***
Фрэнк еле разлепил веки, когда услышал звонок будильника на телефоне. Отложив сигнал на десять минут, он обратно уткнулся лицом в подушку. Из ванной комнаты доносился шум воды, почему-то напомнивший о событиях прошедшего дня. Тогда душ помог Фрэнку успокоиться и поговорить с Джерардом нормально, без истерик и переходов из крайности в крайность. И всё равно несмотря на все уговоры Уэй постелил себе на полу, как можно дальше от кровати, насколько это могло позволить ограниченное пространство номера. Хрипло простонав, Фрэнк сел, спустил ноги на пол. Остатки сна ушли. Теперь ему жутко хотелось пить и есть и делать другие физиологически необходимые вещи, которых он стеснялся. В это же время из ванной в сопровождении дымки пара вышел слегка румяный Джерард. Фрэнк задержал на нём свой взгляд, вспомнив их поездку в Лас-Вегас и разговор в ночь перед прокатом. И то, что было уже после всего. – Привет, – сказал он и встал. От кровати до ванной было рукой подать. Практически буквально. Если бы каждый из них вытянул руку, то они могли бы сцепить пальцы в замок. – Доброе утро, – поздоровался Джерард и отошёл в сторону, пропуская вслед за собой в ванную Фрэнка. Фрэнк усмехнулся попытке «держать дистанцию» (торговая марка Джерард Уэй) и вальяжно прошёл мимо, даже не пытаясь прикрыть какие-либо части тела руками. Он подросток. Нормально, когда по утрам стоит. – Сегодня по расписанию никаких официальных тренировок, – Джерард отвёл взгляд в сторону окна. На самом деле, куда угодно, лишь бы не на Фрэнка. Тот стоял в проёме, скрестив руки на груди. – Можем спокойно позавтракать и потом прогуляться по городу. – Ага, супер. Как только дверь за Фрэнком закрылась, Джерард тяжело вздохнул сквозь стиснутые зубы и сел на кровати, всё ещё хранившей тепло тела Фрэнка. Этот чёртов... Тяжело было держать чувства в узде, когда Фрэнк просто был собой. Но когда он был собой и при этом пытался соблазнить Джерарда, это было невозможно воспринимать спокойно. С другой стороны, если он заигрывает, значит, больше не злится. В Лос-Анджелесе сейчас было четыре часа дня. С самого вылета Джерард больше не говорил с Майки и потому чувствовал необходимость написать брату или позвонить. Надо было завершить начатый ещё в аэропорту разговор, но Уэй понятия не имел, что сказать. В глубине души он понимал, что брат был прав, – он снова скатывается в алкоголизм. Он пьёт чересчур часто для человека, у которого всё под контролем. Последнюю неделю он выпивал практически каждый день, но по разным причинам. А если просто опять настали сложные времена, то это же не в нём проблема? Не в нём. Да? Пока он сверлил взглядом экран телефона, снимая блокировку и вновь включая, ему пришло уведомление. К счастью, не от Майки. Это был Александр. Рассказывал, как сегодня прошли тренировки, кто слегка травмировался, а кто, наоборот, выложился на максимум и умудрился при этом покинуть академию даже без вывихов. «Кстати, Джи, я тебе просто напоминаю о том, что тоже могу сопровождать фигуристов на соревнованиях». «Часовые пояса – отстой», – написал Джерард. «На случай, если ты захочешь остаться в Токио подольше. Ну, вдруг». Вдруг. В Токио. Подольше. Джерард был готов дать руку на отсечение, что этот паршивец что-то чувствовал. Если бы Фрэнк был чуть-чуть старше, то он подумал бы, что они с Александром дружат достаточно хорошо, чтобы делиться вещами вроде недороманов с тренерами. Так, как сдружились Якоб с Александром. Но это было не оно. Джерард был уверен, что о происходящем между ними не догадывалась (не то, что знала) даже Линда. Наверное, Алекс просто слишком хорошо знал его. Фрэнк вышел из ванной, когда Джерард писал очередную дурацкую шутку в ответ на сообщение Александра. Он заметил улыбку на лице и то, как быстро Уэй заблокировал экран телефона, ощутив присутствие Фрэнка. Ревность пробудилась помимо воли Фрэнка, но ему удалось сдержать себя от язвительных комментариев и пассивной агрессии. «Вы никто друг другу, Фрэнк. Просто спортсмен и тренер. Никто не давал клятву верности».***
