***
Почему-то жизнь принято делить на полосы: чёрные и белые, – как будто у кого-то бывает так, что всё совсем плохо и нет ни единой крупицы белого пятна. Или будто ситуация, когда всё, вот прям всё, идёт идеально — это не что-то из категории фантастики. Обычно ведь есть какая-то общая картина, а где-то отдельными мазками расположены контрастные акценты. Скажем, стал призёром соревнований, но сильно нервничал перед этим, побывал в другой стране, но долго адаптировался к смене часовых поясов, добился взаимности от дорого человека, но ссоры случаются чаще, чем хотелось бы. Во всём можно найти баланс, если искать. В семь утра семнадцатого ноября Фрэнк был уверен, что всё обернулось против него, потому что, что ж, тяжеловато искать позитивные моменты, когда жизнь регулярно отвешивает тебе смачных пиздюлей. Япония правда разделила его жизнь на «до» и «после», но если на рекламных постерах программы тренировок «после» равно «лучше», то у него это было похоже скорее на антирекламу наркотиков или сигарет. Наивно, но Фрэнк полагал, что он придёт с утра пораньше в академию, увидит Джерарда, извинится за свою вспыльчивость и упёртость, а потом они поцелуются и всё забудут. В идеале, он рассчитывал, ему вообще не придётся ничего произносить вслух, и его жесты, взгляд и действия обо всём скажут за него. Дело было даже не в том, что Фрэнк был гордый и ему сложно было признать свои ошибки. Ему просто было дико стыдно. Появление в академии уже было своего рода героическим поступком после крайне плохого четырёхчасового сна и поспешных утренних сборов по возвращении от Якоба под пристальным взглядом матери. В холле не было пусто. Спорткомплекс, как и всегда, дышал и жил, и даже в такое раннее время здесь уже были спортсмены. Фрэнк мало кого знал: в основном это были дети, которые лишь начинали свой путь, и оттого им, возможно, было даже сложнее. Родители привозили их на тренировки ни свет ни заря, а потом везли на очные занятия в школе, и двадцать четыре часа в сутки эти бедолаги либо тренировались, либо учились, либо отсыпались, чувствуя себя скорее мёртвыми, чем живыми. Фрэнк смутно, но помнил, каково это. Они держались небольшими кучками, обсуждали свои успехи и хвастались перед друг другом. Одна такая кучка из трёх мальчиков шла навстречу Фрэнку. Когда они подошли ближе, можно было чётко услышать их разговор. – Я сегодня прыгнул сальхов! – горделиво сказал один, везя за собой чемоданчик с инвентарём. – На удочке! – возразил другой. Его голос был искажён усилиями, которые он прилагал, чтобы тащить свою сумку. – Ну и что? Прыгнул же. Ты даже на удочке не можешь. – Третий, всё это время молчавший, мальчик хохотнул, и повисла тишина. Чем ближе Фрэнк был ко льду, тем сильнее было волнение. Все наброски фраз просто стёрлись из головы, и теперь там были лишь паника и белый шум. Вместе с недосыпом вся эта нервозность отдавалась мелкой дрожью в руках и тошнотой. – На удочке не считается. Ой, – сумка с глухим стуком упала на пол. Фрэнк почувствовал, как что-то упёрлось ему в живот, и опустил голову вниз. Оттуда на него смотрело всё ещё румяное после тренировки на льду недовольное лицо. Уже в следующее мгновение выражение на нём изменилось: глаза распахнулись шире, и теперь рыжий мальчик лет восьми смотрел с нескрываемым восхищением. – Ну, где ты там? – послышалось откуда-то со спины Фрэнка. Он оглянулся, а затем вернул внимание мальчишке. – Аккуратнее, – сказал он, – а то травмируешься ещё. – Это ты! – вдруг воскликнул тот, игнорируя всех, а затем его маленькие руки обхватили бёдра Фрэнка в кольцо, порывисто обнимая. Фрэнк растерялся и поднял руки, не зная, куда себя деть. Это неловкое объятие было как заземление, то, что вытянуло его из глубин паники на поверхность, чтобы сделать хотя бы один глоток воздуха. Он неловко положил правую ладонь на рыжую макушку и слегка потрепал волосы. Мальчик отстранился и сделал полшага назад. – Ты мой любимый фигурист! – радостно заявил он, растянув губы в широкой улыбке. – О, – Фрэнк замялся, – я рад это слышать! Повисло неловкое молчание. Фрэнк под внимательным