Сквозь лёд

Ужин на электрической плите вот уже в третий раз начинал шипеть и шкворчать, когда входная дверь, наконец, тихонько щёлкнула, а в проёме показался явно усталый Фрэнк. Он бросил вещи у порога и, еле переставляя ноги, потащился в комнату, кинув еле слышное: «Привет, мам». Линда хотела сказать уже заготовленную фразу о стопке домашнего задания, которое надо сделать до конца недели, но вовремя прикусила язык. «Помни, он в первую очередь сын», – она повторяла это, как мантру, вот уже неделю. Фрэнк вышел из комнаты минут десять спустя, всё так же походя скорее на ожившего мертвеца. Он тихонько сел за стол и придвинул к себе тарелку с тушёными овощами и мясом. Линда села напротив, всматриваясь в черты лица. Казалось, что с каждым днём Фрэнк становился всё слабее и слабее с самого своего возвращения. Его снова почти не бывало дома, а если он и приходил, то либо почти не выбирался из своей комнаты, либо уходил к Якобу. Помня, к чему всё это привело в прошлый раз, Линда не могла не переживать. – Сколько ты сегодня провёл на льду? – спросила она. Фрэнк пожал плечами и продолжил ковыряться вилкой в овощах. – А в зале? – Я не знаю, мам, – вздохнул Фрэнк. – Достаточно, чтобы добить флип, – он шмыгнул и отправил в рот кусок мяса. Линда поджала губы и дёрнулась, чтобы обнять сына, но что-то её остановило. Она подвинула к нему стакан с соком и, попытавшись отключить гордость, сказала: – Ты так мало отдыхаешь, Фрэнк. Я… – волнуюсь, хотела сказать она. – Это может привести к стрессовому перелому. И ты опять можешь похудеть. – Фрэнк поднял на неё взгляд: глаза выглядели почти пустыми. – Куда смотрит Уэй?! – вырвалось у Линды. Фрэнк опять опустил голову. – Его нет. Заболел, что ли, – пробормотал он. Линда возмущённо запыхтела. Почему её никто не предупредил о таких значительных изменениях? – А другие тренеры? – Фрэнк на это лишь отмахнулся: – Всё в порядке, мам. Каждый занимается своим делом. Другие тренеры были. По крайней мере, на тех тренировках, которые были у Фрэнка по расписанию. Тренер по прыжкам – Арнольд – присутствовал вообще почти всегда, что было обусловлено в том числе спецификой школы: детей и юниоров здесь было гораздо больше, чем вырвавшихся во взрослое катание. Им крайне важно поставить технику исполнения прыжков, так что без внимательного взгляда Арнольда не обойтись. Он же проявлял наибольшую лояльность: не только не задавал вопросы, почему Фрэнк на льду не в своё время, но и помогал. Фрэнку была непонятна такая благотворительность, но ответ лежал на поверхности. Арнольд просто любил тех, кто усердно работает. Иногда на катке был Александр, чтобы как хореограф дать оценку прокату, если речь шла о презентации и художественной составляющей. Были и те, чьих имён Фрэнк даже не знал, как это было в первую его тренировку после возвращения. Словом, Фрэнк не был предоставлен исключительно самому себе, особенно сейчас, когда крупных соревнований не было и каток был загружен как никогда. Другой вопрос – насколько обеспокоены были все эти люди тем, что он необычно много занимается, и насколько покладист был сам Фрэнк в общении с ними? Александр однажды подозвал его к себе, после того как тот прогнал произвольную: – Фрэнки, а ты чего тут забыл? Твоя тренировка час назад закончилась. Взгляд его был изучающий и непривычно серьёзный. Фрэнк тогда сказал что-то про национальный чемпионат и удалился на другой конец катка во избежание дополнительных вопросов. Потом была ещё пара попыток заставить Фрэнка отдыхать больше, но в итоге Александр просто смирился с его упорством и попросил звать по возможности, если на льду больше никого не будет, чтобы Фрэнк не занимался в одиночестве. Мало ли что бывает: упадёшь, сломаешь ногу и будешь валяться на льду, пока не придёт кто-то из занимающихся или технический персонал. Другие были не столь услужливы. Например, когда Фрэнк пытался позаниматься во время, когда каток был занят детьми, его даже не выпускали на лёд. Если же он был на льду до того, как у них начиналась тренировка, Лидия, молодая тренерка не старше двадцати четырёх, грозно ему выговаривала: – Фрэнк, ты мне всех малышей поломаешь! А ну-ка кыш! – Фрэнк ей улыбался и строил щенячьи глазки, но та лишь усмехалась и снисходительно приподнимала брови. – Давай-давай, успеешь ещё. На самом деле, Лидия была добрая, но за своих, как она говорила, малышей