На пятом этаже отеля был отличный ресторан с завтраками до двенадцати и разнообразным меню, каждая позиция которого была обозначена на двух языках. Когда принесли меню, Фрэнк не медлил ни секунды, но, лишь взглянув в него, замялся. Он питался «правильно» уже много месяцев и теперь не был до конца уверен, что если режим питания изменится хотя бы на пару дней, то он не растеряет всю свою форму. В этом блюде слишком много жареного, в этом – солёного, в том – углеводов… Живот заурчал от голода. – Фрэнк? – голос Джерарда разорвал цепочку тревожных мыслей. – Ты выбрал что-то? – Не знаю. Не уверен, что голоден, – ответил Фрэнк и отвернулся к окну: внимательный взгляд Джерарда и стоящая рядом официантка с занесённой над блокнотом рукой давили на него. Вид отсюда был почти такой же, как в их номере, но с другой перспективы. Отсюда всё выглядело более большим. Так занимательно. – Фрэнк, – строже повторил Джерард, вновь привлекая к себе внимание. – Я отсюда слышу, какой ты голодный. У тебя снова проблемы с едой? – Что?! – воскликнул Фрэнк. – Нет! — это предположение почему-то так его задело и смутило, что моментально вызвало защитную реакцию в виде злости. Он волновался о состоянии своего тела и мышц, но не настолько, чтобы заставлять себя голодать. Ему бы не хотелось, чтобы в глазах Джерарда он выглядел слабым или слишком проблемным. – Я же сказал, что тогда я не худел умышленно! – Ладно, – сдался Джерард и указал на позицию в меню, сделав выбор за Фрэнка. – Думаю, панини с лососем и зелёным яблоком тебе подойдёт? – Фрэнк не очень любил лосось, но согласился. Сколько раз он уже наступал на горло гордости и проглатывал обиды ради Джерарда? Натянутую атмосферу между ними можно было почувствовать кожей. От бессонной ночи у Джерарда начинала болеть голова. Было бы неправильно сказать, что он думал только лишь о полученной Фрэнком открытке. Конечно, нет. Не после всего того, что произошло между ними в тот вечер и вообще. Он смотрел на Фрэнка. Разглядывал каждую линию его лица, изгибы бровей, локоны отросших до самых плеч волос. Лицо выглядело незнакомым, чужим. Казалось, что всё в нём кричало: «Объяснись! Хватит меня мучить!» – потому что Фрэнк выглядел напуганным, растерянным, усталым. Поведение Джерарда морально изматывало его, и это было видно в каждом жесте. Чувства Фрэнка были слишком сильны, чтобы Уэй позволил себе такую роскошь как относиться ко всему проще, и он ненавидел себя за то, что всему виной был он сам. – Фрэнк, – позвал Джерард. Фрэнк отвлёкся от экрана телефона, подняв взгляд на него. – Я думаю, нам надо поговорить. – О чём? – спросил Фрэнк, честно, не сразу сообразив, о чём пойдёт речь. Джерард, заметив шедшего в их сторону официанта, указал на него глазами и замолчал, сжав губы в тонкую линию и отвернувшись к окну. На стол поставили блюда и напитки. Заговорил Джерард лишь тогда, когда они вновь остались наедине. Благо, народу в зале было мало, а знакомых не было видно и вовсе. Шансов быть подслушанными практически не было. – Поговорить не как люди, связанные профессионально, – уточнил он. Фрэнк тут же изменился в выражении лица, посерьёзнел и выпрямился. Сердце застучало быстрее. Он ждал этого разговора и боялся одновременно. Наверное, сейчас всё решится, да? – Фрэнк, я нравлюсь тебе. – Да, – прервал Фрэнк и упёрся локтями в стол. – Я думал, это очевидно, – тут же смутившись, он отвёл взгляд и стал разглядывать