Источник милосердия

Незыблемых стен Библиотеки Жнецов не касалось время. Отвлёкшись, Гробовщик утомлённо потёр виски и закрыл обе книги жизни, лежавшие перед ним. Уже выучил их наизусть, всё без толку. Минула почти половина отведённого жнецу срока, а у него никак не получалось соединить звенья повседневности, чтобы протянуть к исходу цепь случайностей. Чего-то не хватало. Чего?.. И кому из двоих остаться — Грете или Ани? Дети. Нет, они не из тех, что перевернут мир или совершат прорывные открытия. Он изучил каждую чёрточку их характеров, отследил все поступки и их мотивы. Ани — вдумчива, спокойна, предпочитает тишину. И разговаривает с призраками, точно не от мира сего. Однако эта тихоня вдруг взрывается вихрем, не спуская выпадов от сестры. Лисичка. Грета — капризница, кокетка и задира, её шалости часто на грани. Девчонка — огонь. Она была схожа с Греллем в своём своенравии, странно и неожиданно. Игры этих детей между собой порой так напоминали их собственные… Чем ближе их узнавал, тем больше находил невозможных аналогий. Гробовщик поневоле усмехнулся. Просто он тосковал по Греллю. Любовь? Откуда бы в изорванном сердце… Только было нельзя без него, без этой необходимости лететь на его бьющееся пламя, чтобы прикрыть его от сметающих бурь, сберечь огоньком в нудной слякоти, — и счастливо задыхаться в кровавом шёлке волос, удержать в ладони волнение его чутких пальцев… За него любому перекусит горло. И, со всей откровенностью, явился сюда не столько заново полистать пройденные страницы, сколько напрямую прояснить намерения Департамента по Греллю Сатклиффу. При Гробовщике Уильям чувствовал себя не вполне удобно. Некоторые в Департаменте поговаривали, будто Т.Спирс занял его место, но вакансия начальника третьего отдела освободилась, когда этот жнец числился в отставке. — Почему вы, — Уильям сделал упор на обращение, — беспокоитесь о нём? Помнится, прежде вы с ним дрались и, по слухам, готовы были убить друг друга. Его руки с расслабленно сложенными пальцами, точно в гробу, мёртво лежали на тёмной глади стола. — Мне не хотелось бы потерять удачного спарринг-партнёра. Редко удаётся встретить подходящего, по себе, — безмятежно ответил Гробовщик. — Пока он не вычеркнут из реестра. Но хилеры не восстановили жнеца. Мы изучаем причины случившегося сбоя, — сухой ответ, и быстро спрятанный взгляд, что наткнулся на устало спокойные глаза, давно разучившиеся плакать. — Я ожидал это услышать. Менее всего Уильям готов был говорить об этом с Лисом, жнецом номер… неважно. Не сдержался. — Вы же понимаете, в своём нынешнем состоянии он опасен, особенно в мире смертных, неуправляем и непредсказуем. И вы знаете, как предписано обходиться с буйным призраком. Не могу обнадёжить, что с ним поступят иначе, и есть ли для него иной путь. — То есть, и речи не идёт, чтобы ему вернуться в Лимб, уже не упоминая о служении, — на лице напротив полное бесстрастие. Уильям сдался. — Хилеры утверждают, сжигающая его боль в нём самом, и его не исцелить без изменения сущности. На что нужно его согласие. Но он сбежал, едва уловив какие-то перемены в себе, — начальник отдела с усилием выправил просевший голос, заодно и очки. — Слишком мятежная душа, больная. Жнецы должны быть душевно здоровы. И лучше милосердно отпустить его, избавить от страданий, направив остриём косы в общий поток. Может быть, вы это сделаете, если найдёте, — добавил с какой-то обречённой надеждой. Внезапный хлопок снаружи по оконному стеклу, как нацеленный толчок, заставил задрожать стакан с водой на столе. Этаж далеко не первый и не последний. Оба собеседника подскочили. — Кажется, кое-кто не согласен с вашими методами, — Гробовщик скрыл нечитаемую улыбку. Заиндевелый отпечаток ладони на стекле растаял смутной тенью. — Значит, пусть предложат альтернативу. Но обычно Наблюдатели не вмешиваются в заботы Департамента, — ответил Уильям, слегка досадуя, подошёл к окну прикрыть жалюзи. Привычные циркуляры руководства хотя бы заумными словами излагались на бумаге. А эти знаковые предупреждения выбивали из размеренной колеи, и не пренебречь ими, как делают смертные. Сколько проблем из-за Сатклиффа… — Поймите, я не вправе действовать за рамками предписаний и