Уже не романтика

— Ну вот, все отлично. Фил посмотрел на сунутый ему под нос снимок. — Да, — кивнул он рентгенологу и пошевелил освобожденной рукой. Та гнулась плохо и по ощущениям больше напоминала плохо сконструированный протез, но, по крайней мере, Ричардс избавился от тяжелого гипса. Он потер локоть и поморщился, пытаясь прогнать не слишком приятные воспоминания. Интерн задумчиво вертел в пальцах ручку, когда заслышал шаги Быкова — за столько времени, проведенном у него в подчинении, он мог выделить эти шаги среди всех прочих. Обычно они означали опасность, приближающуюся бурю, но сейчас Фил был искренне рад — еще бы, ведь это доказывало, что он все-таки небезразличен Андрею Евгеньевичу, который поддерживал его с самого начала и, очевидно, решил довести свою негласную протекцию до конца, навестив его даже после такой, казалось бы, примитивной процедуры. Ричардс успел даже пожалеть немного — теперь он был окончательно здоров и не нуждался в каком-то особом внимании со стороны начальника. Вопрос заключался только в том, останется ли это внимание? — Развлекаешься? — спросил Быков, выхватывая у него из рук исписанный листочек. — Ну вот, теперь твой почерк больше похож на почерк настоящего врача, — ухмыльнулся он. — Ты сможешь вводить людей в заблуждение по поводу своей компетентности. Фил молчал. Терапевт прищурился. — Признак воспалительного процесса в брюшине? — Симптом Щеткина-Блюмберга, — пожал плечами Ричардс. — Ладно, это слишком легко. Лучше скажи мне пример заболевания с неконтролируемой активацией комплемента. — Атипичный гемолитико-уремический синдром. — Хорошо. Похоже, некий процент твоего мозга сохранился. И, поскольку ты вернул себе управление конечностями, я поручу тебе новое самостоятельное задание, — Быков выдержал театральную паузу. — Например, выносить утки. Фил, конечно, привык к подобным финтам со стороны руководителя, но на сей раз разочарование было слишком велико и слишком неожиданно, что, должно быть, немедленно отобразилось на его лице, потому что усмешка Быкова из торжествующей стала угрюмой. — Эх, Ричардс, ты как щенок — тебя нельзя пинать без того, чтобы чувствовать себя виноватым. А я не люблю чувствовать себя виноватым. — Зато любите меня… пинать? — А как же? Я ведь садист, ты от меня бежать должен, как от огня. Интерн слабо улыбнулся и ткнулся лбом Быкову в плечо. — А еще ты, как щенок, ластишься, — мужчина потрепал Фила по затылку. — Хотя нет, ты не щенок. Ты кукушонок. — Почему кукушонок, Андрей Евгеньевич? — Почему, почему… Я свое гнездо вил, охранял, а ты в него свалился… чудной. Всех растолкал, взбудоражил. Я ради тебя, можно сказать, от родных детей отказался… — Попались, Андрей Евгеньевич. You can be nice too — я знал. — Чего-чего? Сейчас покажу тебе «найс», — пригрозил тот, но Фил уже перестал бояться и нагло потянулся за поцелуем. Быков почти грубо сдавил его шею так, что Ричардс подумал было мельком, что перегнул палку и окажется сейчас задушен, — но тут терапевт вдруг мазнул своими холодными губами по его собственным. Фил не позволил ему отстраниться, отчаянно вцепившись в чужой халат, прижимаясь едва ли не насильно — хотя, конечно, никто не заставит Андрея Евгеньевича поцеловать кого-то против своей воли, а это значило, что он только что бесповоротно отменил свой собственный план. Быков выпрямился. — Свернуть бы тебе шею за такое, да ведь рука не поднимется, — покачал он головой, и Фил подумал, что для него эта фраза звучала куда приятнее открытого признания.