взглядом детских глаз заламывал пальцы, не совсем понимая, как вести себя с ребёнком, а тот продолжал глазеть. Его друзья, махнув рукой, пошли дальше по холлу. – Сальхов, значит? – спросил Фрэнк, и мальчик коротко кивнул. – Не обращай внимание, – он присел на корточки и заглянул в голубые глаза ребёнка. В них читались волнение и усталость. Мальчик шмыгнул, заинтересованно внемля каждому слову. – Мало ли кто что уже умеет. Ты — это ты, и значение имеют только твои успехи, – Фрэнк улыбнулся уголками губ и протянул мальчику руку. Он её несмело пожал и, вдруг вспомнив о других делах, спешно поблагодарил Фрэнка, непонятно, за что, и побежал к выходу из спорткомплекса настолько быстро, насколько ему позволяла сумка. Фрэнк простоял там ещё пару секунд. У него в детстве не было возможности вот так столкнуться с кем-то, к кому он питал профессиональную симпатию. Да и отношение к фигурному катанию у него было совсем иное. У младшего поколения это соревнования с самого начала и до конца: сначала с самим собой, потом с кем-то из группы, а потом вообще со всеми. Бесконечная борьба на выживание: либо ты, либо слабость человеческого тела, физика и прочие неприятности, которые встают на пути к успеху. Верил ли сам Фрэнк в то, что сказал? На самом деле, да. Ровно эти же слова он и сам слышал от Джерарда, но тут работает эффект под названием «проще сказать, чем сделать». Это как видеть красоту в каждом встречном, в теле любого веса и комплекции, но упорно ненавидеть себя за несоответствие общепринятым стандартам красоты. Двулично, конечно, но мозг не перепрограммировать ни за три секунды, ни за три минуты. Вздохнув, он продолжил свой путь ко льду, чувствуя, как возвращается дрожь, а ноги становятся ватными. Вскоре до его слуха донёсся треск лезвий о ледяную поверхность, разговоры людей и громкие комментарии тренеров. Музыки не было. Когда открылся вид на каток, первым делом он стал выискивать там знакомую фигуру, но ни на льду, ни за бортиками Джерарда видно не было, зато были другие тренеры из штаба. Один из них, завидев Айеро, махнул ему рукой. Фрэнк ускорил шаг и подошёл ближе, здороваясь. – Привет, Фрэнк, – кивнул в ответ тренер. – Джерард говорил, что ты придёшь, но я ждал тебя только к одиннадцати. – Фрэнк неопределённо пожал плечами. – В любом случае, он просил передать тебе это, – мужчина протянул руку, передавая Фрэнку небольшой лист бумаги с записями. Программа тренировки на льду на сегодня: связки, тройные и четверные каскады, четверной флип. Почерк незнакомый. В груди начало зарождаться крайне неприятное предчувствие, которое ещё не обрело форму чёткой мысли, лишь отразилось тупой болью под ложечкой и усерднее застучавшим сердцем. – Выглядишь устало. Всё нормально? – Фрэнк оторвал затуманенный взгляд от записки и встретился с обеспокоенным взглядом мужчины. Чем дольше Фрэнк молча рассматривал морщины в уголках его глаз, тем более обеспокоенным тот выглядел. – А, да, – Фрэнк кивнул и убрал записку в карман толстовки, – всё в порядке. Я ещё не был в зале, так что я пойду разогреюсь и подойду. – Грегор кивнул и тут же переключил внимание на юниорок на льду, отрабатывавших технические элементы. Фрэнк совершенно точно не был в порядке. Отсутствие Джерарда не принесло никакого облегчения, вопреки тому, что можно было бы подумать. С каждой прошедшей минутой негатива в мыслях появлялось всё больше и больше. Как будто кто-то перевернул песочные часы, в которых каждая песчинка — это шанс помириться с Джерардом и вернуть всё, как было раньше. Чем меньше в верхней части часов остаётся песка, тем меньше вероятность не позволить этой ссоре оставить явный отпечаток на их отношениях. Его всё ещё трясло, и с того момента, как он вышел за пределы катка и отправился к тренажёрному залу, дрожь лишь усилилась, зубы застучали, и небольшое объятие точно не было бы лишним, а лучше – тёплый взгляд зелёных глаз, лёгкая улыбка и заботливое касание до щеки, руки, плеча – не важно. Сами собой в воспоминаниях, словно кадры старой киноленты, замелькали эпизоды с их первой встречи в этом же самом зале. Как