еду в тарелке. – Ты мне тоже нравишься, – продолжил Джерард, проигнорировав ответ Фрэнка. Впервые он озвучил эту мысль вслух, и теперь она зазвучала ещё более безнадёжно. Легче ему уж точно не стало. – Очень. Я бы хотел, чтобы хоть что-то из этого было не так, – сказав это, он увидел, как больно сделал Фрэнку. Несмотря на то, что его голова была слегка опущена, смену выражения на лице было легко заметить: от сжатия челюсти задвигались желваки, между бровей залегла складка, и даже тени, кажется, легли иначе. Джерарду пришлось отвести взгляд, чтобы не пытать себя таким видом , потому что это и ему доставляло почти физическую боль. Хотя пытка – меньшее, чего он заслуживал после всего, что натворил. Фрэнку правда было больно. Человек, к которому испытываешь чувства, – взаимные чувства – говорит, что не хотел бы этого. Это явно не то, что рассчитываешь услышать после того, как накануне вечером был раздет практически догола. Знать, что твои чувства лишние и усложняют кому-то жизнь, – явно не то, что хотел бы услышать кто-нибудь вообще в семнадцать лет. Фрэнк почувствовал, как ранее возникшая в нём злость усиливается. Каким-то чудом ему удалось её подавить и включить вместо этого мозги. Возможно, там даже было процентов пять эмпатии. – Я понимаю, – неожиданно для Джерарда сказал он. — Это всё потому, что я- – Да, – перебил Джерард, не желая слышать до смерти пугающее его словосочетание ещё раз. – И пока наши чувства взаимны, я не могу найти ни одной причины тому, чтобы не быть с тобой, – ну вот, теперь, кажется, стало легче. Фрэнк слегка улыбнулся, почувствовав, как то, что называют бабочками в животе, выворачивают желудок наизнанку, а злость немного стихает. Он положил ладонь на руку Джерарда на чашке с кофе. – И не надо, – почему-то Фрэнк сказал это тихо. Как будто кто-то мог их услышать. Как будто он сам боялся спугнуть свою решимость. — Это неправильно, – так же тихо ответил Уэй и высвободил руку. Фрэнк отстранился, откинулся на спинку стула и сжал кулаки под столом. Кто бы знал, как сильно его бесит привычка Джерарда всё усложнять и драматизировать! Нет, он, конечно, и сам любил преувеличивать, но не настолько же и не в таких масштабах! Это было уже даже не смешно. Сначала Джерард извиняется за поцелуй, инициатором которого был Фрэнк, потом зовёт его на свидание или что за чёрт это ещё был, целует, подвозит до дома, целует снова... а потом пропадает не несколько дней! Улетает в ебучую Италию с ебучей, прости Господи, Лиззи и непонятно чем занимается там! И по возвращении всё, что Фрэнк получает, — это ебучий кивок головой. Даже не «привет». Даже не рукопожатие, мать его! И потом это он ведёт себя, как истеричка, как капризный ребёнок, как эмоционально незрелая личность. Он, а не Джерард, который сбегает от Фрэнка при любой удобной возможности, который заливает эмоции алкоголем и не может определиться, чего хочет на самом деле! Фрэнк мысленно сосчитал до десяти и попытался поставить себя на место Джерарда. Представить, как чувствовал бы себя в подобной ситуации. Честно говоря, не очень-то помогло. Но зато ему удалось более-менее спокойно ответить: – Я уже сказал вчера всё, что думаю по этому поводу. Моё мнение не изменилось, – он заметил, как помрачнело лицо Джерарда от этой фразы. Что, мистер Уэй, не ожидали, что незрелый подросток не захочет идти на компромиссы? – Я понял, – прервав повисшее молчание, сказал Джерард. Он понимал, что с его стороны было слишком эгоистично думать (надеяться на то), что Фрэнк откажется от своих чувств и желаний в угоду его страхам и неуверенности. Он и так был достаточно (возможно, слишком) смышлёный для своего возраста. Джерард не мог представить себя, размышляющего таким же образом, как