стояла горой. Самый строгий к Фрэнку был тот самый Грегор, который в прошлый раз не придал значение тому, что кто-то решил самостоятельно позаниматься. При нём – да и ладно. Но потом он увидел Фрэнка во второй раз, в третий, а на четвёртый не выдержал: – Я, конечно, понимаю, что кому-то может не хватать нагрузки, но ты сюда ходишь по два раза в день каждый день. Ты фигурист или тяжелоатлет? Мне всё равно, какие там тебе Уэй мог указания дать. В следующий раз, если тебя не будет в графике, пущу в зал только с ним под руку! В общем, Фрэнк решил выпускать пар на пробежках в парке неподалёку от «Амбреллы». Бегать он не любил, но не то чтобы у него был выбор: ему было просто необходимо на чём-то сконцентрировать внимание, пока он не поговорит с Джерардом. Казалось бы: они не виделись лишь неделю, но ощущалось это так, будто прошло уже много лет. Несколько раз Фрэнк набирал номер Джерарда, но сбрасывал вызов ещё до того, как раздавались гудки. В черновиках хранилось около десятка сообщений разного содержания: злобных, извиняющихся, сожалеющих... Не отправлял он их по той же причине, почему не звонил: Фрэнк был уверен, что Джерард его избегает. За все эти месяцы работы он успел заметить, что Уэй принадлежит к касте трудоголиков, и поэтому ему очень сложно было представить ситуацию, в которой тот не ходит на работу столь продолжительное время только потому, что заболел. Если только это не что-то смертельное и не что-то, что приковало его к кровати. Нет, это явно был не тот случай. Частично со спортсменами Джерарда сейчас занимались другие тренеры, самостоятельно выстраивая тактику тренировки исходя из запросов спортсмена. Фрэнк же перед каждой тренировкой получал свой план: на жёлтом листке, вырванном из блокнота, каждый раз написанный разными почерками. Из этого Фрэнк сделал вывод, что другие тренеры получают этот план в электронном виде, но почему Джерард не отправлял его лично? Фрэнк вздохнул и подпёр щеку рукой. Сидеть под изучающим взглядом матери было крайне неуютно. Все эти её расспросы, будто между прочим, будто она действительно волнуется за него, а не за прыжки, технику, связи или что она там себе в дневнике записала. Линда сидела за столом так, будто ничего не произошло, и Фрэнка это ранило. Ему же не приснилось? Она правда смешала его личность с грязью и приравняла к бездушной машине, которая запрограммирована на выполнение определённого алгоритма? В детстве это ощущалось как-то иначе. – Спасибо, я пойду позанимаюсь немного перед сном. Конец семестра наступал на пятки. Ноябрь заканчивался, за ним – пара недель учёбы в декабре и на этом всё. Хоть Фрэнк и находился на домашнем обучении, ему нужно было сдавать контрольные работы, писать итоговые тесты. Глупость, конечно. Что-то вроде проверки качества домашнего образования, насколько оно соответствует тому уровню, что даёт школа. Фрэнк над этим смеялся. Ага, конечно, мама регулярно занимается с ним и математикой, и биологией, и литературой, и кучей других обязательных предметов. Каждый день по шесть часов. Если откровенно, то Фрэнку просто дико повезло, что с самого детства к нему не выдвигали никаких серьёзных требований. Спрашивали чуть больше, чем с хоккеистов, – потому что быть хоккеистом в Джерси престижнее, чем фигуристом – но никогда не упирались рогом, если что-то надо было дорисовать сквозь пальцы. Что с них взять, со спортсменов этих? Доля везения была и в том, что до отборочных на Чемпионат США Фрэнк не был вовлечён больше ни в одно крупное соревнование, поэтому у него высвободилось время для «обязанностей», как любила говорить Линда. «Ты ученик, и ты обязан исправно учиться». Поэтому вечерами, если оставались силы, или по утрам, ещё до тренировок, он делал все задания по списку из той самой папки. Чему-то времени и внимания уделялось больше, а что-то просто списывалось из Интернета. Фрэнк не видел смысла перенапрягаться и здесь, особенно зная, что большая часть того, что он вынужден учить, ему попросту не пригодится, даже если он покончит с катанием. Сегодня учёба никак не шла. Фрэнк бездумно разглядывал тему эссе по литературе, но мысли были где-то далеко от «Ворона». Резкими штрихами он начинал выводить буквы, но все они превращались в каракули, напоминающие ветви иссохшего дерева. – Никогда, никогда, – пробормотал Фрэнк, и рука его потянулась к телефону.

