Пересекая черту

      Сорокаоднолетнему Дину требуется пять минут избивания стены в своей спальне кулаком здоровой руки, который скоро тоже начинает кровоточить, и ещё десять минут глубокого размеренного дыхания, чтобы успокоить бушующие в его крови страх и гнев. Спустя ещё десять минут принятия душа и наблюдения за тем, как кровь вместе с водой стекает с его рук в канализацию, к нему приходит ощущение стыда.       Все слова, который он произнёс, были на самом деле словами Джона. И Дин точно знает, как сильно они должны были ударить по младшему Дину, помнит, каково это было в двадцать шесть лет чувствовать себя недостаточно хорошим.       И приказы… Дин посмеялся бы над этой космической иронией, если бы ему не было так тошно. Он помнит, как они впервые встретили Чака Ширли, как думали, что он всего лишь безобидный, придурковатый писатель, который даже не знал, что они существуют. Чак тогда сетовал, что ему пришлось убить Джессику, и всё ради симметрии в сюжетной линии Сэма. В эти дни Дин не может перестать думать обо всём происходящем с точки зрения сюжета, пытаясь с помощью литературного анализа предопределить следующие шаги Чака. В его собственной сюжетной линии тоже прослеживается определённая симметрия: от солдата, выполняющего приказы отца, до мятежника, борющегося против Законов Божьих. Возможно, это то, чего хочет Чак. В конце концов, именно он создал Дина. Возможно, Дин был создан именно для того, чтобы обеспечить Божьему шоу достойную концовку, полностью пройдя уготованную ему эволюцию персонажа.       Дину также стыдно за то, как он разговаривал с Касом, за приступ ревности, кипевший в его внутренностях, когда ангел встал на защиту его младшего «я». Это слишком сложный клубок эмоций: болезненный страх, который он безуспешно пытается подавить, что Кас и Сэм поймут, что младший Дин менее испорченная версия и захотят оставить его; укол ревности, что Кас может хотеть его, и что младший Дин может даже быть способен захотеть ангела в ответ; невыносимое чувство, которое он испытывает, когда думает о том, что было бы, если бы он встретил Каса, когда был моложе.       Дин думает, той частью мозга, которой не позволяет быть многословной, что если бы тогда кто-то любил его так же, как Кас сейчас, заботился о нём и хотел защитить, то это могло бы спасти его. Кас всегда спасает его, будь то Ад или нет.       Дин выключает воду, хватает полотенце и сильно трёт свою кожу. Как будто он может стереть что-то из этого. К счастью, зеркало запотело от пара, и мужчина выходит из ванной, не сталкиваясь лицом к лицу со своим собственным отражением. Он всё равно ненавидит смотреть на себя.       Отношения Дина с его телом, его лицом, с его материальной действительностью всегда были напряжёнными. И ничто за последние годы не помогло изменить ситуацию к лучшему. Большую часть времени Дину кажется, что его тело на самом деле не принадлежит ему. Он либо одержим, либо оккупирован, либо обращён во что-то ещё, либо нужен или уже используется какими-либо существами.       Тело Дина никогда по-настоящему не принадлежало ему. Джон научил его этому задолго до того, как Дин должен был стать мечом Небес, до того, как он впустил Михаила, до того, как он стал демоном и принял Метку, даже до того, как он впервые продал своё тело кому-то за деньги.       Джон превратил Дина в оружие ещё до того, как Небеса призвали его. Дин рано понял, что боль не имеет значения, что его лучшая и единственная цель — быть инструментом. Это была его работа.       Возможно, Дин всё-таки немного отошёл от этого. Иногда ему кажется, что в нём есть что-то, словно есть какой-то смысл бытия, какая-то ценность в нём, выходящая за рамки полученных ран и количества трупов. Словно он заслуживает чего-то большего от этой жизни, даже если он никогда не будет способен определить это.       Иногда, когда Кас прикасается к нему, он даже ощущает это так, как оно есть, присутствует достаточно, чтобы ощущать эту жажду связи. Секс — это нелегко для Дина. Иногда это заземление, способ физически присутствовать, быть с кем-то, быть. А иногда он словно вообще не присутствует, он вне тела, выкинут в другое измерение, которое превосходит плоть. Долгое время он отказывался позволять этому быть сложным. Секс был частью бытия «мужчиной», и в этом он был действительно хорош. И когда он занимался сексом, ему нравилось, конечно, нравилось, просто… его тело не принадлежало ему.       Красные ручейки крови, смешавшись с водой, стекают по тыльной стороне ладони Дина, и он оцепенело вытирает и перевязывает свои руки. Он надевает чистое бельё и джинсы, натягивает чёрную футболку и красную фланелевую рубашку, которая, возможно, принадлежит Сэму. У них нет чётких границ касательно одежды. Или чего-нибудь ещё.       Дину больно и одиноко, и он не заслуживает утешения, он повёл себя как мудак, он знает это. Эта история с его молодым «я» вскрывает раны, которые, как он думал, давно зажили, а потом он чуть не погиб, и хоть копия из прошлого, возможно, и злит его, но Дин так устал от того, что люди вокруг него умирают. Он так устал сжигать их тела.       Он так устал от того, что все его бросают.       