***
Софи вертела в руках улику без единой мысли, как к ней подступиться. Добрый час от работы, пока не видит начальница, потратила на игру в криминалиста. Искала через «Гугл картинки», вбивала в поисковик описание, но ничего. Даже принюхивалась к белым пилюлям, простодушно надеясь на гены прадеда медика. Но итог был один и, к сожалению, совершенно неутешительный: как бы не напрягала собственные извилины, гладкий, без единого намека на этикетку пузырек, как был абсолютно бесполезной вещицей, так ею и остался. Эй! Где тут можно подписать договор с Дьяволом? С одним университетским демоном она уже заключила пакт, поэтому во второй раз ради дела даже и не страшно! Настроение неудивительным образом стремилось к нулю. Хотя одна мысль все же грела. Аж стыдно становилось, с каким трепетом ждала, когда стрелки наконец с оглушительным «тук» доползут до заветного полудня, и она, с чистой совестью и отнюдь не чистыми помыслами, отправится на обед. С Бенедиктом Ридом. И вовсе не в университетскую столовую, а в совершенно иное место, известное лишь ему. «Соф, на горизонте судный день, а ты, вместо того чтобы пораскинуть мозгами, как спасти ваши задницы из стремительно приближающегося пекла, тут слезливо размышляешь о предстоящем свидании. Браво. Браво!» Но даже вразумительные пинки разума не могли переубедить упертую Престон. Ее ждал безмятежный день в компании любимого мужчины и, совсем немного, их скромного расследования, которому она ни за что не позволит испортить уже пустившиеся вскач сутки. Похолодевшие ладони находят телефон прежде, чем Софи полноценно успевает осмыслить то, что задумала. Косится на мирно спящего мужчину, и палец замирает над надписью «удалить». Но лишь на пару секунд. Стыдливо сжав губы в тонкую полоску, отворачивается, а после уверенно давит. Семь букв, которые позволят прожить этот день нормально. И хотя противники сексизма заклевали бы ее за столь непотребное определение, Софи же свое поведение охарактеризовала как исключительно девчачье. Нелепость — совершаемая самкой, когда ее тихому счастью угрожает точно такая же, но хорошо знающая все подводные камни гиена, поскольку уже прошла этот путь. Глупо? Да. Эгоистично? Чудовищно. Жалеет ли об этом? Совершенно нет. И пока совесть еще не начала потрошить Престон клинком справедливости изнутри, та клятвенно пообещала себе, что расскажет Риду обо всем, но завтра. Сегодняшний день — ее. И он будет спокойным и безмятежным. Ложится обратно в кровать, приникая щекой к крепкой груди и призывая гулко бьющееся сердце успокоиться. Дверь громко хлопнула о стену, взбивая пыль и вырывая из мыслей. И Софи бы обрадовалась, но не стучит в этом университете лишь один человек — декан Миллер. Эта женщина даже во врата Подземного царства стучаться бы не стала. Влетела бы с ноги, тут же, словно дракон, опаляя местное убранство собственным пламенем. Как и всегда появилась, наговорила гадостей, засыпала нелепыми поручениями, всецело отвела душу и, совершенно довольная собой, свинтила обратно в свой кабинет. После таких похождений в голове всегда вертелся лишь один вопрос: «А собственно, что это вообще было?». Софи лишь покачала головой, зная, что все предыдущие пять минут своей жизни можно смело стереть из памяти. А потом еще поджечь и прах развеять над обрывом, хотя и это растраченные нервные клетки не восстановит. Дверь снова распахнулась, снова без стука. А глаз почти дернулся. Едва подавила порыв выкрикнуть что-то в духе: «Зачем нужна дверь, если тут и так, как проходной двор!». Хотя все же проорала это, что есть мочи, в своей голове, а потом смиренно подняла голову. И чуть не подпрыгнула от удивления. Как всегда с иголочки, до неприличного цветущий и столь же нахальный, Бенедикт Рид стоял в проеме собственной персоной, уперевшись плечом