Фрэнк боялся первой тренировки, как они встретились раньше положенного времени, как тренировались вместе, как Джерард сказал: – В следующий раз я не позволю тебе заниматься после плохого сна. Фрэнк усмехнулся и встал напротив двери, стараясь заглянуть в помещение сквозь неё. «Тогда лучше бы тебе быть здесь, Джерард, чтобы остановить меня». Он дёрнул ручку и вошёл в зал, ожидая увидеть Уэя у силовой рамы, как в их первую встречу, но в зале никого не было. Свет горел, инвентарь был аккуратно сложен по своим местам, но ни намёка на то, что хотя бы в ближайший час здесь кто-то был. Фрэнк тяжело вздохнул и в отчаянии кинул спортивную сумку в угол зала, чувствуя, как тревога, всё это время пожиравшая его заживо, перерождается в ярость. – Сука! – крикнул он в пустоту и сжал волосы у корней. – Сука-сука-сука! – пнул стопку дисков у рамы и тут же зашипел от боли в ноге. Позволив рукам повиснуть вдоль туловища, Фрэнк попытался привести дыхание в норму, и вскоре первая вспышка гнева прошла. Теперь чувство плескалось в нём, как волны на побережье в ясную погоду. «Ладно. Если он не здесь сейчас, то это не значит, что он избегает тебя, – успокаивал себя Фрэнк. – У нас есть программа тренировки на сегодня, так что работаем». Сняв толстовку, Фрэнк воткнул в уши наушники, взял скакалку и начал разминаться, заранее чувствуя, что сегодня он явно переусердствует с физической нагрузкой: когда Фрэнк зол, ему надо сублимировать это во что-то, чтобы чувство не начало пожирать его изнутри. Как показывает опыт, лучше всего со злостью помогают справиться свободные веса и скорость, поэтому следующий час Фрэнк практически не выпускает из рук всё, что заставляет его мышцы дрожать от напряжения: гири, гантели, гриф. Он приседает, шумно дыша, делает тягу на одной ноге, и с каждым выполненным подходом мышцы забиваются всё сильнее, дыхание становится тяжелее, а вместе с потом и силами наружу выходит разрушающая всё энергия. Иногда ему кажется, что это всё, из чего он состоит, – настолько в нём её много. Он как раз восстанавливает дыхание после очередного подхода, уперев руки в бока и расхаживая по залу, когда начинает ощущать чьё-то присутствие. Буквально на секунду он думает, что это Джерард, и потому немедля оборачивается, но это всего-навсего другие спортсмены. – Привет, Фрэнк, – поздоровался один из них, – Брайан – и Фрэнк, натянув улыбку, кивнул ему, возвращаясь к тренировке. – Понятно теперь, откуда у тебя такие результаты, – продолжил тот. Фрэнк хмыкнул и обернулся через плечо: – О чём это ты? Второй парень усмехнулся и кинул взгляд на Брайана, пока тот рылся в сумке. – Просто Брайан болтает о тебе, не умолкая, с того момента, как мы всей группой посмотрели трансляцию. Брайан пускал в приятеля убийственные молнии. Фрэнк даже прервал подход, обенувшись к парням всем телом. – Вы смотрели группой трансляцию из Японии? – его голос прозвучал крайне удивлённо для человека, который знает, что такое практикуется во многих центрах. Когда он занимался у Мисс Рози, другие её воспитанники тоже всей толпой смотрели его прокаты, но здесь это почему-то ощущается иначе. – Разве у вас не был уже поздний вечер? – Ага, вечерняя тренировка с Александром по танцам. Он нам поставил трансляцию на своём планшете. – Фрэнк кивнул и посмотрел на всё ещё смущённого Брайана. Тот, заметив внимание, заговорил: – Кое-кто, – он посмотрел на друга, – очень преувеличил. Я не то чтобы говорю о тебе постоянно. Просто очень заметен прогресс, – сказал он, и Фрэнк тут же выпалил, самодовольно улыбнувшись: – Спасибо. – Брайан тоже улыбнулся, продолжив: – И я думал, что это потому, что Уэй просто возится с тобой больше, чем с остальными, – он заметил, как изменился в лице Фрэнк, как с его губ сползла улыбка, уступив место выражению, которое можно было описать как «полнейшее непонимание». – Ты не подумай ничего! Просто видно, что он очень к тебе привязан. Ты его любимчик. – Любимчик? – переспросил Фрэнк, по очереди посмотрев на Брайана и его безымянного приятеля, который уже включал беговую дорожку. Они кивнули. Этот разговор нравился