Он привык к тому, что они ругаются, как пожилая супружеская пара, и видеть их такими — обнадёживает. Он не знает, как, чёрт возьми, всё это закончится, но он благодарен, по крайней мере, за то, что есть сейчас.

***

      Рыбы не существует.       Кас пытался объяснить это Дину, Сэму, Джеку, но все они в ответ либо закатывали глаза, либо снисходительно соглашались, не вникая толком в смысл этого заявления.       Дин сказал:       — Это одна из твоих «человеческая классификация по своей сути бессмысленна» штук? Я понимаю, жизнь бессмысленна, мы все умрём, Вселенная не будет оплакивать нас и так далее, и тому подобное. Чувак, ты супер нигилистичен для бывшего слуги Небес, но я только «за».       Действительно, Кас уже пытался объяснить относительно недавнюю и в основном связанную с колонизацией историю классификации человеческого пола и гендера. Он уже поэтично рассказывал о запутанной моральной близорукости добра и зла. Он проповедовал ложность человеческих дихотомий и восхищался порой ошибочным эволюционным талантом людей видеть закономерности, не зависимо от того существовали ли они действительно или нет.       Но это другое.       Сэм рассеянно кивнул, глубоко погружённый в антологию военных журналов времён гражданской войны:       — Конечно, но имеет ли это значение для ихтиологии?       Джек растерянно посмотрел на него:       — Ты хочешь сходить на рыбалку или что-то типа того?       Каса совершенно не интересовали ни рыбалка, ни достижения ихтиологии, и, да, он был полон нигилизма в те дни, но всё это никак не относилось к его мыслям о рыбе.       Однажды Кас наблюдал за началом всего: первый выход на сушу, ознаменовавший начало Плана, шелест чешуи и задыхающееся дыхание — чудесное, наполняющее кислородом дыхание — то, что в итоге привело к людям, которых Кас любит и ради которых живёт.       Всё началось с рыбы.       Или нет. Всё началось с безымянного, безликого эукариота, спрятанного в первобытном супе из тёплой солёной воды, покрывавшем Землю. Всё началось под мутными волнами, одноклеточными, невероятными и совершенными. Всё началось с кульминации материалов Вселенной — всей этой звёздной пыли, воплощённой в жизнь.       Вот почему это так важно для Каса — быть способным назвать момент становления. Люди прослеживают свою родословную — неохотно, но настойчиво — до рыб, но рыб не существует.       Это не просто семантика, хотя Кас любит языковые ловушки. Это таксономия. Научная. Универсальная. Дело в том, что люди посмотрели на лосося и двоякодышащую рыбу и сказали: «Ага, чешуя, живёт в воде, достаточно близко, давайте есть».       Они не понимали, что то, что эти существа живут в воде, то, что у них может быть чешуя, плавники и вкус рассола, не означало, что их внутренности, их история или их ДНК были одинаковыми.       Касу легче проследить семейное древо двоякодышащих рыб до коров, чем до лосося. Всё это есть в названии — их лёгкие работают скорее как у большинства млекопитающих, чем как у форели.       Название рыбы — это не просто бессмысленная классификация, это обязательное ограничение. Это удушающая неточность, всё ради истории, которую люди рассказывают сами себе, потому что легче смотреть на примерно похожие формы рыб, чем вглядываться в разнообразие, которое таится под волнами.       Если рыбы как таксономической категории не существует, то что это был за предок, который выбрался из океана? Какие секреты таились в его внутренностях? Какие бактерии жили и умирали в этом святом Граале Творения? Было ли оно ближе к двоякодышащим рыбам или к лососю? К сому или к миноге?       Кас мало что помнит. Только руку одного из его братьев, Габриэля, кажется, указывающую ему на эту мокрую грязную штуку.       Кас был новичком в существовании, всё было ярким, болезненным и красивым. Тогда он считал, что у каждого атома есть цель.       Так что либо рыбы нет, либо все существа — рыба. Вот насколько безграничны термины.       Внешняя сторона вещи — не единственная её граница. Образ вещи — это не сама вещь.       Ceci n'est pas un poisson.       Кас — это не просто свет. Он не просто плоть. Он не просто воитель, не просто ангел, не просто человек.              Дин — это не просто Дин, каким он существует в данный момент. Он — каждый момент, который происходил раньше, все они, собранные вместе, вся история Вселенной, столкнувшаяся в этом упрямом, любящем, разрушающем себя человеке. Дин в сорок один год содержит корни Дина в двадцать шесть лет, а Дин в двадцать шесть лет вмещает в себя потенциальные пути, ведущие к Дину в сорок один год. Это продолжается снова и снова.       Я огромен. Я вмещаю множества.       Касу не разрешено говорить такие вещи, но он сказал бы Дину, если бы мог, что его любовь к нему нелинейна и бесконечна. Он любит каждое его воплощение — в 1979, 1992, 2005, 2010, 2020 годах. Он любит беспредельно, без определений и ограничений.       