Устава, а в них простые формулировки, — вырвалось в сердцах. — Нам положено везде соблюдать порядок. Да, в этом восхитительно правильном, упорядоченном мире недопустимы отклонения, в отличие от мира смертных. Трава только зелёная, каждый куст и камень строго на своём месте. Чёткие квадраты зданий идеальной симметрии. Здесь не лгут, но жёсткая правда не имеет вариантов. Решения прямые, как линейка, никаких полумер, будто существует лишь да и нет, чёрное или белое, без оттенков. И помощь как наказание, если не справился сам. Но Уильям оговорился, призрак красного жнеца обнаружат, едва он себя проявит. Как долго Грелль сумеет сидеть тихо?.. Беззвучно печатались шаги ударами пульса, в такт мыслям. Гробовщик глянул на заходящее солнце. Надо успеть до заката. Успеть проскользнуть в зыбкой игре теней на пересечении сумерек со светом, — чтобы вынырнуть среди живых в затемнённом пролёте подземного перехода. Тонкий звук в спину, как тревожное предупреждение, нарастал пилящим зудом, зависшим на одной ноте. И обрушился шумом большого города, охватив пыльным гулом суматошного мельтешения жизни. Осталось ступить из подворотни на затёртую мостовую, сливаясь с вереницей людей. Вот и знакомый сквер, где удобно было просиживать на скамейке, отслеживая своих подопечных. В стороне подростки стайкой теребили рыжую девчонку, хватая за руки. Она огрызалась дерзко и отчаянно. Не вмешиваться. Жнецу нельзя вмешиваться в человеческие распри, к чему бы они ни вели. Но можно, не останавливаясь, пройти вблизи, мимоходом расслабленно протянув: «Привет», — именно этой девочке, с улыбкой мертвеца блеснув льдистым взглядом из-под чёлки. Притихшие дети расступились, с опаской пропуская реального гота, обдавшего холодком и чем-то сладко-пахучим, похоронным — это они чувствуют инстинктом, даже ни разу не сталкиваясь со смертью. Когда хочется отстраниться, отодвинуться, чтобы не задело, уже не до выяснения отношений. И они пока побаивались непонятных взрослых. Мальчишка, вцепившийся в Грету, только спросил ошарашенным шёпотом: «Ты его знаешь?!». — Пошёл ты!.. — опомнившись, она отдернула руку и побежала догонять длинноволосого знакомого. Шмыгнув носом, присела к нему на облюбованную лавочку, нечаянно выронив торчащую из кармана помятую книжку. «Как заклинать духов». Не успела подхватить первой. — Ух ты, — Гробовщик быстро пролистнул страницы. Дешёвая брошюрка из тех, что продаются на каждом книжном развале, рукоделие от безделья. — Отдай! — девчонка сердито выхватила у него книжонку, снова упрятав. — Тебе какое дело? Почему книжка, понятно — по малолетству доступ в интернет ей ограничен. Однако не замечал у неё интереса к подобным вещам. Что он пропустил? Грета не любила ссоры, хотя сама нарывалась на них постоянно. Подумав, кинула на него короткий взгляд, привычно прищурилась. — Ты ведь гот, значит, не будешь смеяться. У нас дома завёлся призрак, — торопливо сообщила, таинственно понизив голос. — Ты уверена? — искоса острый взгляд. Только этого не хватало. Какая тварь посмела прицепиться к детским душам. Потому жнецы сами не открывают у смертных наружные двери и окна, чтобы не запустить по своим потусторонним следам какого-нибудь паразита извне. Лис всегда предельно осторожно выверял собственные ходы. Мысль, что Ани проболталась сестре о нём самом, он сразу отмёл. Там было нечто иное и, по словам Греты, прямо сейчас. — То дверца шкафа раскачивается туда-сюда, катается он на ней, что ли. Может смахнуть что-нибудь, будто ему не нравится. Игрушками кидается, — она не придумывала, скорее, не договаривала, рассказывая неохотно. — Какими игрушками? — Ну, мягким медвежонком или мячиком. Отбросишь, а оно назад прилетает, — девочка говорила, опустив глаза и черкая по земле носком обуви. — А вчера мы рисовали и убежали гулять, не убрали. Когда вернулись, вся бумага была перепачкана красной краской, и отпечаток ладони, словно кровью размазан… Стремительный взмах белёсых ресниц, и снова их сень упрятала зеленоватый посверк среди небрежных прядей. — Красной, — уточнил, как ослышался. Девчонка кивнула, вздохнув. — Он пугает. Ему всегда мало красного. Ани как бы слышит его, шепчется ночью, думает, я сплю… Она не сумасшедшая! — спохватилась, наконец