в косяк и взирая на нее совершенно особенным взглядом. — Я подумала, это снова Миллер, — все еще глупо хлопая ресницами, ляпнула Престон. — А ты ждешь ее больше, чем меня? — Разумеется, мистер Рид, — фыркнула и поднялась из-за стола, попутно хватая дамскую сумочку. И как обычно потерялась, растерялась и рассыпалась в пьянящем ощущении его присутствия рядом. Как нимфоманка вдыхала мужской запах, косила выдающий ее с потрохами взгляд, и в конце концов держала за руку. Вернее он держал, Престон же расплывалась лужицей в этой ладони, чувствуя, что на душе воркует глубокая и самая настоящая весна, а не то пестрое полулысое чудовище, что было снаружи. Опомнилась лишь тогда, когда они дошли до какого-то симпатичного кафе рядом с небольшим прудом. Место поистине прекрасное. Ни знакомых лиц, которые могли бы уличить их в запретной связи, ни шума большого города и вкусная еда, по крайней мере так сообщала лаконичная вывеска над входной дверью. Уже почти повернули ко входу, когда Престон вдруг остановилась и потащила их в совершенно другую сторону, к киоску неподалеку. И, к величайшему удивлению, купила... хлеб. Большо-о-ой такой багет, уже остывший, но по-прежнему хрустящий, которой бы несомненно сгодился для их скромного перекуса, но предназначен был совершенно для иного. «Престон — просто такая Престон» — решил он и сдался, когда та воодушевленно рванула в сторону птичьей стайки. Стыдно признаться, но ему до чертиков нравилось ее сумасбродство. Такая счастливая кормила голубей — хотя они вроде как пришли кормить ее — что язык не поворачивался напомнить этому ребенку о столь важном для взрослого организма упущении. Вместо этого, абсолютно по-плебейски, мужчина стоял рядом и неотрывно пялился, как Софи с сияющими глазами бросается крошками в разные стороны и уговаривает пугливых птиц поесть и подружиться с ней. Как искренне смеется, когда среди пернатых находится смельчак, чтобы щелкнуть клювом едва ли не у самой ее ладони, дабы заполучить заветный хлеб. И как она наивно считает великим достижением то, что голуби покидают безопасную дистанцию и вертятся у ее ног. Испытывает почти ужаснейшее угрызение совести, когда приходится схватить ее за руку и утащить прочь от этой огромной кормушки. Потому что обед не вечный, а ему тоже хочется побыть в центре внимания. И то, как они мирно попивали среднесортный кофе, сидя на террасе, и ее звонкий смех, и гуляющие по телу пьяные мурашки от одного лишь престоновского присутствия — все это создавало такое стойкое ощущение правильности царящей идиллии под раскидистыми ветвями дерева и совершенно попсовых лампочек, что становилось жутко. Откровенно говоря, сначала у Рида в голове поселилась вполне себе разумная мысль о том, что вот переспят они, и он успокоится. И волшебство сразу исчезнет, и смотреть на нее каждую секунду перестанет. Наконец начнет думать о насущных вещах, а не о ее шикарной заднице. Но либо никакого волшебства с самого начала не было, и это все чертова пестрящая своими амурными штуками быль, либо в детстве его случайно уронили в котел с зельем, и потому от этих «трах-тибидох» ему уже никогда не избавиться. «Что ты там, Бен, хотел некогда держаться от нее подальше? Отлично держишься. Спасибо, что на ногах хоть держишься. А не как цепной пес бегаешь за ней на четвереньках». Вздохнул и, решив, что раз уж миссия все равно провалена, и его с треском выгнали из команды спецагентов, потянулся через стол. Взял ее ладонь в свою, совершенно беспринципно направляя ту к своей щеке. И зарылся в мягкую, теплую кожу. — Ты похож на кота, — прыснула девушка, пошевелив пальцами у его челюсти на манер, словно почесывала питомца. — Я не буду это комментировать, — прикрыл глаза, насмешливо улыбаясь. «А ты похожа на Бэмби, Престон. Так себе союз, но меня устраивает». — Уже прокомментировал, — хмыкнула она и резко замолчала, почувствовав, как руку сместили влево, и кожи касаются уже мужские губы — самый верный способ добиться тишины от этой женщины. И неважно, куда этот поцелуй: в губы, в руку или же в другие губы. Хотя нет, после поцелуев ниже пояса она дает ему послушать далеко не тишину.***
