Пересекая черту

      От внимания сорокаоднолетнего Дина не ускользает то, что его прошлое «я» больше не смотрит ему в глаза.       Ладно. Отлично.       Что бы ни произошло на горе, Дин просто не хочет слышать подробностей. Всё нормально. Не то чтобы он владел Касом, и даже если бы у него и были какие-то права на ангела, Дин уже дал ему зелёный свет, а младший Дин в любом случае, по сути, это он сам, так что…       Так что…       У них есть проблемы посерьёзнее. Например, Кас, разыгрывающий роль викторианской леди, буквально падая в обморок посреди гостиной. Любое использование его силы, кажется, в лучшем случае вызывает у него головокружение, и всё же упрямый сукин сын не перестаёт перегибать палку. Дин любит и ненавидит его за это почти в равной степени.       Тем не менее Дину нравится идея с дубиной. Он всегда предпочитает играть более активную роль в своём собственном спасении, поэтому, имея что-то больше похожее на оружие, чем на щит, он чувствует себя уверенней.       Когда на следующее утро Дин заходит на кухню, младший Дин уже там и, кажется, собирается приготовить всё содержимое их холодильника. На днях он научил Джека готовить яичницу-болтунью, и даже Дину пришлось неохотно признать, что это было своего рода чудом, и теперь парень оттачивает свой новообретённый навык. Джек выглядит таким довольным собой, обрадованный тем, что ему позволили внести свой вклад.       Чувства, которые Дин испытывает к Джеку, всё ещё сложны. Он прощает его. Он любит его. Но… иногда трудно понять, что чувствовать к этому ребёнку, который балансирует где-то на границе бытия трёхлеткой и полубогом.       — Яйца! — восторженно объявляет Джек, когда видит Дина. — Мы готовим завтрак. Я делаю яйца.       — Ага, эм, я вижу, — отвечает Дин, наливая себе кофе. — Мы сегодня кормим армию или…?       Младший Дин переворачивает блинчики, самым решительным образом не отрывая глаз от сковороды.       — Просто хотел что-то сделать, — бормочет он.       Дин оставляет это без ответа.       Джек готовит настоящую гору яиц — очевидно, его не остановить, — а младший Дин готовит блины, тосты и бекон. Когда с готовкой покончено, он хмуро смотрит на почти пустой кофейник и снова заваривает кофе.       Дин просто наблюдает за ним теперь, когда его младшее «я» усердно избегает зрительного контакта. Эта его версия — двадцать шесть, гладкое лицо, лёгкая ухмылка, тело, ещё не настолько натренированное… Боже, если Чак написал этот сценарий, то он немного переборщил с грёбаными литературными приёмами.       Дин вспоминает сновидение, в котором он впервые столкнулся с самим собой, когда ему впервые пришлось взглянуть на своё собственное лицо как на полноценного человека, всю эту историю типа «я-свой-собственный-худший-кошмар». Он разобрался с этим довольно быстро. Честно говоря, всё это, вероятно, было бы гораздо проще, если бы молодой Дин был злом, если бы Дин мог просто заколоть его или что-то ещё и покончить с этим. Чёрт, даже если бы это была его версия из мультивселенной, Дин, вероятно, справился бы с этим лучше. Но это он.       Это — ещё слегка наивный, битком набитый проблемами с отцом, одинокий и, откровенно говоря, чертовски напуганный, что это всё, кем он когда-либо будет, о, Боже, — Дин Винчестер. Дин продолжает думать о нём, как о своей версии до Ада, словно существует огромная пропасть между тем, кем он был в двадцать шесть, и тем, кем является в сорок один, и это очевидная истина, но есть что-то гораздо большее, чем это. Да, сорок лет в Аду, вероятно, сломали его больше всего, о чём никто, кроме Каса, не знает, но в часы бодрствования он обычно может отбросить всё это дерьмо в сторону. Изо дня в день с переменным успехом Дин справляется с Адом внутри себя, потому что он должен, и потому что, как он однажды сказал Сэму в разгар одного из его полномасштабных психозов, это ощущается по-другому. Жизнь ощущается по-другому.       Это ужасно, за гранью ужаса, за гранью слов, но это нечеловеческое чувство, которое приходит с воспоминаниями об Аде, иногда помогает Дину. Это то, как он отделяет одно от другого — и кому какое дело, является ли это чем-то здоровым в долгосрочной перспективе, если это удерживает его от панических атак каждый раз, когда он касается своего живота или оказывается подвешен на работе? Это просто мерзкая, обычная жизнь.       Как будто это была просто жизнь, когда отец умер. Это была просто жизнь, ведущая к неизбежному пониманию того, что отец умер, чтобы спасти Дина — что Дин проведёт остаток своей жизни, нося этот тяжёлый груз в своей собственной душе. И это было даже больше — мучительный, непреклонный, неумолимый акт жизни — когда последними словами отца было не «позаботься о своём брате, пацан», как должно было быть, а озвученный без контекста, без единой грёбаной подсказки, что ему делать с этим, факт, что, возможно, ему придётся убить своего брата.       