Дин, вероятно, сказал бы, что это жутко, если бы Кас начал объяснять ему, что четырёхлетнего Дина он любит также сильно, как и тридцатипятилетнего, но, видимо, это проблема небесного существа, влюблённого в человека. Кас любит Дина иначе. Не то чтобы ему не нравился секс с Дином — он нравится ему очень сильно — но это имеет мало общего с тем, что Кас испытывает к нему. Секс — это акт, вид влечения. Это что-то, что они делают вместе, что-то, чего Кас хочет от сорокаоднолетнего Дина, но это не так существенно, как существенно желание Каса защищать его. Кас любит Дина как семью больше всего на свете. Это не противоречит Касу, не означает ничего кровосмесительного. Он просто любит. Любовь без параметров. Любовь, которую он позволит Дину определять так, как тому это нужно, так, как Дин сможет её принять.       Кас будет любить Дина так, как Дин ему позволит.              В эти дни Дин разрешает себе приходить к Касу только тогда, когда он пьян или находится в состоянии полного эмоционального срыва. Кас эгоистично, ох, очень эгоистично, предпочитает последнее, потому что, по крайней мере, эмоционально опустошенный Дин хочет привязанности, хочет, чтобы его обнимали, а иногда даже хочет говорить. Они действительно разговаривают, но только не о том, что происходит между ними.       Отчаяние, исходящее от пьяного Дина, — совсем другого рода. Кас честно не знает, делает ли он что-то не так, позволяя Дину получать то, что он хочет, когда мужчина находится в той степени опьянения, чтобы позволить себе этого хотеть. Кас пытался поговорить с Дином об этом, когда тот был трезв, но Дин всегда затыкал его и отгораживался. Поэтому ангел позволяет Дину просить всё, чего он хочет любыми способами, и Кас просто несёт в себе тревожную вину за это. Он не знает, как ещё справиться с этим. Он не хочет, чтобы Дин снова отдалился от него.       Однажды, между первоначальной паникой Дина из-за секса с Касом и тем, что у них есть сейчас, был момент, когда Кас подумал, что они действительно могут быть чем-то большим друг для друга. Им стало максимально комфортно друг с другом, о чём ангел никогда даже не осмеливался мечтать.       Когда Дин поцеловал Каса в ту первую ночь, ангел подумал, что это, вероятно, ещё ударит по нему в будущем, но всё равно охотно согласился. Он подумал, что, вероятно, это была разовая акция, Дину просто нужно было перезагрузить свою систему, нужно было что-то, чтобы отвлечься, нужно было забыться на мгновение. Кас был готов дать ему это.       Тогда Дин нарушил собственные правила.       Кас приложил всевозможные усилия, чтобы дать мужчине больше пространства, чем обычно, изо всех сил старался не трогать Дина ни одним из их обычных маленьких жестов. Но Дин то и дело сам заходил в личное пространство Каса, то и дело сталкивал их плечи, то и дело прижимал их колени под столом. Касу потребовалось невероятно много времени, чтобы понять, что это было сделано намеренно.       Рука Дина, сжимающая его плечо, пальцы Дина, скользящие по шее ангела. Бедро Дина, прижимающееся к нему в столовой, тепло, просачивающееся сквозь их брюки. Рука Дина, перекинутая через спинку стула Каса, не совсем касаясь, но слишком по-собственнически.       Одна ночь, проведённая вместе, превратилась в две, три, пока Кас не сбился со счёта, пока спать вместе не стало для них чем-то обыденным. Иногда Дин выгонял ангела после, но в большинстве случаев он позволял ему остаться, позволял Касу обнимать себя и ласкать свою кожу, а иногда даже шептать ему, что он прекрасен, так прекрасен.       Дин говорил ему заткнуться, но грубо и ласково, что означало, что втайне ему это нравилось.       Конечно, Дин бывал горячим и холодным. В любом случае, у них не было много времени на себя, они всегда были заняты борьбой с тем или иным злом. Но даже в этом случае в один момент Дин был тёплым и ласковым и держал Каса за руку, пока вёл машину, а в следующий момент даже не мог посмотреть ему в глаза.       Кас не может полностью понять, почему Дин так зацикливается на своей сексуальности, потому что он сам совершенно безразличен к этому аспекту физического тела, но он признает, что это имеет значение для Дина. Он знает, что в нём есть годы укоренившейся ненависти к себе, и Кас просто делает всё, что в его силах, чтобы помочь Дину разобраться с этим.       На мгновение, после первоначальной паники Дина, что Мэри может узнать о них (Кас не решился сказать Дину, что он почти уверен, что Мэри поняла всё с того момента, как увидела их вместе), после того, как Мэри встретила Каса и одобрила его как члена семьи, на то короткое время, когда они действительно чувствовали себя семьёй, Кас думал, что они с Дином начали строить что-то своё.       Это были не совсем отношения, но какое-то единение. Что-то, что принадлежало только им, личное, важное и настоящее. Это был Дин, позволяющий себе на что-то надеяться, и Кас, как всегда, попавший под его влияние.       