Послеобеденное время текло на удивление спокойно, без обременительных визитов начальства и прочих казусов. Пока Софи разбиралась с очередными поручениями Миллер, Рид с поразительным рвением впихивал в головы студентов бесценные — те были пока слишком молоды, чтобы это понять — знания. В свободные же от лекций время продолжал примерять на себя роль следователя. Вот только дела совершенно не двигались с мертвой точки, как и у его напарницы по приключениям. Специально закончил всю работу пораньше, чтобы вернуться к потрошению улики и собственного мозга, но и тут Фортуна была не на его стороне. Его, как самого последнего клерка, отправили забирать у уже официально утвержденной на должность преподавателя Эллисон Смит какие-то бумажки. И он бы воспротивился, но на удивление смиренно признал, что пройтись по коридору и проветрить голову — дело, которое сделает более охотно, нежели начнет препираться с начальством, хотя несомненно бы выиграл этот бой. Ради приличия пару раз стукнул по двери, а после без разрешения вошел. И снова этот удушающе-сладкий аромат, который Бенедикт про себя называл аристократической вонью, настиг прежде, чем глаза нашли его обладательницу. Восседала за столом, почти по-царски, умудряясь вальяжно откинуться на спинку крутящегося стула, но при этом сохранять спину прямой, а грудь колесом — чистой воды магия. — Мне нужны отчеты с коференции по «Методологии преподавания для иностранных студентов», — бесстрастно осведомил и тут же обвел взглядом кабинет, подмечая, что новоявленная сотрудница еще не успела превратить это девственное место в свое вычурное логово. — Как невежливо, Бен. Ты даже не удосужился поздороваться! — обиженно сказала Смит и поднялась. Но либо та была посредственной актрисой, либо Бенедикт по кончику носа научился различать фальшь в ее поведении и словах. А впрочем, определенно второе. В общем, проигнорировал этот жест вселенской оскорбленности. Едва заставил себя стоять на месте, когда блондинка подплыла, все стремясь заглянуть в его глаза, которые были заинтересованы в чем угодно, даже в той жирной мухе, парящей возле окна, но только не в хозяйке кабинета и ее отчаянной попытке завязать светский — а может и не светский — разговор. — Здравствуй, Эллисон. Будь добра, бумаги и побыстрее, — все-таки посмотрел, смерив равнодушным взглядом и продолжил наблюдать за маленьким драконом, видимо вразумившим его раздражение — в отличие от одной особы — и теперь уже вполне проворно атакующим беловолосую барби. «Элли, а ты знала, что мухи слетаются лишь на гов... говорливых, излишне говорливых». Смит недовольно взмахнула рукой, прогоняя назойливое насекомое. — В чем причина такой спешки? — Если ты не заметила, я работаю, — ложь, наглая ложь, потому что занятия уже закончились, и он был свободен, как птица, не считая одного висящего отчета, который при желании может повисеть и до завтра. Но ей об этом знать совершенно не обязательно. Но Эллисон похоже столь конкретный аргумент не убедил и не воодушевил, а потому она продолжила свои попытки ворваться в его тыл, столь напористыми и беспринципными методами, что вяли уши. В какой-то момент Рид словил себя на мысли, что просто смотрит на ее лицо, видит, как шевелятся губы, но слышит лишь сплошное бла-бла-бла. Однако решил, что терпеливо дождется, пока та наговорится. Но похоже у кое-кого был вечный двигатель вместо голосовых связок и после пяти минут бессвязного монолога в