***
Энди волновался, но, в целом, держал ситуацию под контролем. Пальцами он перебирал ворс плюшевых штанов, а затем оглаживал чёрный пух на верхней левой части костюма. Тарковски был рядом, и его присутствие было буквально осязаемо, хоть он и стоял на некотором отдалении от Энди. Ки Су докатывал произвольную программу. – У Айеро по сумме очков сейчас 266,78. Он первый. Этот, – Тарковски кивнул на кланяющегося зрителям Ки Су, – его точно не обойдёт. Так что, Энди, всё в твоих коньках, – он хлопнул ученика по спине и чуть подтолкнул его вперёд, когда комментаторы стали объявлять имя. У Энди почти никогда не было проблем с концентрацией перед выходом на лёд. С самого детства ему поставили такую технику, что прыжки он мог исполнять практически в любом состоянии: какие-то лучше, какие-то хуже, но всё-таки… А ещё он знал, что в надёжных руках, что Тарковски из тех, кто сделает всё ради результата. В предыдущих сезонах он ни раз убедился в этом на примере других спортсменов, а сейчас это коснулось и его. Иногда это почти не зависит от тебя, а иногда - как сегодня. Тарковски мерил номер шагами, периодически кидая взгляд на сидевшего за журнальным столиком Энди. – Ты думаешь, что ты сам по себе пробился? Думаешь, что остальные парни тебе сильно уступают? – он оглядел ровную спину и, увидев, как Энди мотнул головой, продолжил: – Хрен там. Нет, ты, конечно, очень способный мальчик. Мне ли не знать, я с тобой четыре года занимаюсь. Но ещё я занимаюсь другими, слежу за тем, чтобы каждый знал своё место. Это – их благодарность мне за годы верности и должного исполнения обязанностей. – Ага, я уже слышал это в Вегасе, – огрызнулся Энди, но тут же закусил губу. Тарковски что-то возмущённо пропыхтел. – Я же говорил тебе, то всё китайские спонсоры со своими… Форс-мажор. А если бы ты не упал, то был бы на втором месте, как и хотел. Как будто кто-то стал бы тащить тебя компонентами на второе после того говна, – усмехнулся он, а затем стих. – Сейчас, Энди, всё зависит от тебя, потому что японская федерация отказалась им потакать и отказалась даже говорить со мной. Как будто от этих моралистов кто-то ожидал чего-то другого. Энди обернулся, через плечо взглянув на Аарона. Вне катка и соревновательной атмосферы он вовсе не выглядел как кто-то, кто может иметь непосредственное отношение к коррупционным схемам и сговору с букмекерами. Напротив, он выглядел как кто-то, кто уже сильно устал, кому не помешало бы уйти на пенсию или хотя бы не разрываться между интригами и работой и оставить что-то одно. Питерсон один раз коротко и резко выдохнул, отставил одну ногу назад, задрал голову и раскинул руки в стороны, сведя лопатки вместе. Зазвучало интро, и вместе с первыми звуками скрипок Энди начал прокат. Четыре с половиной минуты – время, за которое надо успеть показать всё, на что ты способен, и не облажаться. Его произвольная программа отличалась от остальных тем, что первый элемент он исполнял лишь в момент перехода первого фрагмента композиции во второй. До того момента он невесомо скользил по льду, вживаясь в образ принца Зигфрида, вырисовывал на льду линии, круги и спирали. Несколько секунд он скользил, расставив ноги в стороны, в кораблике, пока скрипки не достигли кульминации. Мелодия вернулась от высоких нот к более низким, постепенно затихая, – и Энди толкнулся ребром, прыгая, наконец, первый элемент программы – четверной сальхов. Он приземлился как раз в тот момент, когда отрывок мелодии из сцены охоты прогремел над ареной, изменив настроение и атмосферу. Он тяжело и грозно заглянул в лицо одному из судей, раскинув руки в стороны, а затем сжал левую руку в чёрной перчатке и сделал три быстрых шага перед чиняном – прыжком в волчок. Программы, основанные на балетных постановках, в фигурном катании не редкость. Есть популярное мнение, что это из-за того, что балет и катание очень похожи: и танцоры, и фигуристы, например, делают многооборотные прыжки и поддержки. Специфика спорта и ограниченность времени, однако, накладывают свой отпечаток, и если кое-где хореографию балета можно наложить на программу фигурного катания, многое всё равно приходится адаптировать. К этому хореографы и тренеры подходят по-своему. Кто-то акцентирует внимание на максимальном сходстве движений и образов, вплоть до костюма, кто-то адаптирует историю, несколько её видоизменяя, а кто-то создаёт нечто совершенно новое, заставляя и зрителей, и судей взглянуть на привычный сюжет под несколько иным углом. Задумку