Фрэнку всё меньше, потому что сейчас он зашёл явно не в то русло. – Не, брось, – натянуто усмехнулся Фрэнк, – тебе кажется. Я такой же, как все, – он повернулся спиной к Брайану, чтобы продолжить тренировку, но в большей степени – чтобы скрыть выражение беспокойства на лице. Он никогда не был хорош в том, чтобы скрывать эмоции. Замалчивать – да, но никак не скрывать. – Нет, – настаивает Брайан, и до Фрэнка доносится тяжёлый вздох со стороны беговой дорожки. - Я совсем не об этом. Просто... даже если ты любимчик, то понятно, за что, – он сделал паузу, но, так и не дождавшись реакции со стороны Фрэнка, продолжил: – Ты очень много работаешь. Это тоже видно. Без твоей работы не было бы таких результатов. Вскоре в зал пришло ещё несколько юниоров и Грегор, тренер по общефизической подготовке. За атмосферой занятости в зале почти никто не обращает внимание на слишком уж усердно тренирующегося Фрэнка. Его голова забита очередной пачкой мыслей, которые изредка перекрывает музыка в наушниках. Вот что интересно: когда ты вечно недоволен собой, то в твоём поле зрения находятся только недостатки. Не те рёбра, падения, грязные выезды, слишком сильно сбившееся дыхание, недостаточная вовлеченность в программу, низкая скорость вращения... столько всего, что не хватает внимания проанализировать успехи. Так что, когда к тебе подходит совсем ещё ребёнок и говорит, что ты его любимый фигурист, а чуть позже юниор, который через год-другой перейдёт в сеньоры, отмечает, что ты сильно вырос, то тебе начинает казаться, что они говорят о ком-то другом. Внутренний критик беснуется: что в тебе можно полюбить? Наверное, именно это и случается с теми, кому на протяжении многих лет занижают баллы просто потому что. Ты ставишь себе высокую планку и пытаешься достать до неё, но им вечно чего-то не хватает, тебя прижимают и прижимают. В итоге ты ищешь причину не в предвзятом судействе, а в себе, ведь если кто-то может, то почему не могу я? Этот сезон стал для Фрэнка открытием со всех сторон. Оглядываясь назад, он вспоминает, как не уверен был в собственных силах, когда Джерард поставил его перед фактом. Как он боялся проката в Лас-Вегасе до – буквально – судороги, как Джерард уверял его, что он готов. А теперь, одним глазом взглянув на то, что скрывается за изгородью, он стал жадным до победы. Как и в решениях, Фрэнк был не стабилен в мнении о самом себе. Сегодня он чрезмерно самоуверен и заранее вешает на себя медаль чемпиона Вселенной, а завтра втаптывает себя в грязь сомнений. Планка стала ещё выше, но теперь он хотя бы надеялся рано или поздно до неё дотянуться, вне зависимости от того, сколько раз для этого придётся расшибиться в лепёшку. К моменту, когда он заканчивает, в нём не остаётся ничего, кроме приятной усталости и лёгкого чувства голода. Часы показывают восемь тридцать утра, что значит, что до его времени на льду есть больше трёх часов. Сначала он думает о том, чтобы вернуться в апартаменты, принять душ, должным образом позавтракать и, возможно, вздремнуть, но затем вспоминает, что там его будет ждать мама, которая наверняка захочет задать пару вопросов. Как прошла тренировка, Фрэнк? Что ты делал, Фрэнк? Каков твой план, Фрэнк? Ты уяснил, что ты пустое место, Фрэнк? Злость снова начала просыпаться, наполняя тело энергией. Прежде, чем Фрэнк завёлся окончательно, он перекинул через плечо толстовку, собрал разбросанные по залу во время тренировки вещи и пошёл в кафетерий. Как и ожидалось, почти никого не было. Фрэнк взял миндальный капучино в автомате, салат с тофу и сел за столик, с которого открывался прекрасный обзор на стеклянные двери. Что-то внутри него всё ещё надеется, что Джерард придёт, хотя как минимум одна вещь – записка в кармане – указывает на то, что его не будет как минимум до двух дня. Успевшая надоесть нервозность возвращается, аппетит пропадает, и Фрэнк чуть ли не давится салатом, смотря куда-то сквозь тарелку. Боковым зрением он замечает, как загорается и гаснет экран его телефона. Отложив вилку, он снимает блокировку в надежде, что уж на этот раз это будет что-то связанное, с