Как будто существовала хоть одна версия двадцатишестилетнего Дина, которая была бы способна на это.       Жизнь была только Сэмом, умирающим на его руках.       «Во всяком случае, — думает Дин, глядя на то, как слишком большая фланелевая рубашка свисает с тела младшего Дина, когда он раскладывает еду по тарелкам, — в этом, вероятно, и заключается та самая пропасть. Эта версия его самого никогда не теряла Сэма — не по-настоящему».       Вопрос, который Дин старается игнорировать, но который его подсознание настойчиво подсовывает ему снова и снова, звучит так: если бы они нашли способ отправить двадцатишестилетнего Дина обратно в его время, попытался бы Дин помешать ему продать свою душу?       Дин выдыхает слишком громко, и Джек поднимает на него взгляд, нахмурив брови. Младший Дин всё ещё агрессивно не смотрит на него, поэтому Дин заставляет себя улыбнуться Джеку и пожать плечами.       Дин пьёт кофе, пытаясь сосредоточиться на реальности. Когда он снова начинает дышать, вопрос никуда не уходит.       Сделал бы Дин всё это снова? Всё это? Тридцать лет на дыбе и десять — сойдя с неё? Апокалипсис, разрушение первой печати и всё, что последовало за этим?       Дин закрывает глаза и думает, что, если бы мог, он сказал бы своему младшему «я» не доводить до этого, сделать всё возможное, чтобы убедить отца позволить Дину умереть в той больнице. Если бы Дин умер, когда должен был… Но тогда они нарушили бы весь сценарий. Небеса, вероятно, просто вернули бы его. И отец с Сэмом, вероятно, уже бы убили друг друга к тому времени, если бы Дин умер. По крайней мере, теперь он знает достаточно, чтобы понимать это.       Потеря — это, вероятно, самая хреновая вещь, которая случалась в жизни Дина. Потому что даже когда люди возвращаются, в нём остаётся какая-то часть, которая уже привыкла оплакивать их, которая умерла вместе с ними. Конечно, это чудо — вернуть кого-то, конечно, он благодарен за все эти вторые шансы, которые каким-то образом получили люди, о которых он заботится, но в нём самом всегда есть что-то, что он должен заставлять возвращаться к жизни. Цветы на могиле, которые он перестал поливать, потому что ему слишком больно видеть надгробные камни. Потеря — это что-то, что проникает в его существо и обосновывается внутри так глубоко, что это просто невозможно извлечь.       Кас однажды сказал Дину, ставшему невольным слушателем этого конкретного разговора, что человеческая кровь зарождается в костях, потому что это самая тёмная и наиболее защищённая от солнечного света и ультрафиолетового излучения часть тела. Дин тогда сделал всё возможное, чтобы Кас перестал думать об этом в тот конкретный момент, но эта мысль поселилась у него в голове. Каждый раз, когда он думает о чём-то «до мозга костей», он представляет, как это закручивается в самой темнейшей части его костного мозга, проникая так глубоко, что даже свет не может прикоснуться к этому, не вскрыв его полностью.       Дин думает, что именно там живут все его потери, в его костях, вне света.       Сэм заходит на кухню, только что из душа после своей дурацкой утренней пробежки, и, хотя всё это дерьмо он обычно не ест, он улыбается, когда видит завтрак. Его всё ещё слегка влажные волосы свободно распущены, за исключением одной мокрой пряди, прилипшей к виску. Дин не может справиться с желанием поправить её и с сопутствующим желанием схватить брата и просто крепко держать его, пока всё это не закончится — просто уберечь его от всего этого.       Младший Дин поднимает глаза и улыбается Сэму, и нет. Дин не стал бы говорить ему не продавать душу за Сэмми. В этом нет никакого смысла. Оба Дина сделали бы тот же выбор снова, если бы им пришлось.       — Хм, — говорит Сэм. — Что за повод?       — Без повода. Просто рано проснулся, вот и всё, — отвечает младший Дин. — Ты же не хочешь сказать, что теперь ешь на завтрак только яичные белки и ростки пшеницы?       — Он уже перешёл на ростки люцерны и органический сок асаи, — говорит Дин.       Младший Дин впервые за это утро смотрит на него, печально качая головой.       — Как будто он даже не знает, что больше не в Аду.       Дин фыркает.       — Думаю, мне больше нравилось, когда вы двое не разговаривали, — бормочет Сэм.       