подняла голову. — Делать-то что? — спросила по-деловому озабоченно. Жнец точно знал, что делать. Взлетел бы, сорвавшись с места… Но ей этого не объяснишь. Он шевельнулся. — Ничего. Разве что… подвесь колокольчик. Призраки не любят его звона. — И всё?.. — у Греты в недоумении округлились глаза. — Да, — отозвалось бархатным мурчанием. — Подумай, что вам может сделать бесплотная тень, только пугать. Лучше не обращать внимания, будто нет его, и не было. Он пошумит и уйдёт, — на бледно-сером лице проявилась отстранённая улыбка, тоже почти призрачная. Девчонка неуверенно заёрзала, не решаясь отодвинуться. Её странный знакомый, с туманным потоком волос по тёмной одежде, сам чудился призраком, что вот-вот растает в сгустившихся сумерках, прямо на глазах. И привычный сквер при уютном свете фонарей показался вдруг сказочным островком какой-то нездешней, нереальной жизни. — Только окно оставь открытым, — донёсся низкий, мягкий голос, как в стороне. — Оно у нас теперь всегда приоткрыто, для свежего воздуха. А мне холодно! — отчаянно подскочившая Грета даже притопнула ногой. Убежав по дорожке, она скрылась за глухой дверью подъезда. Юным девочкам поздно гулять в такой час. Она уже не могла заметить, как над пустой скамейкой на мгновение черкнул отблеск острой полосой по ровному желтоватому свету. Видимо, в фонаре коротко замкнула электрика. Влажную тишину сквера наполняло лишь едва слышное шуршание, будто по крохотным веточкам настукивали скорые капли дождя. Шорохи по углам стали привычными, не понуждая каждый раз зажиматься, тревожась. Греллю не нравились тепло-молочные запахи детства, но эти девчонки уже начали пользоваться косметикой. Добрался до неё, как до сокровищницы, и перебирал тюбики губной помады. Розовая, розовая, перламутрово-розовая, розовая с блёстками… Отвратительный цвет. Будто здесь могли найтись чистые оттенки сочного красного. Беспокойные дети опять заспорили. Вдвоём ринувшись, перевернули ящик с игрушками, слепо толкнув занятого Сатклиффа, помады рассыпались. На что девчонки не обратили внимания, шумно выясняя, куда и кто подвесит выхваченный из мелочей колокольчик. Вот какой беспорядочно бренчащий перезвон раздражённо давил на слух. Как и очередные звонкоголосые препирательства с короткой стычкой. Сейчас он их быстро разделит, и прежде всего этот назойливый колокольчик — коса смерти ювелирно режет всё. Будто резким порывом ветра Грету откинуло на кровать; вскрикнув, Ани рванулась к ней. Вряд ли они что-либо разглядели и поняли. Но режущие зубья цепи не успели дотронуться до колокольчика, Грелля остановил холод отточенного лезвия у горла. — Здесь мало места для игр… — знакомое шипение в ухо, и на миг прижавшийся сзади Гробовщик швырнул Сатклиффа к распахнутому настежь окну. Кувыркнувшись в оконный проём, Грелль слёту встретил Гробовщика яростным выпадом бензопилы. — Хочешь поиграть? — с вызывающей насмешкой Сатклифф извернулся, атакуя. Удар пришёлся вскользь по рукояти косы, и вновь столкнувшиеся лезвия рассыпали искры. — Какая драма! Жнец оберегает детишек, которых собрался отправить на тот свет! — зубоскалил он между тем. — А ты захотел помочь мне в этом деле? Снова замах бензопилы в неистовстве, но прямой удар лишь рассёк воздух. Грелль взмыл на крышу. — Тебя только здесь и можно застать! Ты игнорируешь меня, — бегущая зубастая цепь опять с взвизгом саданула по несокрушимой косе. — Не видишь. Не замечаешь, — ещё удар, и ещё. — Что случилось? Не устраивает моя нынешняя форма? — Я искал тебя, видно, плохо искал. Грелль черпал силы во вдохновении боя. Однако это не могло долго длиться, и его противник не плескал колючими волнами агрессии в нападении, лишь прикрывался своей смертоносной косой, бессовестно гасил удары, как хлёсткие пощёчины, не давая коснуться. Внезапно он пропал из виду, а следующий выпад вновь оказался в пустоту. И тотчас чужая ладонь жёстко перехватила запястье, почти заломив руку с бензопилой, и вместо леденящей остроты металла на горле холод костяных пальцев, вынудив остановиться, слабея, оцепенеть. — Отпусти… — медленно выдавил из себя Грелль, глотая комок, застрявший тающим льдом. И, выпущенный, Грелль сам исчез, отступив на край