хореографов и тренеров Энди, борьбу светлой и тёмной сторон души человека, в достаточной мере отражал костюм. Чёрные плюшевые штаны, верх симметрично разделён на две части: светлую и тёмную. Светлая – правая – была молочно-белого цвета с вкраплениями золотой тесёмки, отсылая к одному из вариантов костюма принца Зигфрида. Крой был приталенный, но нигде сильно не облегал, выдерживая хрупкий баланс между красотой, комфортом и аутентичностью первоисточнику. Рукава в плечах были немного шире, чем по остальной длине, сужаясь в районе локтевого сгиба и вновь расширяясь от локтя до запястья. Ладонь скрыта бежевой полупрозрачной перчаткой. Левая половина костюма была чёрной и плавно переходила от светлой части градиентом от центра. Торс и рукава – с вкраплениями чёрного пуха и фрагментарными сборками ткани, имитирующими рельеф крыльев птицы. У шеи и на груди поблёскивали алые стразы, а сам материал отливал синевой и серебром. Рукав был одинаковый по всей длине и незаметно заканчивался у резинки чёрной перчатки с преувеличенно длинными пальцами, покрытой перьями в тон. Тем временем Энди, закончив вращаться, прыгнул тройной аксель и тройной флип, который приземлил буквально за несколько мгновений до перехода к следующему музыкальному фрагменту – главной теме «Лебединого озера». Всё внутри сжалось от захлестнувших с головой эмоций. Будто оркестр играет в самой черепной коробке. Энди свёл брови к переносице, а руки сцепил в замок у груди, как бы выражая появление романтических чувств. Лезвия прорезали ледяную гладь практически бесшумно. И вот он уже прыгает риттбергер на четыре оборота, а затем – каскад с тулупом четыре-три. Эта часть программы даёт ему хотя бы немного передохнуть перед знаменитым па-де-де. Он чувствует, как дыхание сбивается, как его всё сложнее держать в темпе с движениями, как одновременно с этим всё меньше его начинают слушаться ноги с наполняющимися молочной кислотой мышцами. Он скользит, развернувшись вполоборота к правому сектору трибун и мельком оглядывает лица зрителей, встречая восторженные взгляды. На мгновение прикрывает глаза, не прекращая катание, облизывает пересохшие губы и делает пару широких перескоков. Ещё два фрагмента – и программа окончена. «Вдох-выдох, вдох-выдох», – думает Энди, морально готовя себя к тройному каскаду флип-тулуп. Следующий переход – он приземляет тулуп и начинает исполнять дорожку. Дуги, выкрюки, крюки, кроссролы и твиззлы – и всё с непринуждённой улыбкой на лице и чётким попаданием в темп. Энди посмотрел постановку балета в интернете раз сто, наверное, чтобы образы впечатались ему в память, чтобы он повторял – или стремился к этому – соло Зигфрида настолько похоже и настолько близко, насколько это возможно. Эта часть программы завершалась каскадом тройной лутц – тройной тулуп и музыкой, закрывающей всю третью сцену постановки. Секунды на две арена вновь замолчала, а затем заиграл последний музыкальный фрагмент произвольной программы – отрывок из финальной композиции балета. Темп вновь замедлился, а вместе с ним изменилось и выражение лица Энди и его движения. Всё чаще он вновь кидал взгляды исподлобья, сводил брови к переносице, размахивал в резких жестах руками и оставлял небольшие ямки на льду от зубцов коньков. Момент сражения Ротбарта и Зигфрида пришёлся на вращение в различных вариациях либелы: классической, лежачей, полубильмане, – и на хореографическую дорожку, в которой было больше подскоков и однооборотных вращений. Комбинированное вращение он делал из последних сил, уже не заботясь сильно о презентации. Благо, ситуация позволяла, потому что лицо практически всё время было скрыто, и едва ли кто-то мог разглядеть то, что оно искажено усталостью. Музыка вновь затихла – на этот раз насовсем, Энди встал в завершающую программу позу, арена разразилась аплодисментами, а на лёд полетели мягкие игрушки и цветы. Тяжело выдохнув, он покланялся болельщикам и, практически не чувствуя ног, двинулся к бортикам, где его уже ждал Тарковски, сжимая в руке бутылочку с водой. – Отлично, – сказал он и хлопнул Энди по плечу, передавая ему кофту. После подсчёта баллов его имя взлетело на первую строчку турнирной таблицы. В это же время Фрэнк, не до конца веря своим глазам, стал готовиться к церемонии награждения, вновь надевая коньки. «Хах, снова второй». Слева направо на пьедестале стояли Фрэнк Айеро, Энди Питерсон и, на удивление многим, Ки Су, который выдал два блестящих проката сразу после столь длительного отсутствия. Чёртов