Оба Дина одаривают его своими самыми вызывающими ухмылками, и Сэм смеётся над их синхронностью, качая головой и беря тарелку. Он указывает вилкой на младшего Дина:       — Ладно. Я съем эти углеводы ради тебя, но никакого бекона.       — Ты просто ужасен, — хмурится младший Дин.       Кас присоединяется к ним немного позже, не расставаясь с копией пьесы на греческом, хмуро смотря на неё, словно, если он будет смотреть достаточно пристально, она просто выплюнет лекарство от всех их проблем.       Джек настаивает на том, чтобы Кас взял немного приготовленных им яиц, и Кас бросает взгляд на младшего Дина, прежде чем по собственной воле осторожно взять один блинчик. Кас всегда делает подобные вещи и для Дина: ест еду, которую он готовит, слушает музыку, которую он любит, смотрит вместе с ним фильмы. Всё это человеческое дерьмо Каса абсолютно не интересует — он просто заботится о Дине, Сэме и Джеке. Он заботится так сильно.       Дин видит, как глаза его прошлого «я» устремляются прямо на Каса, когда тот входит на кухню, как меняется энергия младшего Дина, как всё его существо становится ярче, когда Кас проявляет интерес к его стряпне.       Чёрт возьми. Дин задаётся вопросом, так же ли он очевиден. Могут ли все видеть, как он тянется к Касу, как растение к солнцу, так же как и младший Дин. Это мило и душераздирающе. Если они действительно так ведут себя друг с другом, неудивительно, что Сэм (почти наверняка) знает.       Кас садится рядом с Дином и быстро проводит пальцами по его колену под столом. Дин хочет прижаться к нему. Он просто… он хочет перестать бороться с самим собой. Он хочет быть душераздирающе милым. Он хочет свернуться калачиком под светом ангела и позволить ему выжечь все годы потерь прямо из его костей.       Но потом Дин думает, что он слишком хрупок. Он почти уверен, что просто сломается. И у них нет на это грёбаного времени. Никогда не было.       Дин касается кончиками пальцев бедра Каса, но не задерживается на нём.       Он задаётся вопросом о том, что же произошло в Турции, но затем быстро отбрасывает эту мысль.       — Какие-нибудь новые открытия из греческого? — вместо этого спрашивает Дин.       Кас вздыхает и качает головой, откусывая крошечный кусочек от своей еды.       — Ничего полезного. Пьеса заканчивается немного странно, словно должна была быть вторая часть. Но рукописи многих греческих драматургов были утеряны, так что была ли она действительно написана, мы, возможно, так никогда и не узнаем.       Сэм хмуро смотрит на него через стол.       — В литературе нет ни одного упоминания о продолжении.       Кас пожимает плечами.       — Возможно, его и не было. Но побочная сюжетная линия о споре богов о природе человеческой души так ничем и не разрешается, и хотя моральная арка Ксеродика более-менее закончена, я ожидал увидеть развязку с душой Цельса в загробном мире или хотя бы получить упоминание об этом. Путешествие в Царство мёртвых является настолько значимой чертой этого фольклорного жанра, что кажется маловероятным, что автор исключил этот элемент без определённой цели. Но мы можем никогда этого не узнать.       Дин провёл последние несколько дней, читая аннотации Сэма и Каса к пьесе, а затем изучая материалы по ремонту керамики. Одна из идей, которую они обсуждали, заключалась в том, чтобы Джек просто починил осколки вазы, которые они сохранили, но Дин беспокоился, что это привлечёт к парню слишком много внимания. Защитные чары на глине, по-видимому, были довольно мощными, чтобы не дать Ксеродику вырваться наружу, что имело смысл, если он был помещён туда богом, но также означало, что может потребоваться бог или, по крайней мере, ангел в полной силе, чтобы восстановить их.       — Так как мы собираемся поймать Церодика в этот горшок? — спрашивает Дин всех присутствующих. Он вертит в руках свой кофе, на самом деле не испытывая жажды, не испытывая голода от запахов завтрака, витающих вокруг него. Ничего. Он хочет выпить.       Сэм барабанит пальцами по столу, глядя куда-то вдаль, как он всегда делает, когда анализирует в голове свои исследования.       — Ну, думаю, что, возможно, есть одно заклинание, которое мы могли бы немного модифицировать. Я просто… Просто, если бы мы знали о проклятии больше, чем то, что удалось получить из блогов арт-аукционов, я мог бы быть уверен, что оно выполнено правильно, но из того, что есть сейчас… — Сэм пожимает плечами. — Мне кажется, что я работаю вслепую со всей этой латынью.       Младший Дин бросает взгляд на Сэма.       — Так вы, парни, часто занимаетесь магией?       — Эм, — Сэм обменивается виноватым взглядом с Дином. — Ну, зависит от того, что ты подразумеваешь под «часто».       