Дин пытается заняться чем-то в своей комнате, но он не может сосредоточиться на чтении, не может пялиться в телефон, не может даже думать о том, чтобы лечь спать. Он чистит своё оружие, хотя в этом абсолютно нет никакой нужды. Он листает коллекцию пластинок, но ни одна из них не кажется подходящей, ни одна из них не способна достигнуть того места в нём, которое нуждается в освобождении. Это гнев, или ненависть к себе, или всё вместе, и Дину хочется ударить что-нибудь или самому получить удар. Он так сильно ранен, что, кажется, всё что угодно может сломать его, и он просто… ему нужно…       Дин выскальзывает из своей комнаты и снова поднимается в гостиную. Свет выключен везде, кроме одной лампы, всё ещё горящей в библиотеке. Мужчина берёт себя в руки и возвращается на место своего преступления.       Это просто Кас, сидящий в одном из кресел, лениво пролистывающий какой-то древнегреческий текст. Тени, залёгшие под его глазами, с каждым днём становятся всё глубже и человечнее. Он моргает, смотря на Дина, хмурится и молча возвращается к своей книге, слегка сжав челюсти.       Справедливо.       Дин подходит, выхватывает книгу из рук ангела и поднимает его на ноги.       — Дин… — осторожно начинает Кас, но мужчина просто утыкается лбом в его плечо, прижимаясь ближе, и ангел замолкает.       — Прости, — бормочет Дин в рубашку Каса. — Я не должен был кричать.       Следует момент, когда крошечная часть Дина ожидает, что Кас оттолкнёт его, как он всегда ждёт, что однажды его дерьмо станет настолько токсичным, что ангел больше не сможет с ним справляться. Но Кас слишком хороший, слишком понимающий. Он прощает Дина даже тогда, когда его поступки непростительны.       Пальца ангела запутываются в волосах Дина, поглаживая их со всей его нежной любовью, и Дин судорожно выдыхает. Он обнимает Каса за талию и сильнее прижимается лбом к его плечу, словно хочет глубже погрузиться в его тепло.       — Ты не передо мной должен извиняться, — терпеливо говорит Кас.       — Да. Да, но нет, перед тобой тоже. Я поговорю с ним завтра, хорошо? Но я… Я просто…       Свободная рука Каса находит линию позвоночника мужчины сквозь слои его одежды, и его пальцы проводят вдоль неё, останавливаясь на пояснице и чуть надавливая.       — Тебе больно его видеть здесь.       Это не вопрос.       Дин сглатывает. Он думает, что если заговорит об этом, пока Кас держит его вот так, крепко прижимая к себе, он может расплакаться, а сейчас ему это действительно не нужно.       — Можем мы просто… не подвергать меня психоанализу прямо сейчас? Можем мы просто пойти в кровать?       Рот Каса наклоняется к голове мужчины, целуя его волосы так, как Кас всегда это делает, так нежно и ласково, что иногда Дину кажется, что это может его убить.       — Конечно, Дин.              Они занимаются этим достаточно давно, так что у Каса есть своя сторона кровати, у них есть стандартная поза для объятий, которая настолько отвратительно домашняя, что она определённо была источником одной из истерик Дина, когда тот понял это. Но это случилось годы назад, и сейчас Дину нравится позволять себе это. Ему нравится иметь с кем-то подобный шаблон.       Дин раздевается до трусов, и Кас следует его примеру, забираясь под одеяло, пока мужчина выключает свет. Кас притягивает Дина к своей груди, обхватывая его руками, и Дин сплетает их ноги вместе, прижимая ладони к рёбрам ангела, держа руки в тепле между их телами.       — Ты повредил другую руку, — бормочет Кас в его волосы, и Дин практически чувствует, как он хмурится.       — Ага.       Кас вздыхает и пытается дотянуться до рук Дина, но тот отмахивается.       — Не трать понапрасну свою благодать. Прибереги её для исцеления малыша Дина, хорошо?       Кас затихает, и Дин знает, что он думает о чём-то более масштабном, чем разбитые костяшки. Дин целует его в ключицу, но это мало отвлекает.       — Облегчение твоих страданий никогда не бывает для меня пустой тратой сил и времени, — говорит наконец Кас, как всегда слишком серьёзно.       — Ага, ну, ты не можешь починить меня, Кас.       — Тебя не нужно чинить.       — Почти уверен, что именно это и нужно делать со сломанными вещами.       Кас издаёт раздражённый стон и отстраняется от Дина, приподнимаясь на локте, чтобы нависнуть над ним. Дин почти ничего не видит в кромешной темноте комнаты без окон, но он уверен, что ангел сердито смотрит на него со всем своим праведным презрением воина Небес. Это заставляет Дина слегка улыбнуться. Ему вроде как нравится злить Каса, что, возможно, является частью всех их многочисленных проблем.       — Сколько времени потребуется, чтобы вбить в твой непробиваемый череп, что ты не какая-то никчёмная, сломанная вещь? — рычит Кас. — Я уже одиннадцать лет пытаюсь заставить тебя понять собственную ценность, и я буду делать это до самой твоей смерти, но как часто нам необходимо повторять этот разговор, Дин? Иногда мне кажется, что сама Вселенная вращается вокруг своей оси благодаря тебе, а ты продолжаешь тонуть в ненависти к себе, не видя этого. Всё, что ты сказал сегодня своему прошлому «я», — это бред. Никогда твоя жизнь не была сведена исключительно к выполнению чужих приказов. Ты всегда прокладывал свой собственный путь, ставя Сэма, ставя любовь выше…       Дин целует Каса, просто чтобы он заткнулся, что, возможно, неправильно или несправедливо, но это работает, защитный гнев ангела на него выливается в силу, с которой он вместо этого сжимает бёдра мужчины и прижимается к его рту.       — Я не договорил, — бормочет Кас, когда Дин отпускает его.       — Именно этого я и боялся, — шепчет Дин, прижимаясь губами к шее ангела. — Ты никогда не знаешь, когда надо замолчать.       — А ты никогда не знаешь, когда нужно послушать, — возражает Кас.       