Питерсон. Вообще-то Фрэнк помнил, что никаких трёх четверных у него в программе и в помине не было, иначе он бы просто не позволил бы себе не усложнять собственную произвольную. А что в итоге? Энди усложнил и откатал, даже не запоров какой-нибудь один выезд с простенького тулупа. Придурок, блин. «А ты чего хотел? Бесишься, потому что сам так не можешь, – думал Фрэнк, сквозь разочарование и боль улыбаясь президенту федерации Японии и принимая цветы. – Получи теперь, что заслужил. Вот тебе те четыре балла, которые ты мог получить на риттбергере», – по сумме баллов их разделяло около десяти очков, но в целом Фрэнк расстраивался закономерно. По технической составляющей их произвольные программы разделяла разница базовой стоимости четверного и тройного риттбергера. Он снова не остался на показательные выступления, сославшись на большую усталость и плохое самочувствие, а после проката ушёл в свой номер, решив не обсуждать ничего с Джерардом, по крайней мере пока. Уэй всё время лез в душу и пытался что-то выведать, успокоить или указать на то, что Фрэнк когда-то что-то сделал неправильно, а Фрэнку иногда просто хотелось побыть одному и всё это переварить. Кроме того, он и так чувствовал стыд из-за того, что слишком много истерил в последнее время, и дико боялся, что это оттолкнёт Джерарда. Срочно надо было брать себя в руки и начинать вести подобающе взрослому человеку. Джерард понимал состояние Фрэнка и был к нему морально готов. Во время разминки Фрэнка на льду он встретился с Аароном, и у них случился небольшой разговор. Обмен любезностями, не более того, но тот – случайно или нет – сказал, что Энди усложнил произвольную программу, чтобы свыкнуться с ней к национальному чемпионату. Так что Уэй знал о том, что у Фрэнка с его одним четверным нет шансов против Питерсона с тремя и как обычно высокими баллами за компоненты. Чувствовал ли он себя виноватым? Нет конечно. Любой тренер скажет, что лишний раз нервировать спортсмена перед прокатом не стоит, а в последний момент менять программу, включая только изученный элемент, который ещё ни разу не исполнялся на соревнованиях, – тем более. Но было в его молчании кое-что ещё. Надежда на то, что интриги с заработком денег на фигуристах обойдут Фрэнка стороной. Ему ясно дали понять, что лишние конкуренты на льду не приветствуются, и было счастьем, что припугнули только открыткой и, возможно, надрезанным шнурком на коньках. Захотели бы, применили бы более радикальные меры. Возможно, их остановило как раз принятое накануне вечером решение не вносить никаких изменений? Чего греха таить, Уэй хотел, чтобы Фрэнк просто перестал путаться под ногами у тех, кто может сожрать, чтобы не дразнил собаку, которая полруки может оттяпать. Жертва финалом Гран-при, в котором Фрэнк и так не должен был быть, – небольшая цена за спокойный остаток сезона. За отбор на национальный Тарковски наверняка не переживал, поскольку в прошлом году Энди входил в топ-5, а значит, в этом году отбирался автоматически. Так что да, Фрэнку надо было просто… не лезть, куда не надо, хотя бы сейчас, в олимпийский сезон. А уж к следующему циклу Джерард придумал бы что-нибудь. Да, он разобрался бы, только чтобы Фрэнку дали спокойно, честно сделать карьеру. Осознание всего этого, однако, не спасло Джерарда от угрызений совести. Одна только мысль о том, что Фрэнк грустит в одиночестве и, возможно, раз за разом пожирает сам себя за то, что согласился вчера с ним, приводила Уэя в отчаянье. Где-то в глубине души он чувствовал, что Фрэнку надо побыть одному, но рационально не мог себе этого позволить, поэтому раз в час-два отправлял малосодержательные сообщения. «Как ты себя чувствуешь?». «Тебе что-нибудь нужно?». А Фрэнк всё смахивал шторку уведомлений и чрезмерно усердно пытался смеяться с видео на «YouTube», где блогерка, которую Фрэнк вообще впервые видел, пыталась повторять знаменитые рецепты, а потом пыталась связать свитер, но он получился слишком большим (Фрэнк хотел бы себе такой же огромный свитер). Брайана в номере не было, и всё, что Фрэнк знал, – то, что он пошёл отмечать конец соревнований с Энди и компанией. Он пригласил и Фрэнка тоже, но тот вежливо отказался, чрезмерно загруженный реакцией матери. Это-то и было единственной и главной причиной, почему Фрэнк даже не смотрел, от кого приходят сообщения: Линда подливала масло в огонь его собственного недовольства. Фрэнк, что за чертовщину ты учудил на короткой? Фрэнк, что у тебя на уме? Фрэнк, ты должен был отыграться