На самом деле это довольно справедливый вопрос. К этому моменту Сэм знает достаточно оккультного дерьма, что, если бы Дин встретил его на улице, то, вероятно, подумал бы, что он ведьмак. Дин может себе представить, как это выглядело бы для него самого в двадцать шесть лет, но они точно не могли позволить себе придерживаться определённой идеологии в течение последнего десятилетия. В лучшем случае можно сказать, что они шли по пути старой-доброй серой морали. Иногда Дин не уверен, как он с этим живёт.       Глаза младшего Дина сужаются, но он не настаивает на ответе на свой вопрос.       — В любом случае, — поспешно говорит Сэм. — Чарли тоже сейчас этим занимается, просматривает для нас форумы, вроде того.       Дин фыркает.       — Что, ты думаешь, что на Reddit может быть древний проклятый фан-арт?       — Да, на самом деле, возможно, — Сэм пробует яйца и блины и вздыхает. — Ладно, я признаю, что масло действительно делает всё лучше.       Младший Дин и Джек лучезарно улыбаются ему.              После полудня они все устраивают перерыв, даже не обсуждая это, и Дин просто пытается не слишком погружаться в свои чувства, наблюдая за тем, как младший Дин играет в карты с Касом и Джеком. Джек довольно неплохо справляется, но Кас всё ещё ужасен в этом. Дин наблюдает, как его младшее «я» смеётся над чем-то, что сказал Кас, и Кас выглядит довольным, что заставил его смеяться. Ангел поднимает голову, и его глаза встречаются с глазами Дина через всю комнату. Он одаривает Дина лёгкой улыбкой, которая пытается втянуть его в этот момент, которая говорит, что Дин мог бы присоединиться к ним, если бы захотел.       Дин опускает глаза на журнал, который не читает. Он не уверен, когда именно Кас успел стать вторым человеком в мире, который знает его лучше всего, который знает о нём даже то, чего не знает Сэм. Дин никогда никому, кроме Каса, не рассказывал о том лете, когда ему было тринадцать, или о том, что на самом деле произошло во Флагстаффе, или о том, что он продавал своё тело, когда был подростком. Он никогда не рассказывал Сэму о периоде между двадцатью тремя и двадцатью четырьмя годами, когда он принимал слишком много тяжёлых наркотиков. Поначалу это не было проблемой, он просто зависал со студентами или периодически знакомился с кем-то в клубах. Дин никогда не рассказывал Сэму о той ночи, когда он принял пригоршню таблеток — кто знает, что это было, Дин точно не уверен — на почти пустой желудок, в котором был только виски, и очнулся спустя два дня в луже собственной рвоты. Всю следующую неделю Дин провёл у Бобби, потея и трясясь на его диване, и Бобби не задавал ему никаких вопросов, просто позволив ему оправиться от этого в Южной Дакоте.       Но каким-то образом Дин рассказал всё это и даже больше Касу. Это просто вышло наружу с годами, ускользая через трещины в защитной оболочке Дина тем же путём, каким Кас умудрился пробраться внутрь. И дело не только в большом, травмирующем дерьме. Кас — единственный, кто знает, что Дин когда-то чуть не завербовался в армию, что он может съесть всё, что угодно, но правда ненавидит майонез, что Дин втайне действительно любит блюграсс.       Ну, ладно. Дин думает, наблюдая, как Кас проигрывает в блэкджек в пятый раз подряд, что последнее, вероятно, не считается. Он вроде как раскрыл это своё увлечение, когда они все вместе накурились. Ну что уж.       Дин точно не уверен, куда поместить это воспоминание. Он проснулся следующим утром, всё ещё зажатый между Сэмом и Касом, дезориентированный и не совсем уверенный в том, признался ли он маме или нет. Он думает, что Мэри поняла, что он собирался сказать, но они оба были изрядно накурены, так что…       В любом случае, дело в том, что если он хочет включить в машине «If It Hadn't Been For Love» группы The Steeldrivers, он просто делает это. Каса, похоже, даже не волнует, что Дин перематывает одну и ту же песню снова и снова.       Бывают моменты, когда Дин жалеет, что познакомил Каса с музыкой. Это не было бы проблемой, если бы Кас просто раздобыл себе собственный кассетный плеер, но, кажется, он всегда так жаждет поделиться с Дином музыкой, которая ему нравится, потому что знает, как много музыка значит для него. И Дин мог бы просто сказать ему, что водитель выбирает музыку, но он никогда не даёт Касу того, чего тот действительно хочет, и поэтому пытается делать такие мелочи, как, например, позволять ему включать Селин Дион, когда они одни в машине. Дин определённо, определённо не подпевает.       