одни ворота, он не выдержал. — Бумаги, Эллисон, — бесстрастно, но настойчиво повторил мужчина, упираясь усталым взглядом куда-то в стол позади нее и тем самым давая понять, что разговор уже донельзя утомил, как и ее нелепые попытки всколыхнуть в нем то, чего уже давно нет. Фыркнув, хозяйка кабинета, скрипя зубами, в прямом и переносном смысле, сдалась и оскорбленно прошествовала к рабочему месту. С такой злостью схватила бедные бумажки, что те прогнулись под ее пальцами, а разъяренная рука при размашистом движении случайно столкнула со стола сумку, рассыпая по полу ее содержимое. Отчеты разлетелись следом. Немая сцена из ромкома просто. Вот Смит успокаивается, и они оба приседают, Бенедикт обреченно, а она уж слишком радостно, чтобы собрать документы и ее вещи. Едва ли слюни не пускает, когда между их рук, четко посередине, оказывается от самый заветный листок, который они непременно должны схватить оба одновременно, так, чтобы пальцы соприкоснулись! А потом бы она кокетливо посмотрела в льдистые глаза, глупо похихикала, и непреступная скала в виде профессора Рида наконец бы двинула к своему Магомеду... Но, проигнорировав все эти шаблонные сценарии, Бенедикт потянулся не за куском бумаги, а за тем, что привлекло внимание. За склянкой болотного цвета, бликующей совсем рядом с его ногой. Подхватил двумя пальцами и уставился, удивленно повертел в руках. И вопрос с губ слетел прежде, чем один плюс один сложились в уверенную двойку: — Что это? Это — ключ к свободе. Это — разгадка его персонального бытия, развращенного безумными заданиями. Это — отличный повод блеснуть перед Престон своей удачливостью и совсем немного дедукцией. — Это мое! — выхватывает пузырек, а побледневшее лицо полнится красными пятнами. Раздраженно запихивает его обратно в сумку. Когда же поворачивается к мужчине, светлый лик снова миролюбив и добродушен. — Извини, ничего важного, просто витамины. Время года такое! Организм уже сам не справляется. «Лица не разглядел, но этот человек был некрупным и невысоким, в мешковатой одежде. Скорее всего, либо совсем хиленький парень, либо же девушка...» — Вот как, — а хищная улыбка так и лезет на губы, потому как назойливая разгадка наконец настигает центральной извилины мозга, но лицо спокойно, как затишье перед бурей, потому что Бенедикт ни за что не даст ей понять, что знает больше, чем той хотелось бы. — Спасибо за отчеты, — шантажистка. «Э-Эллисон, голова предназначена не только для украшения, ею иногда надо думать. Например когда разбрасываешься уликами». И если в невероятное совпадение мужчина еще мог поверить, то красноречивое смятение на застывшем лице и вспыхнувшее, как спичка, раздражение говорили сами за себя. Он попал в яблочко, в самую сердцевину со своей догадкой. Была лишь одна несостыковка. По официальной версии эта дама объявилась немного позже произошедшего с ними казуса. Но от чего-то уверенность в том, что та по-попросту залегла на дно по приезде в город, была слишком сильна. Но, как бы там ни было, зачем? Хотя предельно ясно, к чему был весь этот детский сад с недетским оружием. Она поступала ровно так же, как и месяц спустя после их расставания, когда не брезговала даже самыми грязными методами завоевать его расположение обратно, поскольку новый любовник наскучил. И было все это так тошнотворно жалко, а для него еще и чертовски иронично, что хотелось обсудить тему на повестке дня с не удавшейся «Сплетницей» прямо здесь и сейчас. Но, слишком рано. Месть — блюдо, которое подается холодным. Оставался последний вопрос: весь этот фарс — воля случая, или же Софи стала его участницей не случайно? Но с этим Бенедикт разберется позже. Поднимается и в прекрасном расположении духа ускользает прочь, не забыв, как хорошо воспитанный мальчик, прикрыть за собой