после короткой, раз уже решил быть первым. Фрэнк, ты должен вести себя как подобает взрослому. Фрэнк, Фрэнк, Фрэнк… Она звонила и писала и ни на секунду не оставляла сына в покое, игнорируя его просьбы перенести разговор на потом, когда он хотя бы вернётся в Америку. Хотя Фрэнк и сам понимал, что все эти просьбы бесполезны: Линда, хоть и отличалась рациональностью и холодным подходом к работе, также была человеком, которого сложно вывести из себя и который крайне тяжело успокаивается. Так что, если что-то её вывело, то вот так просто это было уже не подавить. Фрэнк валялся на кровати, обмотав одеяло вокруг лодыжки и обняв подушку, смеялся и корчил недовольные рожи, когда какое-то блюдо из списка получалось особенно отвратительным, но где-то на фоне постоянно семенила тревога, не давая расслабиться полностью. В конце концов он тяжело вздохнул и закрыл приложение, вперившись взглядом в слишком близко находящийся потолок. «Два вторых места на этапах Гран-при в первый взрослый сезон – это же отлично! – успокаивал он себя. – Мог бы быть в юниорах и иметь всё то же самое. Это повод для радости, ра-дос-ти». Помогало не очень. Экран телефона моргнул снова, извещая о новом уведомлении. Фрэнк отчаянно простонал, уже морально готовый на баталию с мамой, но сообщение было не от нее. «Ты, наверное, голоден. Давай поужинаем вместе?». На последнее отправленное сообщение Джерард, к собственному удивлению, получил утвердительный ответ. Он даже слегка подпрыгнул на кровати от радости, а потом бросился к чемоданам искать подобающую случаю одежду – чтобы выглядеть солидно, но чтобы всем вокруг было не так очевидно, что это свидание. «Свидание, Уэй? Правда, что ли? Ведёшь себя, как подросток, – саркастически огрызался Джерард, вытягивая из кучи вещей смятую чёрную рубашку и тут же взглядом ища точно стоявший где-то неподалёку отпариватель. – Как будто что-то плохое». Хотелось сделать последний день каким-то особенным, запоминающимся для обоих, потому что… Что ж, почему-то всё это ощущалось, как конец всему, что успело возникнуть между ними. Другая страна, другие люди, возможность говорить в общественном месте, что чувствуешь, потому что всё равно вряд ли кто-то что-то поймёт. Возможность закрыться в номере за табличкой «не беспокоить» и притвориться, что вы одни во всём мире. Целоваться, лежать под одним одеялом в обнимку, делиться едой, смеяться… Это ощущалось, как курортный роман, которому не суждено просуществовать в отрыве от места, где он родился.***
Они встретились у стойки ресепшена. Джерард заметил Фрэнка, когда тот только выходил из лифта, и с настороженностью отметил, что теплые чувства к нему усилились, заставив сердце биться ещё быстрее, а щёки – покраснеть. Как будто сильнее вообще физически возможно. Он оглядел наполовину скрытые под рукавами бежевого кардигана пальцы Фрэнка и едва не протянул руку, чтобы переплести с ними свои пальцы. – Кажется, стало прохладнее, чем было днём, – объяснился Фрэнк, заметив на себе внимательный взгляд, и натянул рукава ещё сильнее. Джерард понятливо кивнул, и они вышли за стеклянные двери отеля навстречу покрытому сумерками Токио и осенней влаге с моросящим дождём, от которого волосы тут же начали завиваться на концах. Фрэнк всё ещё выглядел расстроенно, и это можно было понять по его походке и по тому, как он шёл с опущенной вниз головой, разглядывая носки кед и разводы в мелких лужах от собственных шагов. Что–что, а за дождь он Японии был дико благодарен, потому что так он хотя бы мог почувствовать осень. Краем глаза он замечал, что Джерард обеспокоенно смотрит на него, не решаясь заговорить. В итоге оба чувствовали напряжённость, которую не могли разбавить ни гул прохожих, ни шорох шин по асфальту, ни запахи из располагавшихся вдоль улицы ресторанов и кафе. – Фрэнк, хочешь поговорить, может? – спросил Джерард, не выдержав гнёта атмосферы и весь зудя от желания как-то растормошить Фрэнка, только чтобы он не запомнил эту поездку как одно большое разочарование в себе. – Нет, я хочу сам это обдумать, – ответил Фрэнк так тихо, что Джерард его едва расслышал. Уэй посмаковал ответ, подбирая слова, но так и не нашёл ничего, что не звучало бы банально и избито. – Хорошо, тогда… Какую кухню ты предпочитаешь? Здесь куча заведений! Я приметил рестораны с традиционной японской, современной мексиканской, итальянской- – Хэй, – прервал его Фрэнк, улыбаясь впервые за вечер, – что угодно, но только не японскую. Я уже устал от неё, – он подошёл чуть