Но не всё так плохо. Сначала Кас стал одержим Florence + the Machine, что имеет смысл, поскольку альбом «Ceremonials», похоже, был написан специально для него, а в последнее время — Леонардом Коэном. Леонард Коэн иногда сводит Дина с ума, если Кас заставляет его слушать весь альбом, но Дин не возражает против пары его песен тут и там.       Ну, честно говоря… ничего из этого не так уж и плохо. Даже чёртова Эния. Иногда, когда они одни в машине, и Дин позволяет Касу выбрать музыку, Кас просто откидывается на сиденье, закрывает глаза и слушает. И Дин, чёрт возьми, пару раз чуть не разбил машину, засмотревшись на него такого. Видеть Каса таким умиротворённым — большая редкость в эти дни, но это заставляет Дина чувствовать невыносимую нежность. Это заставляет его хотеть отдать Касу контроль над музыкой, разбить ему сад или что-то вроде того, позволить наполнить их дом бездомными кошками. Всё, что потребуется, чтобы дать ангелу немного покоя.       Сэм плюхается рядом с Дином, прерывая его мысли — что, на самом деле, к лучшему.       — Как ты? — спрашивает он без предисловий.       — Ты должен перестать спрашивать меня об этом, чувак, — Дин роняет журнал на колени и смотрит на усталое лицо брата. — Как ты?       Сэм ковыряет пальцем подлокотник своего кресла.       — Эм, особо не высыпаюсь, но я в порядке.       — Эйлин не даёт тебе уснуть? — Дин улыбается ему, игриво шевеля бровями.       — Нет, тупица. Попытки сохранить тебе жизнь не дают мне уснуть.       — О, ну, прости?       — Заткнись. Думаю, что эта идея с повторным заключением Ксеродика — наш лучший шанс, но я беспокоюсь, что Джеку придётся использовать свои силы, чтобы починить вазу.       — Да, я понимаю, — Дин смотрит на Джека, который широко улыбается, когда младший Дин поддразнивает его. — Слушай… Может, стоит подумать…       — Нет, — прерывает его Сэм. — Не заставляй меня, блядь, снова с тобой ругаться из-за этого. Сейчас не время подставлять под удар свою самоотверженную задницу. Ни одному из вас.       — Наоборот, не стоит ставить под угрозу наш единственный план по сокрушению… ну, ты знаешь, — Дин машет рукой. — Эндшпиль.       — Пошёл ты, — спокойно говорит Сэм. — Это не так.       — Сэмми…       — Дин.       Секунду они пристально смотрят друг на друга, но ни один из них не хочет продолжать эту перепалку. Дин качает головой, медленно отступая.       — Ладно. Что по поводу заговорённой коробки? Может, попросишь Ровену немного оживить её?       — Может быть, — Сэм снова прищуривается, смотря вдаль. — Я не люблю, когда в уравнении столько неизвестных. Чёрт, это так странно.       — Ага, — соглашается Дин, бросая взгляд на своё младшее «я», выкладывающее выигрышную комбинацию на стол.       — Итак, спрашиваю снова. Ты в порядке?       Дин медлит с ответом, а потом пожимает плечами.       — Не знаю, Сэм. Ты когда-нибудь думал о том, каким человеком был бы, если бы всего этого дерьма в нашей жизни никогда не случилось?       — Ну, к двадцати шести годам ты уже прошёл через определённую кучу дерьма, — говорит Сэм.       Дин качает головой, на самом деле не возражая, просто не обращая внимание на это замечание.       — Да, но я говорю о настоящем дерьме — Ад, Рай, души. Отец и Бобби и все, о ком мы когда-либо заботились. Ты ещё думаешь о том, кем бы стал, если бы остался в Стэнфорде?       — Нет, — Сэм отвечает быстро и решительно. — Я больше не думаю об этом. Это было… Не знаю. Я просто больше не тот человек. Иногда я думаю о том, чем бы занялся, если бы мы когда-либо наконец покончили со всеми апокалипсисами. О свете в конце туннеля, знаешь? Но нет, я правда не думаю о том, кем был в двадцать два. Не думаю, что тот человек узнал бы меня.       — Что ж, радуйся, что тебе не придётся это выяснять, — бормочет Дин, всё ещё смотря на младшего себя.       Сэм выдыхает.       — Ты был хорошим человеком тогда, и ты хороший человек сейчас, Дин, — говорит он в своей типичной мягкой манере. — Я знаю, что это должно быть тяжело, но… разве это не единственное, что важно?       Дин наблюдает за тем, как Кас смотрит на младшего Дина, и ничего не отвечает.              Кас и Джек исчезают вместе где-то ближе к вечеру, чтобы пообщаться наедине или проработать какие-то проблемы, возникшие с силой Джека, или для чего-то ещё. Сэм уткнулся в компьютер, разговаривая с профессором из Массачусетса, изучающим древности. Что оставляет Дина лицом к лицу с младшим Дином, который снова старательно избегает зрительного контакта.       Дин испытывает много чувств по отношению к прошлому себе — ненависть, гнев, ревность, скорбь. Конечно, все они возникли сначала. Но видеть себя таким, видеть не только то, что он был ходячей катастрофой в том возрасте, но и то, что он был таким молодым, человечным и страдающим… Дин не знает, что, чёрт возьми, делать с этим растущим желанием заботиться о двадцатишестилетнем Дине, помочь ему.       