Джерардом. Несмотря на то, что надежда снова себя не оправдывает, его сердце всё равно сжимается. «Привет, Фрэнки! Давно не общались. Ты как?». Фрэнк закусывает губу, ощущая, как тоска по отцу накрывает его с головой. Ещё один способ вернуться в реальность и при этом не получить от неё по голове битой. Он вспоминает его тёплые искрящиеся заботой глаза, рот, практически незаметный за густыми усами и бородой, и баритон с хрипотцой, которая особенно заметна, когда папа смеётся. Вместо ответа он набирает его номер и, прикусив ноготь на большом пальце, ждёт лишь два гудка. – Хэй, Фрэ-энки-и, – в своей манере нараспев произносит мистер Айеро и – в голосе это сквозит – широко улыбается. – Хэй, па-ап, – вторит ему Фрэнк, но получается скорее уныло, чем радостно. – У меня всё хорошо, а ты как? – Всё хорошо, – дублирует голос. – Ты уверен? – всего два слова, но это заставляет маленького мальчика внутри Фрэнка всхлипывать. Он проглатывает ком в горле и вздыхает, вслушиваясь в то, что происходит у папы. Он представляет его уютную квартирку в Нью-Йорке, большую часть которой занимают стопки исписанных нотных тетрадей, музыкальные инструменты и всевозможные провода. Может, конечно, сейчас там всё не так. Фрэнк не навещал отца чертовски долго. Молчание, по всей видимости, затягивается. Как обычно это бывает, оно говорит об истинном положении дел куда больше, чем слова. Однако что-то подсказывает Фрэнку, что его отец и так уже знал, что что-то случилось. В последнее время они, правда, общаются гораздо реже, и в девяти случаях из десяти причиной общения является Линда. В общем-то, как и сейчас. – Фрэнки, она любит тебя и желает тебе лучшего, ты же знаешь, – говорит Айеро, и Фрэнку приходится закусить губу и начать издеваться над кусочком тофу в тарелке, чтобы не разрыдаться прямо в кафетерии. Чёрт, он и не знал, что так сильно устал от всего. – Да, знаю, – вздыхает Фрэнк и слышит, как Фрэнк-старший угукает на том конце провода, призывая продолжать. – Но почему она не может и любить меня, и уважать? – Она уважает, – возражает Айеро, – но ещё она боится. Если бы ты занимался музыкой, я бы не слезал с тебя, – из динамика доносится хриплый смех, и Фрэнк улыбается тоже. – Я так не думаю, – говорит он, а в ответ слышит ещё несколько смешков. Вскоре всё стихает, и слышится лишь глубокий тяжёлый вздох. – Чёрт, Фрэнки, ты уже так вырос. Ты настоящий профессионал теперь! Я смотрел и Лас-Вегас, и Токио. Я горжусь тобой, сынок. – Спасибо, пап, – благодарит Фрэнк, а через секунду в порыве чувств добавляет: – Я соскучился. – И я, – незамедлительно ответил отец. – Хочешь приехать ко мне на День благодарения? Я могу даже приготовить что-нибудь из твоего спортивного меню. Линда говорила, что у тебя диета. – Фрэнк закатывает глаза и еле сдерживает себя, чтобы не цокнуть. – Хочу, но никаких спортивных диет! – Айеро снова смеётся в трубку, и этот смех разливается тёплым маслом на сердце. – Поговори с ней, ладно? – просит мистер Айеро перед тем, как они прощаются. Фрэнк думает минуту-две и в конце концов решает всё-таки пойти в апартаменты. К этому моменту его веки настолько тяжёлые, что он готов уснуть за столом. Он оглядывает напоследок кафетерий и выходит в стеклянные двери.***
Линда пристально вглядывалась в отражение в зеркале, по очереди рассматривая левый и правый глаз, щурилась и широко распахивала веки. Затем она достала из упаковки ватный диск и, капнув на него мицеллярной водой, стёрла карандашную линию с правого глаза. Использованный диск полетел в раковину, пополнив уже внушительную кучу. – Что я делаю не так? – спросила она в пустоту и натянула кожу у виска левой рукой, правой вновь рисуя тонкую линию от внутреннего уголка глаза к внешнему. Одно и то же действие с одним и тем же результатом, но когда-то он её удовлетворяет, а когда-то получается десяток тщетных попыток на то, чтобы исправить дело. Это преследовало её последние тринадцать лет, её запросы и стандарты менялись чуть ли не каждый день, и то, что было удовлетворительно вчера, сегодня было тем, что сложно было даже назвать результатом. Второе