дверь. Мама бы гордилась. А отец бы гордился тем, с каким каменным лицом его сын это проделал. Уже предвкушает, как расскажет о своем нескромном открытии Престон, и как они вместе станцуют на пепелище неудавшегося шантажа победный танец злорадства. Наконец-то Шерлок несет отличную весть для своего Ватсона. Отнес отчеты, а потом сразу — к Софи. Под удивленные взгляды уже разбредающихся по коридорам коллег, которые уверенным шагом спешили домой. Та, как и всегда, сидела за работой, зарывшись с головой в гору документации с водруженными на нос очками и чуть покрасневшими от долгой работы за компьютером глазами. Увидев Рида в дверях, удивленно вскинула брови, тут же переводя взгляд на часы. Покачала головой, устало признавая, что от привычки засиживаться допоздна если и избавится в жизни, то точно не в этой. А Бенедикт все стоял на пороге, распираемый желанием выложить все карты на стол, но с каким-то плутовским наслаждением занял выжидательную позицию, пока девушка поднимется из-за стола и подойдет совсем близко. И вот она. Стоит перед ним, готовая выходить, с шашкой наголо и счастливым взором. А он внезапно нет. Потому что опять у него сдвиги по фазе и перестановка приоритетов. Будто коробку передач разом переключили с третьей скорости на задний ход. Потому что молодая лаборантка вдруг показалась ему катастрофически недоцелованной, недотроганной и недолюбленной. И точно также спонтанно решил, что все может подождать, потому что намного важнее долюбить ее, прямо здесь и сейчас, прямо на столе, который так заманчиво маячит за ее спиной своей прочной столешницей. Легкая полуулыбка скользнула на губы. Повернул ключ в замке и уперся спиной в дверь, вскидывая подбородок и лукавый взгляд. Периферия сознания — штука странная, иногда сразу подмечает опасность, вопя во всю спасительную глотку, а иногда, как сейчас, мирно затыкается, упорно делая вид, что в принципе не существует. И вместе хозяйкой с интересом ждет продолжения. Бенедикт отталкивается от деревянной поверхности и медленно идет вперед, неотрывно смотря в самые глаза. Сильные руки упираются в стол по бокам от девичьих бедер, и мужчина бесстыдно нависает сверху, обдавая своим дыханием алеющие щеки. — Как тебе идея задержаться сверхурочно? Сорвавшийся с губ изумленный выдох говорит красноречивее слов, но Софи, во славу всех праведных дев и рокочущего разума, пытается сопротивляться. Начинает сбивчиво и невнятно тараторить: — Нас могут увидеть! — упирается ладонями в его грудь, но едва ли с таким «напором» оказывают сопротивление. — Мы и так уже крючке! Если будет еще что-то более компрометирующее, чем то фото — это конец! — Все уже разошлись по домам, — низко, хрипло и обволакивающе, как самый густой туман, который уже скользнул в ее податливую голову. В самое раскрасневшееся от бархатного голоса ухо. Едва сдерживается, чтобы не воспользоваться своим козырем, но с каким-то мазохистским удовольствием оттягивает этот триумфальный момент и уже не слушает нелепые протесты, а уверенно ведет дорожку из поцелуев по шее. — Б-Бенедикт...— и как бы не хотелось сопротивляться, не может. Снова. Будь проклят этот дьявол-искуситель. Мужчина небрежно сдвигает в строну бесчисленную макулатуру и усаживает Престон на стол. И даже так она ниже него, лишь щекочет своим дыханием подбородок, смотря снизу вверх темнеющими глазами. Проводит рукой по упругим кудрям и откидывает их за спину. Какая же непростительно красивая. Влажная полоска по контуру губ, и язык уже врезается распахнутый рот, пульсирующий жаром в его собственный, распаляя. Что-то шепчет прямо в поцелуй. А потом, к ее и своему собственному удивлению, Рид опускается на колени. Не то снимает, не то сдирает проклятый капрон, тут же успокаивая внутреннего чопорного англичанина мыслью, что непременно