Как он может ненавидеть себя, когда это его «я» — всего лишь ребёнок? Ребёнок-переросток, ладно, но он всё ещё молод. Всё ещё полон надежд.       Дин был создан, чтобы заботиться о людях. Буквально создан для этого, не важно кем — Небесами, Джоном или Чаком. Это всё, что он, блядь, делает. Он не может просто отключить это.       — Эй, — говорит Дин. — Хочешь помочь обработать эти ветви? Можно отшлифовать их и попробовать сделать что-то типа рукояти.       — Эм, да, наверное, — отвечает младший Дин.       Они выносят деревянные заготовки наружу, чтобы щепки и прочее не разлетелись по всему полу и не спровоцировали у Сэма истерику. Они сидят, прислонившись спинами к двери гаража, какое-то время молча работая, одинаковые карманные ножи в одном темпе очищают ветви от одинаковых листьев, сучков и коры.       — Почему ты больше не носишь свой амулет? — в конце концов спрашивает младший Дин. Он мрачно смотрит на свою ветку, потянувшись за наждачной бумагой.       — Эм, хм, — Дин на самом деле не заметил этот амулет, который всё ещё носит его младшее «я», или кольцо, или браслеты. Он похож на маленькую сороку. Дин раньше таскал с собой все эти вещи, которые ему дарили, или в которых, как ему казалось, был какой-то смысл, пытаясь найти в них чувство принадлежности, подобие дома. — Да, эм… Это длинная история. Мы с Сэмом вроде как поссорились, и я… Я выбросил его.       Младший Дин резко поднимает голову, его рука инстинктивно тянется к амулету, он смотрит на Дина, как на сумасшедшего.       — Какого чёрта? Как ты мог просто выбросить его? Что, чёрт возьми, с тобой не так?       Дин не хочет объяснять, как амулет приобрёл то другое значение, связанное с Богом и заброшенностью. Он не хочет рассказывать своему младшему «я» о Чаке. Только если это не будет необходимо.       — Если тебе от этого станет легче, знай, что я правда пожалел об этом.       — Боже, блядь, правый, — младший Дин бросает ветку и инструменты на землю и вскакивает на ноги. Он нервно шагает из стороны в сторону, и Дин тоже откладывает всё в сторону.       — Я не понимаю тебя, чувак, — говорит младший Дин, останавливаясь перед ним. Наконец он встречается взглядом с Дином, и его глаза полны гнева. — Что, чёрт возьми, с тобой не так? Почему всё это не имеет для тебя значения? То, как ты относишься ко всем, — это полная херня. Выбросить свой амулет, когда он был единственным грёбаным подарком в твоей жизни, который что-то значил? Я понимаю, ты попал в Ад, а ангелы реальны, и это пиздец и ужасно, да, я понимаю. Но всё, что у тебя есть сейчас…       Дин тоже поднимается на ноги, прислоняясь спиной к двери гаража и скрестив руки на груди.       — Ты не понимаешь, малыш. Поверь мне, ты даже понятия не имеешь…       — Не называй меня так! — огрызается младший Дин, его руки сжаты в кулаки. — Может, я и не понимаю, но мне всё равно, слышишь? Ты такой мудак, и ты даже не… Ты не…       Младший Дин с трудом подбирает слова, словно готовясь к чему-то. А затем он делает именно то, что сделал бы Дин в том возрасте, конечно, тогда у него не хватало слов, чтобы выразить свои мысли (не то чтобы с этим стало намного лучше в эти дни), тогда он весь был наполнен бушующим гневом и не обладал самоконтролем.       Младший Дин бьёт Дина по лицу.       Дин подносит руку к скуле и сплёвывает кровь, из-за удара он прикусил внутреннюю сторону щеки.       — Хорошо, — говорит он, гнев закипает в его крови, но в эти дни его самоконтроль стал немного лучше. — Я прощу тебе это. Но если ты…       Младший Дин пытается ударить его ещё раз, прежде чем он успевает договорить, и Дин ловит его кулак, отталкивая его.       — Достаточно, — говорит Дин. Это похоже на рычание.       Этого недостаточно. Дин блокирует следующий удар по руке и пытается схватить младшего Дина за запястье, но тот выскальзывает из его хватки.       Теперь они дерутся, и Дин несколько впечатлён своим прошлым «я», несмотря на нарастающее раздражение. Адреналин вспыхивает в его крови, и он просто позволяет акту борьбы взять верх, это то, в чём он хорош, то, что он знал всю свою жизнь. Конечно, по сути, они — один и тот же человек, поэтому в основном они просто блокируют выпады друг друга, но Дин наносит два сильных удара по лицу младшего Дина и быстрый удар локтем в его солнечное сплетение. Он быстрее, сильнее, опытнее, и он точно знает, чем это закончится, но освобождение от всего этого напряжения — это нервное возбуждение, которое он не может полностью игнорировать.       