Дин улыбается, целуя его щеку.       — Ты такой милый, когда сердишься.       — Спасибо, — сухо говорит Кас, но Дин знает, что под этим двойным слоем сарказма ему приятно.       Дин думает, уже не в первый раз, что он должен говорить Касу больше приятных слов. Он пытался в прошлом, но все эти попытки в итоге сводились к сарказму. Помимо этого есть слишком много других «должен», когда дело доходит до ангела, слишком много, чтобы когда-нибудь по-настоящему всё восполнить. Он должен пригласить Каса на настоящее свидание, должен держать его за руку на людях, должен открыто говорить об их отношениях или о том, что они делают, должен сказать Касу, что любит его настоящими словами. Не то чтобы Кас не знал, но дело не в этом.       И не то чтобы Дин был идиотом, ладно, он знает, что это. Он знает это с первой ночи, что они провели вместе. Он знал это ещё до того, как они впервые поцеловались много лет назад. Иногда ему кажется, что он всегда знал это, как будто это отпечаталось в его душе в тот момент, когда Кас коснулся его в Аду, но тогда это омывает прошлое розовым оттенком, которого он не заслуживает. Дин думает, что он, вероятно, впервые начал понимать это в Чистилище, когда какое-то время единственное, что поддерживало его живым, было знание, что Кас где-то там. Дин практически обезумел, разыскивая этого тупого сукина сына. Там у него была отчаянная, единственная цель. Он чувствовал себя таким же простым и однозначным, как и всё остальное в том месте.       Конечно, потом всё стало сложным, как и всегда. В некотором смысле, Дин думает, что то, что случилось с Бенни, было, по крайней мере, частично связано с Касом. Дин не позволял себе по-настоящему задуматься о том, почему он так отчаянно пытался найти своего друга, не связывал эти мысли во что-то единое, но потом появился Бенни, и… То, что происходит в Чистилище, остаётся в Чистилище. Как на войне. Как в тюрьме. Во всяком случае, так они себе говорили.       Это всё ещё ощущалось для Дина как переход через мост.       Когда он стоял по другую сторону, пройдя через Чистилище, отпустив Бенни, он понял, что открыл там дверь, к которой никогда больше не прикоснётся. За исключением того, что происходило с ним в детстве, за исключением его случайных заработков на углах улиц в подростковом возрасте, он никогда по-настоящему… Конечно, Дин обменялся парой минетов в грязных туалетных кабинках в конце нулевых (и он не собирается касаться того факта, что только после смерти Джона он занялся этими маленькими экспериментами), но это заставляло его чувствовать себя неловко, и как будто он должен был скрывать что-то от Сэма, поэтому он вроде как отказался от этого. Во всяком случае, тогда это ничего не значило.       Но то, что было у него с Бенни, что-то значило. Это была не любовь, но, может быть, в другой жизни это могло бы быть ею.       Дин не уверен, что смог бы разобраться в своих чувствах к Касу — во всяком случае, насколько он смог это сделать, — если бы сначала не встретил Бенни.       Впервые Дин осознал это так, как мог, стоя на коленях в склепе, его голос срывался, когда он пытался достучаться до Каса.       — Это не ты. Это не ты.       И он знал, даже когда кулак Каса, сжимавший ангельский кинжал, ударял его снова и снова, что это был не его Кас. Что настоящий Кас принадлежал ему в таком смысле, который это чуждое существо не могло понять.       — Кас… Кас…       Кровь стекала по его горлу из сломанного носа, он едва мог произносить слова, и его сердце, чёрт возьми, разрывалось, когда глаза ангела смотрели прямо сквозь него.       — Мы же как семья. Ты нам нужен. Ты мне нужен.       Возможно, это было не самое романтичное или подходящее время, чтобы понять, что он был влюблён в своего лучшего друга. Но в голове Дина это имело какой-то болезненный смысл — осознать, что он влюблён в этого идиота в тот момент, когда ангел как раз собирался его убить. Он хотел это сказать. Он попытался, но его собственная кровь была на языке, и эти слова просто не могли вырваться из его рта. Возможно, его подсознательная часть тоже понимала, насколько хуже было бы для Каса услышать это перед тем, как он убьёт Дина. Как это уничтожит ангела, если он когда-нибудь придёт в себя и вспомнит.       Поэтому Дин не сказал этого ни тогда, когда Кас избил его до полусмерти, ни после.       Кас сказал это однажды, но это не совсем считалось. Тогда он только что вернулся из мёртвых, и Дин плакал, как чёртов ребенок, и слова ангела утонули в его волосах.       Не то чтобы Дин тоже не знал.       Как бы то ни было, для Дина любовь и насилие тесно связаны общей историей. Он старается не позволять этому поглотить себя, старается не вникать в свои чувства по этому поводу, сколько бы Сэм ни бился в эту дверь, но это правда. Едва ли найдется хоть один человек, который когда-либо любил Дина, и который при этом хотя бы раз не ударил его по лицу. И да, да, Бобби был одержим, и в худшие времена Сэм был под кайфом от демонской крови или осёдлан Люцифером, и разум Каса был под чёртовым контролем Небес, и отец иногда был пьян… а иногда не был. И Дин и Сэм пару раз неплохо поколотили друг друга просто сами по себе. И Кас избил его однажды в переулке за много лет до случившегося в склепе. И Дин сам начинал некоторые из этих драк, некоторые из них он правда заслуживал. Даже сейчас, то, что он делает, то, как он обращается с Касом, Сэмом и Джеком… Дин знает, что это очень похоже на поведение Джона, в которого он очень боялся превратиться. Он хочет перестать причинять боль своей семье, он хотел бы знать, как остановиться, но этот грузовой поезд продолжает мчаться вперёд, и Дин злится, или боится, или замыкается в себе, но потом срывается на них снова и снова. Возможно, не физически, но, в любом случае, синяки — это не то, что помнит Дин больше всего.       