купит ей новые силки для ног. А затем снова порвет. И так по бесконечному кругу. Потому что планы на Престон у него были долгоперспективные и грандиозных масштабов. Обманчиво невинно касается губами коленки, устраивая стройные ноги на своих плечах. Ведет дорожку вверх по внутренней стороне бедра, от которой дрожит все тело. Прожигает в коже чертовы дыры. Почти добирается до трусиков, когда решает, что именно здесь — то самое идеальное место для его засоса, за который не пожурит ни она, ни окружающие, а он даже завтрашним вечером сможет наслаждаться этой темнеющей на смуглой коже меткой. — Здесь отличный вид, — ухмыляется и из-под ресниц смотрит на зардевшуюся Престон, не привыкшую к подобного рода комплиментам и разговорам. Которая тут же стыдливо пытается спрятаться и свести ноги. Удерживает разведенные бедра с мстительным удовольствием. Одна из его фантазий «Топ десять» перед ним — Престон, на столе, с бесконечно распахнутыми зелеными глазами и такими же распахнутыми ногами, из-под задранной юбки и зияющей утратой в виде трусов, которые он заботливо с нее снял. И прежде чем девушка успевает предпринять еще хоть какую-либо попытку к отступлению, касается ее губ, проводя языком, и губы наверху тут же вторят этому движению сдавленным стоном. — Довольна, Престон? — ведет рукой вверх и надавливает на клитор, чуть сжимая. И взгляд, прямой, в самые глаза. Словно чертово признание. — Я не просто у твоих ног, а даже между ними. Ответом служит рваный вздох, когда Бенедикт вновь склоняется к ней, щекоча мягкую кожу бедер своими волосами и отправляя Престон куда-то в другое измерение, состоящее исключительно из вспышек, сосущего жара и закатанных глаз. А в голове лишь влажный блеск на искривленных довольной усмешкой губах, оставленный ею. Запускает руку в его волосы, уже не зная, притягивая ли еще ближе или же отстраняя, потому что с каждым движением умелых пальцев и горячего, твердого языка становится почти болезненно хорошо, попросту невыносимо. Так, что сводит все внутренности от этого палящего безумия. Сама насаживается на его пальцы, когда мужчина поднимается с колен и целует, оставляя на губах ее собственный вкус. Вспомнила, как в нежном возрасте думала, что подобное с ней никогда не произойдет. О том, как наверное это противно и ужасно. Но сейчас все эти нелепые мысли рассыпáлись в прах, смятые его настойчивыми губами и грубыми пальцами, пялившими ее с уносящей за пределы стратосферы скоростью прямиком куда-то на Венеру, самую жаркую планету в их солнечной системе. Просто, «Газпром — мечты сбываются». Просто, держи свой пирожок с полочки, падшая женщина, да подарок на Рождество на блюдечке. Когда чувствует, как сокращаются ее стенки, а ноги дрожат, Рид начинает двигать рукой лишь быстрее. С каким-то первобытным наслаждением смотрит прямо в лицо, потому что жаждет увидеть, как Престон выглядит, когда кончает. Притягивает лохматую голову за затылок, заставляя полуприкрытые глаза смотреть на себя. Склоняется совсем близко, обмениваясь с ней рваным дыханием в лучших традициях цыганского поцелуя. И готов взорваться следом, когда та протяжно стонет, вскидывая свои красивые брови и подмахивая ему трепещущими ресницами. Простреленный зеленью затуманившихся глаз. Смаргивает пестреющие перед взором круги. — Мы только начали. Звук расстегивающейся ширинки звучит, как звонок второго акта. Самого лучшего спектакля — хотя, это скорее опера — в ее жизни. Закусывает губу, в то время как в голове эхом отдается этот вибрирующий, сотрясающий стены безмолвного помещения звук. Мужчина закидывает одну ее ногу себе на плечо, а вторую устраивает на поясе. Поцелуй в голень, под неотрывным девичьим взглядом и толчок, медленный, тугой, заполняющий во всю длину. И все. Теперь уже точно