Младший Дин делает неверный шаг в своём развороте, и Дин выбивает почву у него из-под ног, хватая его за руку и используя свой собственный импульс, чтобы сбить его с ног.       Дин падает вместе с ним, упирается коленом в живот младшего Дина, поднимая кулак и отводя его назад. Его младшее «я» смотрит на него, в его глазах одновременно кипят ненависть, страх, гнев и боль. Из его носа течёт кровь.       — Сделай это, — выдыхает он, смотря на поднятый кулак Дина. — Просто, блядь, сделай это!       Дин делает судорожный вдох и ударяет кулаком по гравию рядом с головой младшего Дина. Младший Дин закрывает глаза от этого движения и резко выдыхает, когда понимает, что удар пришёлся не по его лицу.       — Не делай так больше, — говорит Дин, наклоняясь к нему. — В следующий раз я не буду нежничать с тобой.       Младший Дин смотрит на него, тяжело дыша. Его лицо искажается, когда гнев, кажется, вытесняется всей этой неназванной болью.       — Как ты можешь не помнить, каково это было? — он протягивает руку и хватает Дина за рубашку. — Быть мной — спать в Импале большую часть ночей, едва наскребать мелочи на энергетические батончики и кофе с заправки, слепо следовать за отцом, просто ожидая рано или поздно умереть в муках и одиночестве в каком-нибудь задрипанном городке, задаваясь вопросом, сколько пройдёт времени, прежде чем хоть кто-то заметит, что меня больше нет? И ты просто готов оставить всё это, готов умереть? Ты не можешь так поступить. Это твоя жизнь. У меня ничего нет, а у тебя… у тебя есть всё, — лицо младшего Дина морщится ещё сильнее, кровь медленно стекает по нему. — У тебя есть Сэм и грёбаный настоящий дом с кухней и едой, у тебя есть люди, которые заботятся о тебе и знают тебя, у тебя есть Кас, — его голос срывается на имени Каса.       И чёрт.       Дин чувствует, как его покидают последние силы на борьбу. Он слезает с младшего Дина, но остаётся на коленях рядом с ним.       — Я помню, — тихо говорит Дин в гравий.       Младший Дин шмыгает, садится и прижимает рукав фланели — одной из рубашек Сэма — к разбитому носу.       — Но ты, блядь, не ведёшь себя так, — его голос ни на каплю не становится дружелюбнее.       — Да. Нет. Полагаю, что нет, — Дин проводит рукой по волосам. Внезапно он снова чувствует себя уставшим. Он просто так устал. Этот короткий всплеск адреналина измотал его, и теперь ему хочется просто свернуться калачиком в углу, где никто его не побеспокоит. — Слушай. Это… Ты прав, ладно? Я веду себя так, будто не ценю то, что имею, но это не… Кажется, что я трачу каждое мгновение своей жизни, просто пытаясь не потерять то, что у меня есть. И ты понятия не имеешь… ты не можешь понять, что мы потеряли. Ты просто не можешь. Я бы тоже не смог, когда был тобой. Так что да, сейчас у меня есть Сэм, Кас и Джек. Но я вижу это так, что, вероятно, уже завтра я могу их потерять. И не пойми меня неправильно, я чертовски рад, что они у меня есть, и этот бункер, и всё остальное. Может быть, я стар, но у меня нет проблем с памятью. Я помню, понимаешь? Но это не… Я больше не ты, не совсем. И тот, кем я стал, то, что я совершил… Я никогда не обрету покой. Никогда не смогу поверить, что просто могу сохранить всё это. Так что не думай, что мне наплевать на то, что у меня есть. Всё, что я делал в течение последних десяти лет, было попыткой просто удержать это.       Младший Дин смотрит на него, когда Дин снова поднимает глаза.       — Это полная херня. Ты же понимаешь это? — младший Дин больше не сверлит его взглядом, просто хмурится. — То, как ты относишься к Касу… Это не имеет ничего общего с попытками удержать его.       Дин поднимает взгляд к небу. Пасмурно. Осень сгущается вокруг них, и скоро станет холодно. Дин не хочет сражаться с Богом зимой. Просто не хочет. Потому что в таком случае будет казаться, что даже стихии против них.       — Может быть, это больше связано с попытками сохранить ему жизнь, — наконец говорит Дин. Он поднимается на ноги и протягивает руку. Младший Дин мгновение сомневается, прежде чем взять его за руку и позволить Дину помочь ему подняться. Когда они снова оказываются на одном уровне, он не отпускает.       — Ты любишь его, не так ли?       Это не должно было стать сюрпризом. Дин знал, что его младшее «я», очевидно, влюблялось в Каса. Он как бы догадывался, что младший Дин уловил всю эту странную напряжённую энергию между Дином и Касом и, должно быть, пришёл к выводу, что между ними что-то есть. Но у него было так много проблем с принятием своего влечения к мужчинам, когда ему было двадцать шесть (и не то, чтобы всё стало намного лучше в эти дни). Просто на самом деле он не ожидал, что ему действительно придётся говорить об этом.       