Фрэнк, в том же возрасте. – Если вас, – Фрэнк замялся, – тебя это успокоит: я понимаю, что такие отношения надо хранить в секрете. Мне это не совсем нравится, но я всё понимаю. Фрэнк из прошлого, наверное, охренел бы от такой наглости. Он думал, что нет никаких шансов на то, что Джерард вообще посмотрит на него не как на своего подопечного, а как на партнёра, равного себе. А Фрэнк, только перешедший в «Амбреллу», и вовсе был уверен в том, что гомофоб-Уэй даже не потерпит его присутствие в команде, если – точнее, когда – узнает о его ориентации. А оно вон как вышло. Наглость Фрэнка спасла эти отношения, хоть никто из этих двоих этого и не понял. Фраза о сокрытии отношений от чужих глаз лишила последних козырей тревожную, расчётливую часть Джерарда. То единственное допущение, которое он позволял себе в самых смелых фантазиях, было озвучено Фрэнком, и теперь барьеры были разрушены. Наконец, ничто не препятствовало чувствам в потоке от сердца к мозгу и дальше по организму. «Ориентация — это спектр, так? Я люблю душу человека, просто по какой-то причине её носитель оказался мужчиной». Джерард слегка улыбнулся, взял в руки приборы и, прежде чем начал есть, сказал: – Хорошо.***
Тарковски думал, что у него будет преимущество, раз он приехал раньше, чем остальные, но, встретив Уэя в холле, понял, что в очередной раз проебался. Чёрт. Если Айеро поделился со своим тренером открыткой, то его гениальный план вскроется за долю секунды. Если уже не. Блять! Если бы он только знал, что эти двое припрутся раньше, то доставил бы открытку вместе с горничной непосредственно в ночь перед прокатом короткой программы или придумал бы что-нибудь ещё. Оставалось только одно – содрать с Энди семь шкур, но заставить его откатать всё чисто. Именно поэтому они были на неофициальной тренировке на льду. Питерсон встал в позу – и Тарковски включил музыку. В голове, словно в перемотке, быстро пронеслась вся программа и её прыжковые элементы: четверной риттбергер, четверной тулуп в каскаде с тройным флипом и тройной аксель. – Что за ужас! – вскрикнул Тарковски, увидев, как Энди сменил ребро при повороте. – Ты фигурист или калека?! Живее! Живее! Где ритм? У тебя марш, а не лебединая песнь! Энди, привычно пропустив оскорбления мимо ушей, постарался исправиться. На риттбергер он заходит не с выкрюка, как это делает большинство спортсменов, а с кораблика. Скользит, очертив идеальную дугу, а затем чуть поворачивает голову и корпус тела вправо, готовясь к прыжку. Правая нога льда не касается и занесена крест-накрест перед опорной. Заход на риттбергер получился слишком затянутым, но понял это Энди уже потом, когда приземлился не на лезвие конька, а на внешнюю сторону бедра. По инерции или чисто на автомате он перекатился и сел на колени. В этот же момент музыка выключилась, а Тарковски вышел на лёд. – Энди, ты издеваешься? Что это был за заход? Ты что, в первый раз прыгаешь? – Не знаю, – ответил Энди и встал. В таком положении он был выше Тарковски на добрых двадцать сантиметров, но всё ещё чувствовал себя в подчинённом, уязвимом положении. – Может, просто задумался. – Задумался! – фыркнул Тарковски. – А я тебе скажу, что это было. Ты запорол разбег. За-по-рол! – повторил по слогам Тарковски. Энди вздохнул. – Недокрут и падение, – Тарковски взмахнул руками. – Ты знаешь, что делают русские девочки? Вот такие юниорки? – он образно показал низкорослую девочку, отмерив ладонью высоту. – Они прыгают четверные! И скоро начнут прыгать пятерные, пока ты тут яйца чешешь. Ты что, баба? Ты хуже бабы, получается! Энди молчал. Он давно привык пропускать мимо ушей колкие фразы тренера. За столько лет совместной работы в нём появился словесный фильтр, который отделял