А потом Кас совершил нечто непростительное.       Не то, что случилось с Джеком и Мэри, хотя это, конечно, тоже повлияло. Вина и горечь от этого всё ещё ранили, но Дин слишком заботился о нём, чтобы в конце концов не простить.       До всего этого Кас умер.       Облегчение Дина, когда Кас снова вернулся из мёртвых, было очевидным, осязаемым. Словно осьминог, крепко сжимающий свои щупальца вокруг его сердца, болезненное сжатие. Но после первоначального облегчения, воссоединения, когда рука Дина прижалась к его лицу, как всегда, чтобы убедиться, что Кас — настоящий, живой, твёрдый и тёплый, Дин снова закрылся. Он оттолкнул Каса, разрушил всё, что они создали вместе, снова занял оборонительную позицию.       По крайней мере это Кас понимает.       Дин потерял всех.       Иногда они возвращались к нему, но Кас подозревает, что это было даже хуже, потерять кого-то снова после того, как вы однажды смогли вернуть его. Если смерть не окончательна, то как вообще можно двигаться дальше? Как можно избавиться от горя, если всегда остаётся надежда, шанс, молитва, что ваши близкие могут вернуться к вам?       Сэм, Дин и больше всего Кас так много раз обходили стороной Смерть, торговались и обманывали её. Они никогда не знают, когда для них настанет последний раз.       Несмотря на всё это, Кас думает, что Дин позволил себе начать видеть какое-то будущее с ним, потому что поверил в то, что Кас будет рядом, потому что ангел хоть и умирал много раз, он всё ещё казался менее уязвимым, чем большинство других людей. Возможно, Дину казалось, что его безопаснее любить.       Поэтому смерть Каса стала своего рода предательством. Кас бросил Дина, как и все остальные всегда оставляли его.       В ночь, когда они вернулись в бункер после воскрешения Каса, после воссоединения с Джеком, после того, как Джек ушёл в свою комнату, а Сэм поспешно исчез, Дин затащил Каса в свою комнату и поцеловал его с диким отчаянием. Это было так необходимо, руки Дина скользнули под одежду ангела, чтобы коснуться его кожи, почувствовать его живое тепло, его дыхание, его сердцебиение. Кас позволил себе раствориться в этих ощущениях, был благодарен за то, что смог вернуться к Дину. Но в один момент, когда Дин притянул Каса на себя сверху, когда Кас услужливо скользнул между его разведённых ног, входя в его тело, у Дина сбилось дыхание. Он отвернулся, пытаясь скрыть тихие слёзы, уже собирающиеся потечь по его щекам.       Кас остановился, навис над ним и провёл большим пальцем по щеке Дина, вытирая первые слёзы.       — Что не так? — прошептал он. — Нужно ли мне…       Дин покачал головой, его лицо всё ещё было отвёрнуто в сторону, а глаза зажмурены.       — Нет, не останавливайся. Всё в порядке. Я в порядке.       Кас провёл руками по плечам Дина, по бокам до бёдер, притягивая его ближе, надавливая на тазовую кость большими пальцами.       И Дин начал плакать по-настоящему, чего Кас никогда раньше не видел, всё ещё беззвучно, его рот и глаза были закрыты.       — Дин, — сказал Кас. — Я не могу… Подожди.       Дин издал тихий звук, когда Кас вышел из него, и вместо этого лёг рядом и притянул Дина к себе.       — Просто иди сюда.       Дин позволил Касу прижать себя ближе, спрятал лицо в его плече, Кас гладил его по спине и целовал его волосы, чувствуя, как плечи мужчины дрожат от беззвучных рыданий.       Кас задался вопросом, когда Дин научился плакать в полной тишине. Произошло ли это из-за необходимости скрывать слёзы от Джона, Сэма, всего мира?       — Ты был мёртв, — наконец сказал Дин в обнажённую кожу ангела, мокрую и солёную от слёз, а затем дважды ударил Каса по плечу. Достаточно сильно, но ангелу было всё равно. — Мёртв, Кас.       — Знаю, — беспомощно ответил Кас, продолжая гладить волосы Дина, прижимая его ближе. — Мне так жаль. Я знаю.       Дин в первый раз за всё время всхлипнул, и Кас впился ногтями в его спину, пытаясь убедить его, что он здесь, он жив, они оба живы.       — Я люблю тебя, — сказал Кас сдавленным голосом. Он сказал это в волосы Дина. — Я люблю тебя.       Пальцы Дина впились в бок ангела в ответ. Он подтянулся, чтобы поцеловать Каса в шею, а затем притянуть его ближе, целуя губы, в этом поцелуе всё ещё ощущался привкус соли.       Это был единственный раз, когда Кас сказал это. Он хотел сделать это сотню раз до и после, но знал, что Дин не сможет ему ответить. Кас принимал это, но сам Дин нет. Кас почти уверен, что чувство вины из-за этого заставило бы Дина сбежать.       Та ночь была особенно нежной после того, как Дин успокоился. Последняя настоящая нежность, что была между ними. Они всё ещё иногда занимаются сексом, но это уже не то. Стены Дина восстановлены, и Кас ничего не может с этим сделать, разве что надеяться и ждать, что однажды они окончательно рухнут.