ближе к Джерарду, так что теперь их плечи касались друг друга в ходьбе. – Ладно, тогда пойдём есть пасту, потому что мне жутко не хватает углеводов. Думаю, можно себе позволить, – они повернули к пешеходному переходу, смешиваясь с толпой. Джерард вынул руку из кармана плаща и незаметно взял ладонь Фрэнка в свою, пряча довольные улыбающеся глаза за спавшей чёлкой. Всё вокруг горело яркими огнями, витрины магазинов пестрели книгами, компакт-дисками, одеждой и сувенирами. Город дышал полной грудью и теперь мало чем походил на Токио, который можно было наблюдать в дневное время суток: чёрно-белый, одетый в офисный костюм и сжимающий дипломат в одной руке и зонтик в другой. – Когда я был здесь в первый раз, заблудился. Ходил по храмам и музеям и сам не заметил, как ушёл в… Фрэнк смотрел по сторонам, сжимая ладонь Джерарда в своей и не совсем отдавая себе отчёт в том, что это не сон. Досада от профессиональной части его жизни осталась в номере вместе с костюмами и коньками, а сейчас было другое – настоящее и живое, которое не хотелось отпускать. Он разглядывал лицо Джерарда в неоновом полумраке и будто видел его впервые. Спокойное, расслабленное, с кривоватой полуулыбкой и едва заметными морщинками в уголках глаз, без привычной складки между бровей и взглядом в пустоту. Рот двигался, и из него наверняка вылетали какие-то слова или даже предложения, но до Фрэнка они не доходили. Его сердце в волнении трепетало, и даже вдохи были осторожные, чтобы не испортить момент. – Джи? – Да, Фрэнк? – их взгляды встретились, и Фрэнк тут же забыл, что хотел сказать. Он смутился и помотал головой, отворачиваясь в противоположную сторону. Остаток пути прошёл в тишине. Пройдя между высотками, они остановились у дверей одной из них. Пока Джерард сверял местоположение с адресом ресторана на карте, Фрэнк осматривался. Всё здесь выглядело каким-то неприветливым и невзрачным, а почти полностью облысевшие деревья своей кроной больше не могли хотя бы немного прикрывать промышленное уродство сооружений. Хотя это строение смотрелось вполне современно – стеклянно – и не так угнетающе, как более старые постройки в районе. Внутри всё выглядело иначе. Они поднялись на лифте на пятнадцатый этаж, а затем прошли через холл, наконец, оказываясь у входа в ресторан, встретивший их тёплым светом, звоном посуды и приглушённой музыкой. Отсюда можно было увидеть, что пространство разделено на зоны: кто-то обедал у бара, а кто-то предпочёл сидеть за столиками у панорамного окна. Краем глаза Фрэнк заметил, как в их сторону торопливо идёт девушка в классическом чёрном платье. – Здравствуйте! Чем я могу вам помочь? – поздоровалась она. Её английский был практически без акцента, а Джерард мысленно выдохнул, обрадовавшись тому, что есть персонал, вообще говорящий по-английски. Нет, он, конечно, подготовил заранее парочку фраз и онлайн-переводчик в телефоне, но так всё-таки было проще. – Здравствуйте. Хотим поужинать где-нибудь, где не очень шумно. Им предоставили место в секции, которая находилась чуть поодаль от других столиков. Сюда практически не доходил гул голосов, но было отлично слышно музыку из колонок под потолком зала. Они сделали заказ и замолчали, уставившись друг на друга со смеющимися выражениями на лицах. Фрэнк откинулся на спинку стула и усмехнулся: – Так это свидание? – Джерард закусил губу и отвёл взгляд. – Может быть, – ответил он. Зубы обнажились в улыбке. – Как тебе будет удобнее. – Тогда я буду считать это свиданием, – заключил Фрэнк и широко улыбнулся, прикрывая лицо ладонями в смущении. – У меня ещё не было свиданий. – Джерард удивлённо вскинул брови вверх. – Как это? У тебя же был… кто-то? – ему захотелось упомянуть о «куче раз», но он сдержался. – Да, но Дэйв не был таким… – Фрэнк задумался. – Каким? – Джерард подался чуть вперёд, заглядывая в лицо Фрэнку. Тот ощупал его взглядом, задержавшись на губах, и ответил на выдохе: – Романтиком. В основном мы просто тусовались у кого-нибудь дома или ходили в кино. У нас не было сильно много времени на свидания, знаешь ли, – Фрэнк закатил глаза и усмехнулся. – Когда мы не были на льду, то учились. Я тогда ещё ходил в школу, не был на домашнем обучении. Им принесли напитки и хлебные палочки, и Джерард подождал, пока официант удалится, прежде чем продолжил разговор. – Так он тоже был фигуристом? – спросил он. – Нет, – рассмеялся Фрэнк, – хоккеистом. – И Джерард тоже тихо рассмеялся. – Да-да, я знаю. Ходячий стереотип. – Ну... я хотел бы сказать, что