эмоциональный поток брани от толковых замечаний. Да, сбросил скорость из-за долгого захода. Да, недокрутил. Значит, надо отрабатывать и игнорировать ребёнка внутри, который спрашивал: «Как же так? Остальные прыжки были нормальные!». – Пока ты не отработаешь все прыжковые элементы программы на восемь из десяти, полный прогон делать бессмысленно, – уже спокойнее добавил Тарковски. Сзади послышался шорох. – Я, эм, тоже хотел потренироваться. Не помешаю? – у бортиков, откуда не так давно вышел Тарковски, с сумкой наперевес стоял Айеро. Уэя поблизости видно не было. Тарковски махнул рукой и повернулся обратно к Энди. – Давай все прыжки и каскады из короткой и произвольной. Когда на входе на стадион Фрэнку сказали, что там кто-то есть, он даже предположить не мог, что это будет Питерсон с тренером. Ему моментально стало так неприятно находиться здесь, что эти ощущения отразились в мимике. Он был уверен, что Тарковски с Питерсоном ещё в Америке и прилетят как минимум через два дня. Зато эта встреча расставила всё по местам, а точнее – помогла понять, от кого была та открытка. Сомнений в том, что её написал Энди, у Фрэнка даже не возникло. Кто, если не он, принц фигурного катания США, который почувствовал, как ему в затылок дышит противник? Практически моментально в голове зародился план «понаблюдать за тренировкой и выцепить придурка-Питерсона на разговор». Разогреваться под внимательным строгим взглядом Тарковски было максимально неуютно. Фрэнк сомневался вообще во всём, что делает, даже если это были какие-то базовые элементы разминки. С Джерардом было спокойно, даже когда ты не был уверен в том, что делаешь. Хотя возможно дело было в том, что Фрэнк никогда не видел Тарковски, говорившего спокойным тоном. Он вечно то кричал, то рычал, то пыхтел, а если и пытался говорить нормально, то не мог не плеваться ядом пассивной агрессии. Послушав тренера, Энди исполнял прыжковые элементы программ, но, видимо, сегодня был тот день, когда тело не хочет слушаться. Он чувствовал испепеляющий взгляд Тарковски и насмешливый взгляд Фрэнка. Прыгнул четверной тулуп, но флип к нему прицепить не смог и, раздражённый, поехал дальше по льду. Словно назло ему, Айеро исполнил каскад четверной флип-тройной тулуп. Он получился на грани, но всё-таки получился. Это было главное. Фрэнк не без удовольствия наблюдал за тем, как злится Энди. Это было плохо, но не всегда же в жизни надо вести себя хорошо, верно? Следом за прошлым каскадом Фрэнк прыгнул новый каскад из своей короткой программы с сальховом и остался удовлетворён результатом. Увидев, как Энди отдалился к бортикам, чтобы попить воды и высморкаться, он поспешил за ним. Благо, Тарковски поблизости больше не было видно, и можно было обсудить с Питерсоном некоторые… вопросы. – Хэй, – окликнул Фрэнк. Энди, убрав со лба тёмные пряди, устало и несколько раздражённо посмотрел на Фрэнка. – Я получил открытку. – Поздравляю, – фыркнул Энди и вновь отпил из бутылки. – Рад за тебя. – Фрэнк скрестил руки на груди. – Ты можешь не делать вид, будто не знаешь, о чём я говорю. Все говорят, что мы конкуренты, – он пожал плечами, – но, знаешь, нам необязательно на самом деле становиться конкурентами и угрожать друг другу. – О Боже мой, – простонал Энди. – Что за хрень ты несёшь, Фрэнк? Я не думаю, что мы конкуренты. В прошлый раз я пошутил, ясно? - наконец, он развернулся к Фрэнку всем корпусом тела и позволил себе оглядеть его с головы до зубцов коньков. – Ладно, – сдался Фрэнк. – Потому что я всё равно не планирую упрощать программу. Тарковски наблюдал за их разговором издалека. И хоть он и не слышал, о чём именно говорили Фрэнк с Энди, он был абсолютно уверен в том, что надо приступать к более серьёзным действиям.