все. Пока, разум. Пока, логика. И, конечно же, прощай, инстинкт самосохранения, потому что при сильном, и даже не очень, желании можно было с легкостью расслышать стоны и прочие нецеломудренные звуки, вполне отчетливо доносящиеся из скромного кабинета одной, якобы одинокой лаборантки. Смеются, когда кто-то из них — тайна, которая навсегда так и останется нераскрытой — ненароком сталкивает баночку с канцелярскими принадлежностями. И карандаши и ручки так ритмично сыплются на пол в такт их стонам, что это воистину прекрасней самой безупречной токкаты. — Миллер меня убьет, — хрипло констатирует, а в глазах так и пляшут черти. Насмешливый судорожный вздох. Бенедикт склоняется к ней, меняя угол проникновения: — Представь, что она с тобой сделает, если узнает причину этого погрома, — жаркий шепот в самое ухо, пробирающий до мурашек. И мысль. Снова шальная, в духе ее безрассудства. И пусть. И пусть небо грохнется на землю. И пусть взрослый мир с тошнотворно-правильными решениями и думами о будущем подождет. Так и запишите! Тонкие руки спускаются вниз, задирая свитер и оглаживая точеные ямочки на пояснице, пока сама Софи, безнадежно распластанная и подмятая горячим телом, стонет имя. В губы, в шею, в недры сознания. Как заведенная повторяет имя того, кто заставляет ее забыть собственное. «Престон, блять, снова ты это делаешь. Я же запретил тебе! Еще в тот день, когда ты десантировалась в кабинет со своей подружкой, а потом и в мою голову. Не. Смотри. На. Меня. Так. Прошу тебя! Своими зелеными глазищами. Такими огромными и такими бездонными. Потому что иначе...» Додумать не успевает. Потому что она все. И он все. Конец-феерия-шампанское. Шабаш на разлет. Потому что нельзя так надрывно стонать, безнадежно прекрасно закатывая глаза и высовывая язык, не отвратно-пошло, как в дешевой порнухе, а так, что ему тут же хочется наклониться и засосать ее до самых гланд. Просто нельзя. Незаконно. Запретить-запретить-запретить. Запретить кому-либо кроме него смотреть на нее. Ослепленный, падает сверху, придавливая быстро вздымающуюся грудь своей. А внутри на смену пышущей волне жара приходит несвойственная ему нежность. Снова этот эндорфин творит с ним всякие странности. Застегивает ширинку с каким-то мальчишеским удовольствием, смело ставя галочку в дневнике для их с Престон достижений над графой «Секс в одежде». — Думаю, самое время сообщить отличную новость, — поправляет ворот с до неприличного самодовольной улыбкой и расправляет плечи. — Я выяснил, кому принадлежит та склянка. Софи так и замирает на месте, не опустив до конца юбку и оставляя ее призывно обхватывать ноги чуть ниже бедер и намного выше приличного. — Что? Как? «Ох, Престон, мне очень сложно разговаривать, когда ты в таком виде». Юбка наконец опускается на заявленную производителем длину, и мужчина приводит в порядок разбежавшиеся мысли. — Секрет, — не удерживается и дразнит, мягко обхватывая подбородок. — Бенедикт, я серьезно! Скажи мне, — пытается отстраниться, но по итогу лишь улыбается ему в губы и «бесконечно недовольно» сминает свитер. — Опустим ненужные делали. Скажу лишь, что под безликой подписью «Доброжелатель» все это время скрывалась одна моя пренеприятная бывшая, — проводит ладонью по мягкой щеке. — Вы, кстати, уже знакомы. Напрягается, когда не получает должного вопля радости, восхищения и прочей мишуры. «Престон, если ты не заметила, я тут фактически шкуру мамонта тебе принес, а у тебя вид, будто я опоздал на пару тысячелетий со своим подарком». Непонимающе смотрит на ее лицо, выражение которого можно назвать лишь...