ничего такого, но нет, Фрэнк, прости, – они ненадолго замолчали, посмеиваясь, и всё это время Фрэнк не сводил глаз с Джерарда. При таком освещении, или из-за того, что с лица исчезло напряжение, Уэй выглядел моложе, чем был на самом деле. Лет на двадцать пять максимум. Но даже при таком раскладе он всё равно был старше, и не думать об этом Фрэнк не мог. Что пережил Джерард? Какие уроки жизни он успел усвоить? Чему его научили все те, кто в какие-то этапы жизни шёл рядом? Конечно, всё зависит от человека, длительности отношений с ним и их характера, но Фрэнк даже себя не мог назвать совсем нулевым в романтичном плане. К тому же, из отношений с Дэйвом Фрэнк узнал, что ему недостаточно просто быть друг у друга, что он нуждается в том, чтобы человек уделял ему дополнительное внимание и время, чтобы он целовал и обнимал не только когда хочет близости. Многое, в общем. Это заставляло задумываться о том, какой есть багаж опыта за плечами Джерарда. – А ты? – спросил Фрэнк. Официант принёс их заказ и поставил блюда на стол. Рот моментально отреагировал на появление еды обильным слюноотделением, и Фрэнк запоздало понял, что за весь день не съел ничего нормального – настолько он был погружен в собственные мысли. – Что я? – переспросил Джерард. – С кем ты встречался? – уточнил вопрос Фрэнк и в предвкушении ответа склонился над столом, упершись в него локтями. – Сколько у тебя было отношений? Не сказать, что такой вопрос стал для Джерарда неожиданностью, особенно в контексте предыдущего разговора, но врасплох он его всё-таки застал. Это была та часть жизни, о которой он по возможности предпочитал не думать вообще, не то, что обсуждать с другими людьми. – Несколько, – уклончиво ответил Джерард и подвинул к себе тарелку с пастой, принявшись ковыряться в ней вилкой. Фрэнк не сводил с него искрящихся любопытством глаз: – Ну...? – подтолкнул он. Джерард замер с вилкой у рта, пару секунд раздумывая над ответом. Если у них с Фрэнком всё серьёзно, то, наверное, он имеет право знать? Уэй тяжело вздохнул и со звоном положил вилку на стол. – Ладно, если ты настаиваешь, – он пожал плечами, а Фрэнк, удовлетворенный ответом, расслабился на стуле и приступил к еде. – Мою бывшую звали Моника, и у меня к ней нет никаких претензий. Ох, Моника. С ней Джерард встречался как раз в то время, когда потихоньку выбирался из алкогольной ямы и пытался реабилитироваться в своих же глазах. Точнее, пытался обмануть сам себя и заставить любить ту, которую полюбить как женщину не мог, сколько бы ни старался. Она... была идеальна. Студентка академии искусств, саксофонистка. У неё была смуглая с бронзовым отливом кожа, прекрасный голос, широкая улыбка, эмпатия до потолка. Боже, она даже стойко выслушивала истерики Джерарда и его рассказы о бывшем, с которым он, на тот момент, уже год как расстался. Она заслуживала большего, чем Джерард. Фрэнк поджал губы и отпил немного воды из стакана, прежде чем прокомментировал: – Ну ты даёшь, – вздохнул он. – Такое «откровение», – он согнул пальцы, показывая жестом кавычки, – что вопросов только больше стало. – Джерард смиренно улыбнулся и показал ладони Фрэнку, растопырив пальцы: – Давай, так уж и быть. – Фрэнк подпёр подбородок рукой и прищурился, будто выбирая в голове среди множества вопросов тот, ответ на который даст наибольшее представление о Джерарде. – Во-первых, я почти заревновал, – признался Фрэнк и, чтобы не развивать эту мысль, сразу же перешёл к следующей: – во-вторых, почему вы расстались, если тебя в ней всё устраивало? – Джерард хрипло рассмеялся. – Потому что, Фрэнк, так иногда бывает, – пожал он плечами и устремил взгляд на рисунок дерева, использованного для столешницы. – Люди могут просто не сойтись друг с другом из-за разных причин. Она чудесная, но... не подошла мне. Понимаешь? – он вновь посмотрел на Фрэнка, ища ответ на свой вопрос. Фрэнк медленно кивнул. – Да, наверное, понимаю. – А ещё, – Джерард замялся, – Фрэнк, я не идеальный. Если я не вижу в ком бы то ни было ни одного изъяна, этого недостаточно для того, чтобы отношения сложились. – Я не могу назвать ничего, что бесило бы меня в тебе как в партнёре, – тихо возразил Фрэнк. Безумно хотелось отвернуться, спрятать лицо, чтобы Джерард не смотрел так, но он себя переборол. Уэй поднял бровь и усмехнулся: – Да ну? – Ну кроме того, что ты достал напоминать мне о возрасте и в самые неподходящие моменты вспоминаешь о том, что ты мой тренер, – Фрэнк улыбнулся и всё-таки отвёл взгляд, смущаясь. Очень