Он не был уверен, что сможет.       — Я… Дело не в этом, — говорит Дин.       Младший Дин всё-таки отпускает руку Дина, но снова смотрит на него как на сумасшедшего.       — Дело как раз в этом.       Дин стонет и закрывает лицо руками.       — Я ненавижу это, — бормочет он в свои ладони.       — Правда?       Когда Дин поднимает взгляд, младший Дин пристально смотрит на него.       — Ты правда ненавидишь меня? Спустя столько лет?       — Я… — Дин снова не может найти слов. Конечно, он ненавидит себя. Он был создан и для этого тоже всеми силами в своей жизни.       Но дело в том, что версия его самого, стоящая перед ним, — это вполне осознанный человек. Дин, ну, какой он существует в своей голове, это совсем другая история. Он не может представить себя, обладающим всеми этими сложностями, о которых двадцатишестилетний Дин так упрямо продолжает ему напоминать. Смотреть на эту свою копию из плоти и крови — это не то же самое, что смотреть в зеркало и ненавидеть то, что он там видит. Это больше похоже на то, что этот Дин — ещё один давно потерянный родственник, перед которым у самого Дина есть долг угрюмого старшего брата. Он просто человек.       — Я так не думаю, — говорит Дин.       Младший Дин пинает гравий под ногами.       — Ты должен перестать быть таким мудаком по отношению к людям, которые о тебе заботятся, — говорит он.       Это как удар под дых.       — Я знаю, — отвечает Дин, потому что это правда. Он почти добавляет, что хотел бы знать, как остановиться — что он знает, что он осёл, и что он не хочет быть таким, но он просто понятия не имеет, как нажать на чёртовы тормоза.       Младший Дин фыркает, а затем морщится, когда из его носа снова капает кровь.       — Вот дерьмо.       Дин касается своей щеки. Она болит, и он наверняка знает, что скоро на этом месте будет огромный синяк.       — Ты же понимаешь, что у нас будут проблемы?       Младший Дин закатывает глаза.       — Да, да. У Сэма и Каса случится припадок, да?       — Ага. И я определённо свалю всю вину на тебя.       — Прекрасно, — младший Дин осторожно касается своего носа. — Кстати, где ты научился так драться?       — В Чистилище, в основном, — Дин пожимает плечами.       Проведя год своей жизни в почти безостановочном сражении с монстрами, Дин научился многим техникам и приёмам. Борьба стала таким обычным состоянием в Чистилище, что в первый раз, когда Бенни поцеловал его — в защиту Дина, это случилось сразу после драки с какими-то странными зубастыми монстрами — Дин подумал, что вампир нападает на него. Дин чуть не отрубил Бенни голову, прежде чем понял, что происходит.       — Боже, — бормочет младший Дин. Он неловко шаркает ногами и чешет затылок. — Думаю, я… Я знаю, что ты заботишься о своих людях. Я не понимаю то, как ты это делаешь, и я всё ещё считаю, что ты мог бы не быть таким мудаком, но я понятия не имею, что такое Ад, Чистилище и всё остальное дерьмо. Итак…       — Итак, — эхом повторяет Дин. Он принимает это за извинения. — Сэм уже показал тебе «Мандалорца»?       Глаза младшего Дина удивлённо расширяются.       — Что? Нет. Он сказал, что мы посмотрели все новые фильмы по «Звёздным войнам».       Дин улыбается, и на этот раз улыбка выходит почти искренней.       — О, чувак. Вот увидишь. Это целый сериал, и он великолепен. Хочешь попытаться прокрасться ко мне в комнату, не попавшись никому на глаза, чтобы не получить за то, что мы тут устроили? Если мы проскользнём мимо Сэма, то сможем посмотреть его на моём ноутбуке.       Младший Дин неуверенно улыбается ему в ответ, и вот так они, кажется, преодолевают что-то между ними.       — Да. Круто. Мы можем кинуть все эти деревянные штуки на твой пол?       — Буквально до тех пор, пока Сэму не придётся это видеть.       Они подбирают отброшенные ветви, и Дин смотрит на свою, когда они возвращаются внутрь. Она кажется тяжёлой и твёрдой в его руке. Тугой узел в его животе ослабляется, когда он переводит взгляд с ветви на затылок младшего Дина, открывающего дверь бункера.       Дело не в этой приятной тяжести, просто что-то в нём наконец встаёт на свои места.       У младшего Дина всё ещё есть надежда. Он всё ещё заботится достаточно, чтобы не срубить дерево, которое понравилось Касу. Сэму и Касу будет с ним лучше. Он будет ещё более странной отцовской фигурой для Джека, но с этим он тоже справится. Это, всё это, будет для него всем.       Младший Дин, вероятно, может вернуть свет в их жизни.       Дин расслабляет пальцы на незаконченной дубине и представляет, как отпускает.