странным. Да даже описать такое нельзя. Удивленно-напуганное-пристыженно-прозревшее. И это далеко не полный набор. И когда Софи внезапно дергается и отступает на шаг назад, утробное волнение уже не дремлет, а улыбка сползает с лица. Хочет что-то сказать, раскрывает рот и смотрит ему в самые глаза, но не издает ни звука. А потом, словно что-то обдумав, обреченно направляется к своей сумочке и, чуть помедлив, протягивает свой телефон с открытым сообщением. — Я хотела рассказать все завтра! — не знает, оправдывается перед собой или перед ним, а руки по привычке находят друг друга и начинают заламывать настрадавшиеся пальцы. — Хотела чтобы этот день мы провели вдвоем! И... Я... Мне жаль! Прикрывает глаза, чтобы не встречаться с ним взглядом — Почему сообщение только на твоем телефоне? — голос звеняще спокойный. — Я... удалила с твоего. И уже смиренно ждет, когда Рид начнет кричать, а потому сжимается с готовностью принять его словесный удар. На секунду зажмуривается, но когда чувствует на своих плечах сильные руки, удивленно вскидывает голову. Успевает лишь проехаться любопытным носом по свитеру и упереться взглядом куда-то в бордовую ткань. — Дура — и так много вложено эмоций в это короткое слово, без единого намека на оскорбление, что по спине пробегают мурашки. Стыдливо прячет голову на мужской груди, безоговорочно признавая факт, что она — дура, а он — еще лучше, чем думалось. Наврала ему с три короба — ладно, не наврала, но утаила — а Бенедикт, вместо того чтобы швыряться книгами, оскорблениями и негодованием, прижимает ее к себе, тут же прощая, словно та уже посетила парапет искупления грехов и вернулась все такая же невинная обратно. — Я испугалась, — сколь легко, столь же стыдливо признает, шепча это куда-то в ключицу. — Чего ты испугалась? — раздраженно осведомляется мужчина, заранее зная, что ответ ему не понравится. — Что ты согласишься на условия, — сильнее сминает свитер пальцами. — Понимаю же, как для тебя важна работа. Ты так долго добивался своей должности, а я... А я появилась в твоей жизни совсем недавно и поэтому могу понять если... Просто затыкает поток этой бессмыслицы. Собой. Своими губами. Почти грубо сминая девичьи. Транслируя этой глупой женщине все свои полыхающие праведной инквизицией мысли через рот. Как воздушное дыхание, только круче. «Ради всех святых, Престон, заткни ту пробоину в своей голове, через которую в твою черепную коробку забралась вся эта ересь. Мне непросто. Я чертовски зол, но ради тебя, вместо того чтобы сжимать кулаки, сжимаю твои кудри. А ты подливаешь масла в огонь!» — Просто закроем эту тему. Не хочу больше слышать эти глупости, — взволнованно выдыхает, прикрывая глаза и запрокидывая голову. — Престон. Так, чисто для справки. Я бы не стал спать с ней, — с нажимом смотрит в светлеющее лицо. — Это ясно? — Ясно, — краешком губ улыбается. Вяжущее чувство наконец отпускает, и Софи отводит взгляд, от чего-то запоздало приятно смущенная этой его твердолобой маскулинностью и всколыхнувшимся ощущением а-ля «за каменной стеной». И, когда мозг, не обремененный ревностью, заработал в штатном режиме, девушка наконец узрела в самую суть преподнесенной ей новости. Нетерпеливо переступив с ноги на ногу, воодушевленно выдала: — Нам есть чем крыть! Мы же раскрыли ее личность! — И это ничего не дает, — устало упирается подбородком в лохматую макушку. — Думаешь ее это не припугнет? — Конечно, припугнет, — он хмыкнул. — Но, по факту, у нас против нее — ничего, у нее же по-прежнему есть компромат. Нам нужен ответный козырь в рукаве. «Эллисон может и прогнется после угрозы и последующей рокировки, но она же, как змея, пока не заплюет все своим ядом и не отведет душу, не успокоится». — Угрозами мы только поторопим ее в исполнении плана. Готов поспорить, что уже на следующей день нас будет ждать Миллер в футболке с тем самым фото и подписными листами. — Тогда, что ты предлагаешь? Бенедикт шумно выдохнул, чуть рассеянно перебирая рассыпавшиеся на плечах кудри. — Сделаем так...