тяжело было говорить о чувствах, а не выражать их. – Я подозреваю, что с другими людьми у тебя таких проблем не возникало, а значит... – он замолчал, и Джерард не смог прервать тишину тоже, отчего-то чувствуя себя так, будто получил незаслуженную похвалу. Так он выглядит в глазах Фрэнка? Идеальный? При всём, что Джерард уже сделал? При том, что Фрэнк плакал из-за него? При том, что Джерард лишал его возможности получать опыт с кем-то равным себе? «Ну так дай ему свободу, Уэй. Если ты такой плохой и не заслуживаешь его, то отпусти», – Джерард поморщился от этой мысли. Он задумчиво ел, не чувствуя вкуса еды из-за глубоких размышлений и время от времени поглядывая на совершенно беспечного Фрэнка. Хотя нет, он тоже выглядел напряжённым, но несколько иначе. Будто собирался с духом, чтобы что-то сказать, но каждый раз, наполняя лёгкие воздухом и формулируя предложение на кончике языка, передумывал. На то, чтобы он решился, потребовалось минут пять: – Это очень грубый и бестактный вопрос, и я заранее прошу у тебя прощения за него, но я не смогу найти место себе, пока не разложу все по полочкам, – он протараторил это так быстро, что суть сказанного дошла до Джерарда пару мгновений спустя. Фрэнк смотрел на него огромными глазами, явно ожидая сигнала продолжить, так что Джерард кивнул, морально готовясь к худшему. – Как ты всё-таки себя идентифицируешь? У тебя раньше были отношения с парнями? Я думал, что ты гей, но после рассказа о Монике- – Это так важно? – прервал Джерард. Фрэнк задумался. – Ну... я думаю, это важно для меня? – ответил он, но ответ прозвучал скорее, как вопрос. Он сцепил пальцы в замок и закрутил кистями, продолжив размышлять. – Я имею в виду, самоопределение и проговаривание этого было одним из поворотных моментов для меня, многое мне объяснило о себе, и, наверное, поэтому я хочу это прояснить? – одна из косточек хрустнула и Фрэнк, испугавшись звука, положил руки на стол. – Мне кажется, это так же важно, как осознание себя живым человеком. Джерард молчал с минуту, прежде чем ответил: – Я не знаю, Фрэнк. Я просто люблю. Беседа плавно вернулась к прежней непринуждённой, лёгкой атмосфере. Они говорили и говорили вообще обо всём, делились мнениями, воспоминаниями, чувствами, смеялись и улыбались, смотрели друг другу в глаза и как бы случайно касались пальцами. Мир сузился до секции, в которой они сидели, и не было вокруг ни других посетителей, ни время от времени подходящих поинтересоваться, всё ли в порядке, официантов, – ничего. Когда они вновь вышли на улицу, воздух охладился ещё больше, а дождя уже не было, равно как и естественных источников света и прежних кучек людей. Все будто разбрелись по квартирам и барам, оставив улицы в распоряжении парочек. Медленно шли по направлению к гостинице. Возможно, слишком медленно даже для прогулочного шага. Фрэнк периодически ёжился от холода, но со всей внимательностью слушал историю о том, как Джерард познакомился с Александром, иногда немного задирая голову, чтобы полюбоваться его лицом в свете городских огней. – Я тогда искал себе какую-то другую деятельность и пробовал почти всё, что хоть как-то пересекалось с парным катанием, – рассказывал Джерард. Он ненадолго остановился, чтобы, порывшись в карманах плаща, достать открытую пачку сигарет и зажигалку, а затем обошёл Фрэнка и продолжил путь по другую сторону от него. Колёсико зажигалки щёлкнуло – и послышался звук первой затяжки. – Я не знал, что ты так много куришь, – сказал Фрэнк, против воли задерживая взгляд на том, как изо рта Джерарда вылетает и рассеивается в воздухе дым. Джерард усмехнулся. – Вообще-то я бросил. Ну точнее, я позволял себе курить в крайних случаях, и обычно это было не чаще одного-двух раз в год. – Ага, я помню про иногда, – перебил Фрэнк, вспоминая свой День Рождения. Джерард, улыбнувшись, кивнул: – А сейчас... – он неопределенно взмахнул рукой с зажатой меж пальцев сигаретой. – Много стресса, – закончил за него Фрэнк. – Ага. – И всё-таки, – Фрэнк натянул рукава кардигана до кончиков пальцев и обнял себя руками в попытке немного согреться, – почему ты так рано ушёл? Из фигурного катания. – Это сложная история, – ответил Джерард, глубоко затягиваясь. – Может, я расскажу её тебе когда-нибудь, – он зажал сигарету зубами и, оглянувшись назад, приобнял Фрэнка за плечи, слегка прижимая к себе. – Ты весь дрожишь. – Есть немного, – улыбнулся Фрэнк и остановился, заставляя и Джерарда встать на месте. До гостиницы оставалось всего ничего, около