***

– Привет! Ты не в курсе, куда пропал Джи? Майки никогда не был из тех, кто вечно жалуется на жизнь. Обычно он просто терпел, стиснув зубы. Наверное, это то, чему ты учишься в первую очередь, когда большая часть внимания родителей достаётся старшему брату. Сначала Джерард был в почёте, потому что занимался серьёзным делом, пока Майки ходил в самую обычную школу и мог похвастаться разве что высшим баллом по естественным наукам. Потом кризис, приступы самоненависти, треклятая Олимпиада, проблемы, и снова все завертелись вокруг Джи, только чтобы не дать ему просрать жизнь. Пока Майки готовился к поступлению в медицинский, до четырёх-пяти утра засиживаясь над дидактическими материалами и задачами по биологии и химии, мама и бабушка не спали из-за того, что кто-то решил, что спиться в восемнадцать – отличная идея. Как только все стало налаживаться и, наконец, появилось время для младшего, умерла Хелена. А Майки... он к тому моменту слишком привык быть сам по себе. Он никогда не винил Джерарда в том, что всё вышло именно так. Некоторое время злился, конечно, особенно когда прямо перед его выпускными экзаменами ментальное здоровье Джерарда стало хуже некуда, и он в слезах позвонил бабушке, чтобы попрощаться с ней. К тому моменту он уже много раз устраивал истерики, просил не лезть в его жизнь и обвинял всех в том, что никто ничего не понимает. Да, конечно, Майки не понимал, каково это – лишиться дела всей своей жизни и почувствовать, будто весь смысл твоего существования растворился в воздухе ещё до того, как тебе исполнилось восемнадцать. Зато он прекрасно знал, что значит – бояться из-за кого-то другого проебать собственную жизнь, даже не начав её, каково сидеть успокаивать то маму, то бабушку по очереди, когда они, угомонив Джерарда, сами хватались за сердце. Когда злость на Джерарда достигала апогея, он даже на одну секунду желал, чтобы брат, наконец, умер. Не важно, как. Просто чтобы всеобщие мучения уже закончились, потому что проще, наверное, пережить сразу большую дозу горя и попробовать жить дальше, чем жить в вечном страхе не успеть. После таких мыслей, как правило, его мучило чувство стыда и накрывало волной панического страха. Потом на собрании анонимных ему объяснили, что такие мысли совершенно нормальны, но лично ему лучше от этого не было нисколько. Несмотря на то, что Майки не был вовлечён в процесс вытаскивания Джерарда из ямы саморазрушения напрямую, тревога о брате всегда была где-то на фоне, как помехи на радио. Основную работу всегда делала Хелена как та, кто по какой-то никому неизвестной причине смогла подобрать нужный ключ. Майки выступал чем-то вроде губки, которой можно впитать то, что не вычистило чуткое сердце бабушки, или то, что Джерард стыдился рассказывать ей. Он периодически вываливал на Майки пачку откровений, как будто специально копил их в блокноте или в заметках на телефоне, чтобы разом всё выдать посреди ночи после семейного ужина. Эта привычка была с ним с детства, хоть они и не были по-настоящему близки из-за того, что Джерард постоянно пропадал на тренировках. «Майки, кажется, мне не нравятся девушки». «Майки, я напился впервые». «Майки, я влюбился». «Майки, я какой-то не такой». «Майки, Господь не любит таких». «Майки, наверное, я всё-таки заслуживаю любви». «Майки, я ошибался. Вся эта жизнь – какая-то одна большая ошибка!». «Майки, я поплатился за свои ошибки. Больше я их не совершу». ... «Майки, как ты думаешь, я хороший тренер?». Джерард рассказал, почему вдруг начал пить, на второй или третий месяц чистоты. Из его уст это не звучало, как оправдание. Скорее – как нужда исповедоваться, расставить всё по местам прежде всего в собственной голове, чтобы пойти дальше. Джерард извинялся за то, что