место есть второе место, но, когда ты получаешь его во второй раз с более сложной программой, – это какой-то позор. Линда рассчитывала увидеть результат, а не застрять в стагнации, и она искренне не понимала, почему Фрэнк, и сам уже загоревшийся огнём азарта, обиделся на неё. В чём она была не права? У каждого в жизни есть своё место, и если все будут заниматься своим делом, то хуже не будет никому. Дело Фрэнка – чисто катать программы, дело Джерарда – организовывать тренировочный процесс так, чтобы достичь намеченных Линдой результатов, а её дело – ставить цели и искать пути их достижения, обеспечивать беспрепятственный путь Фрэнка к вершине самыми разными способами. Она ещё раз сравнила макияж на глазах и, удовлетворённо хмыкнув, сгребла использованные ватные диски и бросила их в урну. Наручные часы показывали половину десятого, что означало, что ей пора выходить на запланированную встречу с менеджером какого-то YouTube-канала, который просто жаждал взять у Фрэнка небольшое интервью. Конечно, как минимум в одном Уэю следовало отдать должное – он действительно хорошо потрудился с программами Фрэнка на этот сезон и их начинкой. Благодаря этому Фрэнк засветился не только на национальном этапе серии Гран-при, но и на не менее рейтинговом этапе в Японии, из-за чего интерес СМИ к нему резко возрос. Работы сейчас было море, гораздо больше, чем в какой-либо из предыдущих периодов карьеры Фрэнка. В принципе, это было объяснимо: юниорам обычно не уделяется столько внимания, сколько взрослым фигуристам, но всё равно это было волнительно. Линда аж вся светилась от такой бурной деятельности, наконец-то чувствуя себя на своём месте. Ещё она чувствовала, что хрупкий баланс между работой и семьёй вновь был нарушен. Вчера она попыталась поговорить с Фрэнком на равных, думая, что он уже достаточно взрослый, чтобы принять её точку зрения. Что ж, вся эта история с изменениями в программе просто вывела её из себя! Она просто не понимала, в чём проблема? С Уэем план работы на ближайший сезон обсудили ещё до того, как были подписаны все бумаги. Конечно, он внёс в этот план значительные изменения тем, что вывел Фрэнка в сеньоры и тем самым сократил один из этапов на пути к одной большой цели, но поначалу это казалось изменением к лучшему. Что в итоге? Вместо того, чтобы в своём темпе разучивать с Фрэнком новые элементы, совершенствовать технику и зарабатывать авторитет среди судей, – следовать плану, не задавая лишних вопросов – он идёт на поводу у эмоционально нестабильного и психически незрелого подростка. Ради чего? Уговор был не такой. Поначалу речи о победах даже не было: первая пятёрка в рейтинговой таблице была бы вполне достаточна, тройка – идеальна. – Вам нужно поднять его видимость и узнаваемость, если хотите больших достижений, – сказала однажды Андреа. Но Линда считала, что, если замахнулись на рубль, то… Какое-то предчувствие всё никак её не оставляло. Ей казалось, что вся эта нервозность Фрэнка как-то связана с тем, что он прихорашивался перед полётом и часто витал в облаках. Правда, сейчас она не была уверена в том, что с момента их прошлой ссоры входит в круг лиц, которым можно доверить душевные переживания. Линда на секунду даже встала посреди гостиной, разглядывая развевающуюся на ветру занавеску. Похоже, что её бывший муж был прав: она перегнула палку. Господи, она же даже не отпраздновала вместе с Фрэнком его призовое место! Чувство вины неприятно потянуло под ложечкой, и это заставило Линду сжать в тонкую линию губы. Помада слегка вылезла за контур. «Так, встреча», – напомнила она себе. Перед выходом из апартаментов она заглянула в ежедневник, перепроверяя записи на сегодняшний день. Домашняя работа для Фрэнка – на письменном столе; ужин (заказан, потому что времени на готовку нет); встреча по поводу интервью; напоминание от бывшего – «Не перегибай с контролем, он в первую очередь сын» – выделено жёлтым маркером; поинтересоваться у сына, как его дела (если он захочет говорить). Достав из сумочки ручку, она аккуратно вписала ниже: «Отпраздновать достижение Фрэнка».