трёх минут пешком. – Спасибо тебе за вечер, Джи, – прошептал он и коснулся холодными губами такой же холодной щеки Джерарда. У входа в гостиницу они заблаговременно отошли друг от друга на расстояние, которое не могло быть воспринято неоднозначно. Последняя ночь в Японии. – Я останусь у тебя? Уэй едва заметно кивнул, и они по отдельности поднялись на этаж. Сначала Джерард, а немного после, предварительно заглянув в свой номер за одеждой, Фрэнк. Он шёл, смотря себе под ноги и не замечая лёгкой улыбки на губах, по холлу. Не так далеко от прохода послышались голоса, и Фрэнк задержался на повороте, предпочтя лишний раз не попадаться никому на глаза. Сначала он не вслушивался в диалог, но один из голосов звучал слишком знакомо. – Ага, я рад, что ему в итоге удалось откатать программу, – говорил Джерард. – Хотя, когда вы сказали, что Энди настоял на трёх, я ни секунды не сомневался, что он справится. Улыбка с губ сползла. «Сказали? Он знал, что Питерсон усложнил произвольную? Не сомневался?». Фрэнк даже не заметил, как сильно сжались его кулаки и челюсти, не заметил, как Тарковски, проходя мимо, бросил ему: – О, доброй ночи, Фрэнк! Поздравляю с удачным прокатом! Всё было как в тумане. Потом он шёл, вдавливая пятки в пол, прямо к номеру 1605. Если бы это было возможно, из-под его подошвы вылетали бы клубы пыли, а на ковре оставались бы небольшие лунки. Стук в дверь был до такой степени разъярённый, что это тут же отразилось болью на костяшках пальцев и моментальным покраснением кожи. Дверь открылась, и Джерард даже вдох сделать не успел, как Фрэнк заговорил. Закричал: – Ты знал! Этой фразы хватило, чтобы Джерард, широко распахнув глаза, втащил Фрэнка за запястье в номер и захлопнул за ним дверь. – Фрэнк, пожалуйста, тише, – попросил он, но Фрэнк не слышал ничего вокруг. – Ты, блять, знал, что я отсосу у ёбаного Энди из-за его ёбаной техники! Знал и молчал! – Фрэнк резко отмахнулся от рук Джерарда, когда тот попытался обнять его, и сделал шаг в сторону, увеличивая между ними расстояние. – Стой, сука, на месте, – прошипел он. Грудь тяжело вздымалась. – Фрэнк, там всё очень – очень – сложно, и я попробую всё тебе объяснить, только, пожалуйста, не кричи, – молил Уэй. – Позволь мне тебя обнять и всё объяснить? – он сделал один шаг вперёд, а Фрэнк отступил на два назад, упёршись в шкаф, ясно давая понять, что не готов успокаиваться. – Ты не сомневался в нём, но постоянно говорил мне, что я не справлюсь? Кто я по-твоему? – Фрэнк помотал головой в стороны и вперился не видящим взглядом в пол. Он какое-то время молчал, и Джерард понадеялся, что пик эмоций позади, но Фрэнк вновь заговорил: – Это всё из-за той открытки, да? – он поднял взгляд на Джерарда, оценивая реакцию. – Фрэнк, – вздохнул Уэй и всё-таки подошёл ближе. Он сократил расстояние между ними до возможного в такой ситуации минимума: так, чтобы мог, в случае истерики, ограничить свободу действий Фрэнка и не позволить ему навредить кому-то из них. Лицо Фрэнка было искажено болью. Она просачивалась откуда-то изнутри через поры и слизистую и, словно невидимой оболочкой, покрывала его от кончиков волос до кончиков ногтей. На глазах появилась прозрачная пелена. Когда Джерард наклонился, чтобы легко коснуться губами щеки Фрэнка, то почувствовал на ней солёную влагу. Он отшатнулся, испуганно глядя на теперь уже ничего не выражающее лицо с блестящими в свете ламп дорожками слёз. – Сколько вам пообещали, мистер Уэй? – спросил Фрэнк. Джерард тупо пялился на него, не совсем понимая, к чему он клонит. Не желая понимать. От официоза сжималось сердце. – Какой процент призовых первого места вам пообещали, чтобы вы отговорили меня от усложнения программы? – Что ты несёшь, Фрэнк? – Фрэнк, словно не слыша, продолжал холодным тоном: – Наверное, процентов тридцать или сорок? Моих двадцати вам мало было, да? – Фрэнк, всё вообще не так! – запротестовал Джерард и бросился за спешащим прочь из номера Фрэнком. Он успел схватить его за запястье, и вместе с болью от хватки в голове Айеро прозвучало сказанное строгим тренерским голосом: – Стой. От этого тона всё внутри похолодело, а мышцы будто свинцом налились, заранее подчиняясь услышанному. Фрэнк сглотнул, посмотрел на размытое из-за пелены слёз запястье с пальцами Джерарда вокруг, сморгнул, посмотрел на Уэя. Глаза в глаза. Казалось, что этот контакт длился вечность, прежде чем Фрэнк с силой потянул руку на себя: – Пошёл нахуй, – выплюнул он и ушёл прочь из номера, хлопнув за собой дверью.