Просто… вот уже около десяти лет Дин живёт почти в постоянном состоянии ужаса, страха и горя. В эти дни всё его напряжение находится слишком близко к поверхности. Кажется, что они все могут умереть в любой момент. Каждый грёбаный раз, когда он позволяет себе немного открыться, каждый раз, когда они приближаются к тому, чтобы залатать этот мир, кажется, что всё снова идёт к чёрту.       Дин не может делать это. Он не может позволить себе желать чего-то большего, чем ещё несколько часов жизни, он не может думать о будущем, только если оно не связано с планированием новых сражений. Он старается притворяться, что может, ради Сэма, старается так сильно, что иногда сам себя обманывает. Но в глубине своего разума он всегда помнит, что ничто золотым не может остаться.       Кас прижимает Дина к груди, и на этот раз Дин обнимает ангела за спину одной рукой. Именно так он обычно засыпает с Касом, настолько близко, насколько это возможно, вплотную прильнув друг к другу. Потому что если Дин Винчестер собирается прижаться к кому-то, он сделает это правильно.       — Эй, — бормочет Дин в грудь ангела после ещё одного долгого периода молчания. Он засыпает, наконец, убаюканный этим странным ощущением безопасности, которое даёт ему Кас. — Знаешь, я вроде как имел в виду то, что сказал.       — Хм? — Кас не может спать, но его голос тоже сонный.       — То, что я сказал о… если ты хочешь, ну, с молодым мной. Всё в порядке. Я имею в виду, что он — это я, понимаешь? Так что…       — Дин, — голос Каса звучит максимально раздражённо. — У меня нет намерения заниматься сексом с прошлым тобой.       — Брось, Кас, ты не можешь сказать, что тебе ни капельки не интересно, насколько гибким я был раньше.       Кас отворачивается от него и не отвечает. Дин торжествующе пихает его в спину.       — Ха! Ты правда хочешь узнать.       — Я полностью удовлетворён твоей ловкостью, — говорит Кас, немного холодно, плохо скрывая нотку смущения в своём голосе.       — Да, ладно, старина. Ты запал на него. Я же вижу, — Дин старается заставить свой голос звучать легко и ровно. Он не уверен, что говорит правду. Он думает, что есть большой шанс, что это может уничтожить его, если Кас действительно переспит с его прошлым «я». Он просто вроде как начинает думать, что, возможно, это то, чего эти двое заслуживают.       — Дин, это не… — теперь голос Каса звучит расстроенно, и мужчина думает, что, возможно, ему следовало отступить, он уже и так повёл себя как последний мудак сегодня вечером, и тем более Кас относится к сексу так же странно, как и он сам, так что, вероятно, это действительно некомфортная для него ситуация. Маленький зануда.       — Это не имеет никакого отношения к тому, что он моложе. Как ты и сказал, он — это ты. Если бы в бункере оказался будущий «ты» на двадцать или сорок лет старше, чем сейчас, я бы чувствовал то же самое по отношению к нему. У него твоя душа, Дин. И это душа, которую я… — Кас замолкает, потому что они этого не говорят.       Дин раздражённо стонет.       — Кас, Боже, я просто пытался подразнить тебя, чёртов ты болван. Ладно, неважно. Я просто говорю, что понимаю. Я не хочу ничего об этом слышать, но делай то, что должен.       — Пожалуйста, просто перестань говорить, — шепчет Кас с некоторым отчаянием, и Дин смеётся. Он жмётся ближе, позволяя запаху и теплу ангела окутать себя, и закрывает глаза.       Его уже давно перестало беспокоить, что Кас наблюдает за ним, пока он спит.              Извинение проходит так, как Дин и ожидал. На следующее утро он ставит кружку с кофе перед младшим Дином, сидящем в библиотеке, прижимая вторую кружку к груди, и хрипло говорит:       — Прости. Я был придурком.       Младший Дин настороженно смотрит на него, его лицо покрыто довольно болезненными синяками, и после секунды молчания он кивает.       — Ага. Проехали, мужик.       Дин двигает кружку с кофе ближе к нему, и через мгновение младший Дин неохотно обхватывает её здоровой рукой.       — Спасибо.       «И этого, — думает Дин, — вполне достаточно». Он начинает уходить, намереваясь оставить своё прошлое «я» наедине со сломанной рукой и оскорблёнными чувствами, но младший Дин останавливает его.       — Слушай, ты вообще собираешься рассказать мне, что происходит с нами? — младший Дин неловко ёрзает на стуле. — Вчера вечером Сэм рассказал мне немного о событиях последних лет. Об одержимости ангелом, о смерти Каса, о том, как вы с Касом недавно, эм, довольно сильно разругались из-за того, что этот парень, Джек, убил кого-то. Он просто, знаешь, хотел сделать что-то, чтобы ты не выглядел последним придурком в моих глазах. Но он сказал, что есть вещи, о которых ты сам должен рассказать мне, о том, что случилось после… после смерти отца.       Дин устало трёт переносицу и на секунду закрывает глаза. Он ненавидит это. Он очень, очень сильно ненавидит это.       — Ладно, — Дин пинком отодвигает стул, стоящий напротив младшего себя, и опускается на него, делая большой глоток своего чёрного кофе. Он положил сахар в чашку младшего Дина, потому что помнит, что ещё делал это в том возрасте. — Что ты хочешь знать?       