поставил свои проблемы выше, что был эгоистом и лишил Майки матери и бабушки, что последние несколько лет жизни Хелены превратились в бесконечную череду переживаний и бессонных ночей. – Я не имел право поступать так ни с тобой, ни с ней. Майки тогда почти возненавидел фигурное катание как спорт. Он слышал о том, что грязи полно в художественной гимнастике, в боксе, в футболе, но никогда не задумывался над тем, как сильно эта грязь пачкает тех, кто случайно оказывается слишком близко к ней. Он возненавидел федерацию США и вообще всех спортивных чиновников, которые могли иметь ко всему этому хоть какое-то отношение, потому что Джерард был разбит, потому что вера Джерарда в неправильность его сущности была подкреплена грязным шантажом, потому что Джерард так сильно хотел сбежать от реальности, что буквально чуть не умер. Потому что Джерарда, его единственного брата, сломали так, что никто так и не смог его починить. Когда Хелена умерла, Майки почувствовал себя так, будто на его плечи свалилась вся тяжесть этого мира. Отчего-то он был уверен в том, что теперь это его обязанность – заботиться о Джерарде, быть его опорой и не позволить вернуться туда, откуда его с таким трудом вытащили две важнейшие женщины их семьи. Поэтому он всегда брал трубку, когда звонил телефон, даже если время на часах было четыре утра. Поэтому он интересовался делами Джерарда: лично, из новостей или через разговор с Александром. Боже, да он ради Джерарда даже с Александром общался, хотя они были слишком разными и почти никогда не ладили друг с другом! Признаться честно, всё это – забота – было легче, пока Джерард старался держаться и не говорил обидных слов – пока не пришлось предпринимать никаких реальных действий. То, что он сказал тогда по телефону, и рядом не стояло с тем, что регулярно приходилось выслушивать Хелене от подростка-алкоголика, но Майки всё равно чувствовал злость. Он, значит, недосыпает, переживает, проверяет время каждые полчаса-час, только чтобы выловить Джерарда в треклятой Японии на другом конце света, а тот ещё и недоволен, что вместо того, чтобы оставить его наедине с демонами на краю обрыва, Майки стоит там, готовый подать руку в любой момент. Словом, Майки никогда не был из тех, кто вечно жалуется на жизнь, но когда позвонил Александр, его просто порвало. Ну а чего ещё можно ожидать от человека, который копит всё в себе, лишь бы не сорваться на пациентов или на Кристин? Александр вздохнул, но Майки явно услышал в этом вздохе осуждение. – И что, ты к нему не ездил? – Конечно я к нему не ездил, – зло буркнул Майки. – В прошлый раз он ясно дал понять, что в помощи не нуждается. «Но я всё равно пытался дозвониться до него, как идиот». Повисла тишина. Часы над дверью кабинета тихо тикали, секундная стрелка приближала конец рабочего дня. Оставалось ещё две минуты, но Майки всегда сидел до конца. Привычка, которую он выработал ещё в интернатуре. Закатные лучи солнца отбрасывали тень в виде створок жалюзи на стены и стеллаж. – В своём репертуаре, – усмехнулся Александр. – Что будем делать? Я мог бы и сам съездить к нему, но- – Нет, – перебил Майки, – дай мне день-два, и я что-нибудь придумаю. Позаботься о том, чтобы никто не узнал, что с ним. – Само собой. Майки выходил из здания больницы с ощущением, будто его конечности привязали к балкам с намерением четвертовать. Он беспокоился о Кристин, как беспокоятся мужья о беременных жёнах, беспокоился о Джерарде, о себе: хватит ли его сил на то, чтобы выдержать всё это и не пропасть, – и всё думал над последним телефонным разговором. Токио. Токио. Токио. «Джи, тебя потерял брат». «Всё под контролем». Когда Майки звонил тогда, то не ожидал, что они будут вместе. К тому часу прошло уже достаточно