Уже не романтика

— Умоляю, скажи, что хотя бы Семен и Глеб еще не знают! Люба с сочувствием оглядела кусающего губы Фила. — Не знают, не знают, — подтвердила она. — Да как же они могут не знать, если ты сама призналась, что всем уже рассказала! — вспылил американец, вскакивая и переворачивая кружку с чаем. — Так я это… приберегала до последнего. На вкусное, так сказать. Сплетня — она тем и хороша, что ее можно повторять много раз, и чем лучше собеседник… — Так! — ударом кулака по столу Ричардс прервал трактат сестры о пользе сплетен. — That’s fine, значит, нужно, чтобы они и не узнали, потому что иначе… — Ой, да ладно тебе, Филька, — притворно засмеялась Люба. — Ты и тогда тоже боялся, что они узнают — и ничего, все нормально вышло… — Это совсем разные вещи! — поперхнулся Фил и вылетел в коридор. Скрябина хмыкнула, поправляя шапочку и косясь на разлитый чай. — Вечно убирай за ним… День Андрея Евгеньевича Быкова тоже проходил не самым лучшим образом. Все началось с того, что санитар похлопал его по плечу. Вот так просто взял и похлопал. Да еще и усмехнулся при этом. Терапевт был настолько поражен этой наглостью, что не сразу нашелся с достойным отпором, и это разозлило его еще сильнее. Чуть позже с ним поздоровалась Галя, и это тоже было весьма подозрительно. Не то, что она пожелала ему доброго дня, а то, как она это сделала — глядя в сторону и хитро улыбаясь. Но все рекорды по странностям побила не кто иная, как сама Любовь Михайловна — едва завидев Быкова, она стремительно покинула свой пост, предварительно прервав свой очередной телефонный разговор с подругой. Причем терапевт был уверен, что сделала она это вовсе не из-за его недавнего внушения. В голове у Быкова уже зарождалось страшное подозрение, которое окончательно подтвердилось за обедом, когда за его столик ни с того ни с сего подсел знакомый травматолог. — Так, и что у тебя с ним? — бесцеремонно спросил он, с аппетитом хлебая местный супчик. А вот Быкову есть как-то расхотелось. — С кем? — продемонстрировал он свой взгляд, которым не раз отшивал самых надоедливых собеседников, но его давний приятель, очевидно, обладал иммунитетом. — Ну, с тем интерном. — С каким? — А я думал, ты дурачка только перед Кисегач включаешь, — одобрительно кивнул тот. — Я про… — Андрей Евгеньевич, вас срочно зовут! — раздался откуда-то истошный вопль Фила, и Быков не преминул воспользоваться шансом. — Будем считать, что на сегодня мы спасены, — говорил терапевт, спешно натягивая куртку. — Но только на сегодня, и твое героическое спасение собственной задницы мало поможет завтра, потому что «а» — этим ты еще больше привлек к себе внимание, «б» — я не могу навсегда изолировать тебя от общества в архиве и, наконец, «в» — когда дело касается слухов, наша больница превращается в самый настоящий базар, — Быков неожиданно развернулся и шутливо, хотя довольно чувствительно схватил Фила за горло. — Признавайся, змея подколодная, твоих рук дело? Вернее, твоего языка, который давно пора под корень обрезать? Ричардс вывернулся из хватки. — Не моего, — отрезал он и, неожиданно осмелев, добавил: — Но вы серьезно, Андрей Евгеньевич, считаете, что для всего этого нет никаких оснований? Терапевт не собирался сдавать позиции. — Я тебя, подлеца, утешал тогда! — Странно вы утешали, Андрей Евгеньевич, что у меня даже губы онемели, — пробормотал в ответ Фил и припустил без оглядки подальше от больницы.