Младший Дин выглядит слегка застигнутым врасплох, это первый раз, когда они действительно остались наедине за все пять дней существования в одной временной линии.       — Что с тобой случилось? — спрашивает младший Дин, не сводя глаз с кружки в своих руках. — Потому что я возвращался к работе после того, как провёл несколько дней с Бобби в 2005, мы с Сэмом не разговаривали уже несколько лет, с отцом мы тоже давно едва общаемся, и я всё ещё не такой злой и колючий, как ты сейчас.       Дин фыркает. Он хочет сказать что-нибудь глупое и злое, например, что в двадцать шесть лет он практически ничего не понимал, что он понятия не имеет, что ждёт его впереди. Но, конечно, в этом и есть суть.       — Ад, в основном, — говорит Дин, чтобы уже наконец озвучить это.       Младший Дин усмехается и закатывает глаза, делая глоток кофе.       — Понятно, очень полезно.       — Нет, я серьёзно. Я говорю о буквальном Аде. Огонь, сера и всё такое.       Младший Дин пристально смотрит, изучая его лицо.       — Что?       — Ага. В течение примерно четырёх месяцев по земному времени. Около сорока лет по меркам самого Ада.       Дин не может посмотреть в широко раскрытые глаза своего младшего «я». Он не хочет видеть в них страх.       — Так мы… мы умерли и попали в Ад?       Дин слышит дрожь в голосе младшего Дина, но также и нотку смирения, как будто этот факт что-то подтверждает в его голове. Дин не может вспомнить, за что он в том возрасте собирался отправиться в Ад — за общее качество своей души, наверное, или за свои неудачи в качестве брата и сына, или за свои гомосексуальные наклонности. На самом деле Дин никогда не был мальчиком с плаката, воспевающего библейские ценности.       — Всё не так просто, — говорит Дин. Он хочет сказать этому парню, что они не заслуживают того, чтобы попасть в Ад, но мужчина сам не уверен, что действительно верит в это.       — Сэм рассказал тебе об отце, верно?       — Только то, что он умер, чтобы спасти меня. Нас. Неважно.       Дин вздыхает и снова трёт лицо. Ещё чертовски рано для того, чтобы копаться в этом дерьме.       — Ладно. Подожди. Я сейчас вернусь.       Дин возвращается в библиотеку с бутылкой виски и двумя стаканами. Младший Дин удивлённо приподнимает бровь, но ничего не говорит о том, что восемь утра — это слишком рано для крепкого алкоголя.       Поэтому Дин пьёт и рассказывает своему младшему «я» о том, что отец заключил сделку ради него, потому что для него важно, чтобы этот другой Дин понял, что Джон снова задал ему направление. Так как что ещё оставалось делать Дину? Если отец любил его настолько, чтобы продать за него душу, то Дин, чёрт возьми, точно любил Сэмми настолько, чтобы сделать то же самое. Либо продать душу, либо покончить с собой, хотя Дин не произносит этого вслух.       Он пропускает часть об Аде, просто потому, что младший Дин всё равно не сможет себе это представить.       — Поверь мне. Я целый год пытался вообразить себе это, но так и не приблизился к истине.       Дин опрокидывает в себя стакан с виски и снова наполняет его. Он рассказывает младшему Дину о том, как сошёл с дыбы, как сломал первую печать. Он не поднимает глаз, чтобы не видеть осуждение в его глазах. Он просто пьёт и ничего не говорит об Аласторе. Вместо этого он рассказывает, что это Кас вытащил его из Ада. Рассказывает о том, как проснулся в сосновом гробу, и показывает отпечаток руки на плече. Рассказывает ему о бытии сосудом и обо всём небесном плане. Он неохотно рассказывает ему о Сэме. Не в деталях, возможно, специально стараясь сделать акцент на то, что Сэм был обманут Руби, но всё равно невозможно рассказать эту историю, не упомянув, по крайней мере, кровь демона.       Когда Дин доходит до того, почему Азазель вообще оказался в детской Сэма, младший Дин тоже тянется к бутылке.       Теперь, раз уж он начал, Дин собирается дойти до конца. Он не вдаётся в подробности, а младший Дин не задаёт никаких вопросов, просто позволяя ему говорить.       Когда Дин доходит до той части, где Сэм бросается в Яму, он понимает, что не уверен, говорил ли он когда-нибудь о своей жизни вот так. Раньше он не давал никому вот такой вот подробный обзор на всё случившееся. Конечно, Сэм знал, как и Кас, но они были с ним большую часть всего этого. На самом деле, ему ещё никогда не приходилось действительно говорить об этом.       Дин уже немного навеселе к тому времени, когда заканчивает их первый апокалипсис. Он замолкает, не зная, что говорить дальше. Было ещё много чего, что стоило бы рассказать, но много из этого связано с Сэмом и Касом, и он просто не хочет, чтобы этот другой Дин начал думать о них хуже.       Наконец он поднимает глаза и видит лицо младшего Дина, бледное и осунувшееся. Тот выглядит совершенно сокрушённым.       — Эм, — говорит Дин. Он совершенно не готов оказывать младшему Дину какую-либо психологическую помощь. — Значит, да. Это подводит нас примерно к 2010 году.       Младший Дин роняет голову на стол.       — Какого чёрта, — бормочет он.       — Я имею в виду, что Сэм, очевидно, снова жив, — беспомощно предлагает Дин. Он допивает третий стакан виски, наблюдая, как в янтарной жидкости отражается свет.       — Боже, блядь, правый, — говорит младший Дин, не поднимая головы.       — Ага, дай себе время осмыслить.       — Ты же знаешь, что это безумие? Ты звучишь безумно.       — А ты — путешествующая во времени версия меня, в настоящее время живущая в секретном бункере с будущим собой, повзрослевшим младшим братом и ангелом. Так что…       Младший Дин выпрямляется и кладёт голову на здоровую руку.       — Я не говорю, что не верю тебе. Я просто говорю, что это безумие. Но что в нашей жизни когда-либо имело смысл?       — Выпьем за это, — говорит Дин и отхлёбывает свой виски. Младший Дин, всё ещё не закончивший свой первый стакан, делает небольшой глоток.       — Так сколько раз вы с Сэмом умирали в итоге?       — Честно? Я сбился со счёта. Думаю, Кас обогнал в этом нас обоих, хотя это зависит от того, стоит ли считать то время, когда я застрял во временной петле карманного измерения, где умирал каждый день.       — Чувак. Это, что ли, типа смертоносного Дня сурка?       — Ага, — говорит Дин. И затем:       — Ненавижу этот фильм, — они произносят это одновременно.       Дин слегка улыбается, и младший Дин нерешительно отвечает ему тем же.       Появление Каса в дверях библиотеки спасает их от обсуждения событий оставшегося десятилетия — и от того, чтобы Дин действительно напился ещё до десяти утра. Ангел замирает на секунду, переводя взгляд с одного на другого.       — Не стесняйся, солнышко, заходи, — говорит Дин. Это звучит немного протяжно. Преимущество того, что он осушил три стакана лучшего помощника охотника этим ранним утром, заключается в том, что он всё ещё может думать о том, как проснулся, окружённый потрясающим теплом тела Каса, может думать о сонных поцелуях, которые он оставил на его подбородке, о мягкости сонного состояния, позволявшего ему теснее прижиматься к ангелу. Они почти никогда больше не занимаются сексом по утрам. Утро всегда слишком мягкое, слишком близкое к тому, чтобы вернуться к общему дерьму их жизни.       Кас хмуро смотрит на бутылку виски на столе, когда подходит ближе.       — Сейчас полдесятого утра, — говорит он.       — Уже пять часов вечера где-то.       — Во многих частях Европы прямо сейчас, да, но я не понимаю, как это связано, — Кас поворачивается к младшему Дину. — Теперь я смогу исцелить тебя.       — Ох, — младший Дин нервно смотрит на Дина, словно спрашивая разрешения или чего-то ещё. — Хорошо.       Дин встаёт, забирая уже пустые стаканы и бутылку, а Кас аккуратно кладёт руку на локоть младшего Дина, и его благодать мягко светится в комнате.       Младший Дин судорожно вздыхает, моргает и смотрит на Каса широко раскрытыми и вопрошающими глазами, и Дину приходится отвести взгляд. Он снова думает, что бы это значило для него тогда, как Кас мог бы спасти его. Он не может не прокручивать в голове эту мысль снова и снова, это словно игла, зацепившаяся за царапину в виниле.       Когда младший Дин вытаскивает свою руку из повязки и на пробу трясёт ею, Дин говорит:       — Эй, у нас теперь всё в порядке?       Младший Дин выглядит немного удивлённым, что Дин спрашивает об этом, но кивает.       — Да. Это, эм… много, что нужно осмыслить, — он снова смотрит на Каса, и его улыбка становится чуть менее неуверенной. — И спасибо.       Дин оставляет их там, убирая бутылку и стаканы, и тяжело прислоняется к шкафу со спиртным на долгую минуту, прижавшись лицом к прохладному дереву.              Именно Дин находит первую зацепку в их исследовании. Он делает это в фирменной манере Винчестера — тупая грёбаная удача. Он лениво листает брошюру из художественного музея в Венеции, не ожидая ничего в ней найти, просто он не настолько трезв, чтобы читать что-то более сложное.       Он почти пропускает это. В ней, среди ряда картин, изображена маленькая статуэтка с луком в одной руке и отсутствующим носом. Внизу подпись: «Статуя Ксеродика, мифологического стрелка, возлюбленного Аполлоном». Автор неизвестен. Мрамор. Около 700 года до нашей эры.       С этого момента всё становится проще. Сэм настраивает свой компьютерный поиск, чтобы включить несколько различных вариантов написания и сокращений: Церодик, Ксеродик, Церо, Ксеро, Зеродик, Серодик, Зеро, Серодикус…       Один из профессоров колледжа, которому Сэм оставил сообщение, перезванивает и направляет их к древнегреческому драматургу, чья работа повествовала об избранных последователях Аполлона. Хотя кажется, что сам Аристофан не писал непосредственно о Церодике, его работа ссылается на пьесу об «охотнике, которого больше всего боятся» другого драматурга. Это приводит их (ну, Сэма) к пьесе Эйфориана, которая предположительно основана на мифе о «Ксеро и Скорби Веков» — «предположительно» потому, что самого текста нет в Интернете.       Сэм заставляет их всех обзванивать университетские библиотеки, пытаясь получить наводку на копию, когда телефон, которым пользовался младший Дин, начинает жужжать в его руке.       — Эм, — говорит он, осторожно протягивая телефон. — Я думаю, тебе пришло сообщение.       Кас забирает телефон, свой телефон, осознаёт Дин.       — Это Джек. Он скоро будет дома.       Сэм отрывается от длинного списка телефонных номеров.       — Кто-нибудь рассказал Джеку о… эм… ситуации?       Они неуверенно смотрят друг на друга.       — Отлично, — бормочет Сэм. — Значит, всё должно пройти хорошо.              Учитывая все обстоятельства, всё могло быть и хуже. Джек возвращается в бункер, загоревший на солнце Сьерра-Невады и пустыни Мохаве, и первый, на кого падает его взгляд, — младший Дин.       — Что? — говорит Джек, слегка приоткрыв рот. Гул силы, исходящей от него, когда адреналин вспыхивает в его крови, заставляет всех в комнате вздрогнуть.       — Да, итак, Джек, это Дин из 2005 года, — говорит Сэм. — Мы попросили Кроули помочь с проклятием, и, похоже, он сделал копию прошлого Дина. Но это действительно Дин, просто… из прошлого.       После Сэм поворачивается к младшему Дину.       — Дин, это Джек. Он — нефилим, дитя человека и ангела. Он член семьи.       Младший Дин и Джек настороженно оценивают друг друга. Младший Дин смотрит на Сэма, прежде чем, наконец, протянуть руку, и Джек смотрит на Дина, прежде чем пожать её.       — Как там пустыня? — спрашивает Кас, подходя, чтобы обнять Джека. Кас с годами стал лучше обниматься, но они всё ещё выглядят как два инопланетянина, которые только однажды слышали подробный устный отчёт о том, как должна выглядеть человеческая физическая привязанность. Это очень мило.       — Жаркая, — серьёзно говорит Джек. — Сухая.       — Ты хорошо себя чувствуешь? — спрашивает Сэм, нахмурив брови, его щенячьи глаза широко раскрыты и обеспокоены.       Джек бросает взгляд на младшего Дина, потом снова на Сэма и нерешительно говорит:       — Думаю, это помогло. Я собираюсь принять душ сейчас. Там было много песка.       Дин смотрит, как глаза младшего Дина провожают Джека из комнаты, и вздыхает. Им придётся отправить этих двоих в путешествие для сближения или что-то в этом роде, потому что Дин уже может сказать по лицу своего младшего «я» и тенденции между ними, что основная эмоция, которую эти двое испытывают по отношению друг к другу в данный момент, — это тревожная ревность.       Потому что, конечно, ни один из них не хочет, чтобы его заменили.       По крайней мере Дин считает, что это вполне выполнимая задача. Он думает, что ему, наверное, понравился бы Джек в двадцать шесть лет, он нашёл бы его странным, но забавным. Для них обоих было бы неплохо завести себе приятеля. У младшего Дина никогда не было друзей, и у Джека было не так уж много возможностей для этого.       Пока Джек принимает душ, Сэм дозванивается до очень сварливого итальянского хранителя музея, который сообщает ему, что «это слишком поздний вечер, чтобы развлекать эксцентричных американцев по домашнему телефону, сэр», но, тем не менее, обещает заглянуть в свой архив утром.       — Ну, — говорит Сэм после того, как заканчивает разговор. — По крайней мере это уже что-то.       Он выглядит уставшим, как и всегда в эти дни, но довольным.       — «Скорбь Веков», да? — говорит Дин. — Это обнадёживает.       — Это греческий миф, пропитанный демонической энергией, Дин. Я и не ожидал комедии, — Сэм проводит рукой по волосам и тяжело вздыхает. Все они делают это так часто в последнее время. — Полагаю, мы уже достаточно долго откладывали это. Наверное, нам следует снова вызвать Кроули, как ты думаешь?       — Мне больше нравится разговаривать с ним, когда нам есть чем ему угрожать.       — Мы могли бы сначала позвонить Ровене…       — Нет, нет, ты прав. Давай просто покончим с этим.       Младший Дин отрывается от книги по греческой мифологии, которую читал, и прочищает горло.       — Эм… А что будет, если этот парень Кроули снова всунет меня в меня из моей временной линии? Я имею в виду, я просто забуду, что это вообще произошло… или?       Сэм смотрит на Дина, который в свою очередь смотрит на Каса.       Кас пожимает плечами.       — Я не знаю, — говорит он. — Я не понимаю, что сделал Кроули, поэтому я не знаю, каковы ограничения.       — А если он не сможет или не захочет вернуть меня?       — Тогда ты останешься здесь, — говорит Сэм, тоже пожимая плечами. — Я имею в виду… Если ты захочешь. Я знаю, что всё это странно. Но в наши дни быть Винчестером довольно опасно.       Младший Дин фыркает. Конечно, он не знает и половины, но, ладно, Дин помнит, каково было быть Винчестером даже тогда. Это имя означало что-то большее, было связано с тем, что он сын Джона, его протеже, потомок. Никчёмная замена, как тогда ощущал себя Дин, но всё же мир уже начал видеть в нём естественного преемника отцовской работы. Быть Винчестером было одной из немногих вещей, которыми он действительно гордился, даже если он не чувствовал, что заслуживал это.              Принявший душ Джек прислоняется к стене в пустой комнате, где они обычно проводят все свои призывы, Кас стоит рядом, рассказывая ему о событиях последних дней. Сэм заново перерисовывает дьявольскую ловушку, при этом неохотно объясняя младшему Дину, что да, Кроули — демон, и да, он с такой же вероятностью может обмануть, как и помочь, но порой он вроде как действительно их союзник, и, да, Сэм понимает, как это звучит.       Дин собирает ингредиенты в маленькую золотую чашу — консервированные фрукты, череп чёрной кошки, кости левого крыла птенца голубя и несколько других неприятных вещей, включая каплю крови Дина как «призывателя».       Когда Дин зачитывает ритуал и поджигает чашу, Кроули материализуется в забрызганном кровью фартуке, выглядя довольно подавленным и держа в одной руке окровавленную голову оленя.       — Чутка занят, мальчики, — раздражённо говорит Кроули.       — Боже, — говорит Сэм, смотря на эту картину с отвращением. — А это ещё зачем?       Кроули одаривает его своим фирменным снисходительным взглядом.       — Обед.       — Это неважно, — огрызается Дин, скрестив руки на груди и устремив взгляд на бывшего короля Ада. — Что ты с ним сделал?       Он тычет большим пальцем в младшего Дина.       Кроули оглядывает младшего Дина и фыркает.       — По-моему, ты немного неблагодарен, — говорит он Дину. — Ты вляпался в неприятности, и я обеспечил тебя спасительным билетом. Ведь это то, чего ты хотел, не так ли?       — Мы просили у тебя информацию о проклятии, — говорит Сэм. — А не… не копировать Дина.       — Как тебе это удалось? — спрашивает Кас. — Копировать душу подобным образом, это не должно быть возможно.       — Конечно, тебе хотелось бы знать, — Кроули оглядывает Каса с ног до головы и ухмыляется. — Думаешь собрать себе маленький гарем?       — Просто верни его обратно, Кроули, — поспешно говорит Дин.       — Ну, если вам он не нужен… — маленькая улыбка Кроули — это визуальный эквивалент скрежета ногтей по стеклу, от неё волосы у Дина на затылке встают дыбом. Взгляд демона намеренно медленно скользит по телу младшего Дина. — Я мог бы найти ему применение.       Кулаки младшего Дина сжаты, и он выглядит так, словно едва сдерживается, чтобы не врезать Кроули по лицу.       Дин достаёт нож, убивающий демонов, из внутреннего кармана куртки.       Кроули качает головой.       — Ты не сделаешь этого, — говорит он.       — Ох, — говорит Дин, поглаживая пальцами лезвие. — Не волнуйся. Есть много вещей, которые я бы сделал с тобой, прежде чем убить.       — Разве мы уже не прошли всё это? Один раз я уже уходил в сиянии жертвенной славы. Что ещё должен сделать демон, чтобы стать протагонистом в вашей истории?       — Верни его назад, Кроули.       — Я не могу, — огрызается демон, сдаваясь. Он вздыхает, с тошнотворным хлюпаньем бросает голову оленя на пол и лезет в карман чёрного пиджака, надетого под фартук. Он достаёт что-то и бросает Касу, который ловит этот предмет и смотрит на него, нахмурившись. — Эта штука одноразовая. И вы должны быть благодарны, потому что я планировал использовать её, чтобы клонировать себя для гораздо более приятных целей.       — Очень тревожаще, спасибо, — бормочет Сэм. — Что это?       — Здесь написано енохианское слово «эхо», — говорит Кас. — Есть ещё что-то, чего я не могу прочесть. Всё выжжено.       — Сгорело при использовании. Всегда так поэтично, не правда ли? — Кроули поднимает оленью голову, оставляя на полу кровавое пятно. — Я получил это от ведьмы где-то во Франции, хм, семнадцатого века или около того. Кажется, в некоторых викканских кругах это называют прометеевым диском, и, конечно, я не могу не заметить здесь некоторую иронию.       Кроули по очереди переводит взгляд на каждого из них, и Дин готов поклясться, что видит, как его глаза сверкают.       — Ну и ну, вы ведь взяли и привязались к нему, правда? Какая же мучительная моральная дилемма вам тогда предстоит.       — Никто не просил тебя об этом, — огрызается Дин.       На этот раз Кроули окидывает тело Дина долгим пристальным взглядом.       — Прости, дорогуша. Я дал тебе одну попытку исправить всё. Он лишний. Ему здесь не место. Не забивай этим свою хорошенькую головушку, — Кроули подмигивает Дину, и на его лице отражается веселье. — Если тебе нужно отвлечься, как в старые добрые времена, позвони мне. В противном случае перестань призывать меня.       Кроули взмахивает рукой, и табурет из угла комнаты скользит по полу, разрывая внешний круг дьявольской ловушки, и демон исчезает. В воздухе остаётся запах серы.       Дин выругивается, прячет нож обратно в куртку и теребит повязку на руке. Иногда боль — это тоже заземляющая вещь.       — Ну, — говорит Сэм в напряжённую тишину. — По крайней мере мы знаем.       Дин не удостаивает его ответом, а просто разворачивается и почти выбегает из комнаты. Было время, когда он убил бы Кроули за одно его существование, а сейчас что? Сейчас он просто позволяет демону обводить их вокруг пальца снова и снова?       Когда они вызвали Кроули в первый раз, после его возвращения, то поняли, что у них есть проблемы посерьёзнее. В конце концов, Чак был их общим врагом. И демон мог быть очень полезен, когда их цели совпадали. Но это…       И ещё есть эта насмешка, напоминание про старые времена, то, как Кроули смотрит иногда на Дина, словно думая о том, что находится под всеми этими слоями. То, что происходит между демонами, остаётся между демонами.       Во всяком случае, это то, что говорит себе Дин.              Дин не просит Каса остаться с ним этой ночью, и, по сути, он сам приказал ангелу приходить только тогда, когда Дин его зовёт — что являлось ещё одной проёбанной вещью в куче токсичного дерьма, которое мужчина имеет на своей совести. Это просто ещё одна ночь, когда Дин не может попросить, и он сам сделал невозможным для Каса предложить, поэтому мужчина проводит её, как и любую другую, выпивая в одиночестве и отключаясь полностью одетым поверх одеял, как будто он совсем не повзрослел за эти годы.       Дину почти никогда не снятся кошмары, когда Кас рядом. Он спрашивал его об этом, и ангел поклялся, что не вмешивается в сны Дина, пока тот не пригласит его. Что само по себе является чем-то, о чём мужчина старается не думать слишком много. Это просто понимание, что одно присутствие Каса в его постели удерживает подсознание Дина от падения в обрывки воспоминаний об Аде или Метке, от красных видений демона Дина или Михаила. Это иррациональное чувство безопасности, которое он испытывает, как будто он чёртов ребенок, боящийся темноты или чего-то в этом роде. Это Кас присматривает за ним.       Но Дин проводит эту ночь в одиночестве, алкоголь, в конце концов, выводится из его крови, и он видит сны.