времени с проката, а Джерард никогда прежде не проводил внерабочее время вместе со своими спортсменами, если это не было продиктовано необходимостью. Но чего Майки не ожидал больше – это услышать, как Фрэнк называет Джерарда не-Джерардом и почувствовать, будто у Фрэнка больше прав, чем у остальных. Будто он какой-то особенный вид, который держат вдали от остальных и которому дарят соответствующий уход. «Это не дружба». О повседневной жизни Джерарда Майки знал не очень много. Он был занят резидентурой в больнице и созданием своей семьи, а задавать вопросы перестал и того раньше, поскольку Джерард после такого обычно закрывался и остаток вечера разговор походил на пинг-понг, где вместо мяча были пустые фразы, а вместо ракеток – жалкие попытки восстановить диалог. Из открытого, доброго, весёлого юниора Джерард вырос в зажатого, боящегося каждого вдоха и не подпускающего никого близко к себе взрослого. Однако из того, о чём Майки всё же знал наверняка, было совершенно ясно, что хватающийся за любую возможность держать всё под контролем Джерард никогда бы не перешёл границу только ради какой-то там дружбы с подростком. Как минимум – пока Фрэнк находится в статусе «подопечного», пока между ними есть невидимая стена в виде профессиональных отношений. Это знание заставляло думать о другом, о чём-то куда более серьёзном и опасном: не только для Джерарда, его репутации и карьеры, но и для Фрэнка. Майкл повесил халат на треногу, выключил свет, запер кабинет. Простые движения. Ритуал, чтобы вернуть себе ощущение покоя. Слабый порыв ветра растрепал волосы, когда он вышел из больницы и пошёл на парковку. «Он слишком юн для того, чтобы спасать тебя». Тогда Майки быстро убедил себя в том, что во всём ошибся. Никаких отношений! Это же вздор! Джерард с 2010 года, если не считать Монику, ни с кем серьёзно не встречался, – если у Майки актуальные сведения – так что это… Чтобы пойти на такой шаг, Джерарду пришлось бы в очередной раз переломить себя и попытаться собрать заново. Возможно ли это вообще? Майки мыслил скептически, но всё равно неизбежно возвращался к одному имени. Это имя высветилось на экране его телефона, когда звук входящего вызова заполнил салон автомобиля. Майки вытер вмиг вспотевшие ладошки о брюки, прикрыл на секунду глаза, а затем принял вызов, резко сдвинув ползунок, как пластырь, и сразу же включив громкую связь. – Здравствуйте, Майкл. Это, эм, Фрэнк, – Фрэнк говорил тихо и неуверенно. Майки вцепился в руль покрепче, выдохнул и представил, будто всё хорошо. – Привет, Фрэнк! Рад тебя слышать. Как ты? – Всё в порядке, – на этот раз голос прозвучал немного твёрже, – спасибо. Я… – вздох. – Простите, может, я не имею право на это, но я подумал… – снова молчание. – Хэй, – Майки чувствовал тревогу Фрэнка даже сквозь небольшие помехи, заполнявшие тишину, пока тот молчал, – давай ты выдохнешь и просто скажешь: что-то случилось? – На том конце послышалось копошение. Несколько секунд спустя Фрэнк опять заговорил: – Я не знаю. Я просто не хочу обращаться с этой просьбой к Александру. Подумал, что раз уж мы уже общались и я в какой-то мере помог… – он выдержал короткую паузу, прежде чем на одном дыхании выпалить: - Не могли бы вы дать мне адрес Джерарда? И… вот оно. По ощущениям – как будто на большой скорости едешь с горки или идёшь против сильного ветра. Воздуха много, но его будто не хватает, в носоглотке возникает неприятный пузырь, из-за которого дышать только сложнее. Мелкие полувдохи, будто прихлёбываешь на ходу воды из стакана. Потом ты расслабляешься, адаптируешься и- Решение само себя нашло. Майки тихо выдохнул, разжал побелевшие пальцы на руле и прикрыл глаза. – Алло? – Я как раз собирался навестить его завтра. Могу взять тебя с собой.