крыши, сорвался куда-то вниз по другую сторону. В темноте больше некуда было спешить. Но, пока Гробовщик добрался до своего приюта, напрямую по крышам, даже там, в полумраке гостиничного номера с видом на кладбище, трепетало ожидание. Оно как застыло на самом волнительном моменте, когда перехватывает дыхание, и каждый случайный звук почти отдаётся по коже, чуть не болезненным прикосновением. Словно вот-вот послышится привычно лёгкий перестук каблуков, повернётся дверная ручка… Грелль сидел на окне, вернее, его тень заслонила мерно льющийся в комнату свет луны. Повернул голову, вместо глаз у него только изжелта зеленоватое свечение, с проблеском, его взгляда больше не прочитать. Прямая, жестокая правда — он мёртв. Задерживаясь у живых, он терял облик, постепенно утратит себя, свою сущность: скоро всё знакомое станет для него бессмысленным и пустым, самые светлые воспоминания покажутся ему чужим сном, зачем-то отягчающим душу. Потом его всё равно утянет за млечное марево потока, в небытие. И в запасе менее сорока дней, человеческих дней, чтобы не дать ему уйти. — Ты можешь укрыться здесь, — проронил Гробовщик, размеренно зажигая плавающие свечки в плоской посудине с водой, одну за другой. Зыбкие огоньки, колеблющиеся в ряд на водной глади, освещали её мерцающую темноту — словно в проталине на заиндевевшем окошке проявился мост, без возврата уводящий в иное. Соскочив с окна в комнату, Грелль двинулся по ней косматой тенью. — Ты веришь, что от этого холода можно укрыться? — насмешливо просквозило, открыв острые зубы в разорванном провале рта. Убирая пятернёй рассыпавшуюся чёлку с лица, Гробовщик шагнул навстречу, перейдя из плотного состояния в бесплотное для мира смертных. — На этом уровне всегда холодно. Нулевой уровень, точка отсчёта. Переходный коридор, в котором отсутствует любая энергия. Отсюда внешний мир как за стеклом, приглушены его краски и звуки. Реальны лишь ощущения здесь, они ослепительно ярки, чувства обострены до предела. И здесь Грелль ещё в привычном виде, проявились черты, его глаза живые, красивые. Рывком Гробовщик прислонил его к себе, не дав опомниться. Он наскоро расстёгивал одежду на обоих, тонкую прослойку, защищающую от всего обилия пронзительных ощущений. Телом к телу можно согреть. Слишком быстро распахнулась рубашка, овеяв сразу всеми запахами, щемяще родными и распознаваемыми вновь, по которым изголодался. Ласковые губы безотчётно прошлись от макушки склонённой головы до виска, задевая волной дыхания. Прижатый всем существом, Грелль сам зарылся руками под его одежду, тесно обвив. Пальцы обжигали, словно раскалённые, впиваясь касаниями. Он с упорством уворачивался и, не успевая, тут же подставлялся беглым поцелуям, жадно ловил их, ещё пытаясь удержаться на краю грани, которую уже перешли. Притёртые в оголённости тела, как под остро жалящими искрами в горниле. Между ними снизу занимался жар плотным, мешающим комом. Разум плавился и отступал. Долгий, исступлённый поцелуй искусанных губ, заново сочившихся сукровицей растревоженных ссадин. Трепещущим вздохом отлетел слабый отзвук, изнемогая до невыносимого «скорее…». И ни с чем не сравнимое осязание упругой головки мужской плоти по потаённой стороне голого бедра. — Хватит. Игра в любовь слишком затянулась, тебе не кажется? А я не люблю выпадать в осадок, — Грелль резко оттолкнулся. Капелькой крови подрагивала рубиновая искра на колечке в ямке пупка. Яростно запахнувшись, хотел сказать что-то обидное, мерзкое, и не выбрал для него таких слов, вообще никаких. Мысли умерли, в голове было пусто. — Больше меня не ищи. Свободен! — только надменно бросил и выхлестнулся в темноту окна. Гробовщик не остановил его, не задержал, не проронив звука. Когда он исчез, вместо безысходного омертвения повалился на постель, вернувшись в материальное. До дна выжатый, обессиленно подтянул одежду. На том уровне запрет на эмоции, втемяшенный в инстинкт, там они способны сжечь. Но их запал даст Греллю ещё время. Сквозь ватно-мутную пелену сознания расслышался короткий, до оскомины знакомый, стук в дверь и затем неумолимо убеждённый возглас Отелло: — Я так и знал!.. Невольно пробивавшиеся, подавленные всхлипы сорвались глухим хохотом в подушку.