Сквозь лёд

В комнате темно и слегка пахнет пихтой. Над кроватью слабо мерцает гирлянда. За окном, уже который день не переставая, кружится снег. Глаза Фрэнка закрыты, и потому остальные чувства обострены. Он делает маленький вдох и чувствует смешанный с пихтой запах одеколона Дэйва. Губы отдают слабой пульсацией от долгих поцелуев, податливо скользят по чужим губам и издают чмокающие от слюны звуки. Кожа Дэйва на шее горячая, а пульс настолько частый, что биение сонной артерии чувствуется так, будто она совсем рядом, буквально в миллиметре под кожей. Он вдыхает ещё раз, глубже, а выдыхает с низким стоном куда-то в висок Дэйва, целующего Фрэнка в шею и сжимающего его сквозь пижамные штаны. – Фрэнк, – шепчет Дэйв. Фрэнк открывает глаза и всматривается в глаза напротив и отражающиеся в них лампочки гирлянды. – Я хочу тебя. Дэйв всегда говорил именно так, почему-то приравнивая желание к чувству, а Фрэнк до определённого момента не придавал этому значения. Ему не хотелось быть человеком, который цепляется за слова, поэтому он просто принимал всё, как есть. Фрэнк держался за то, что отношения с Дэйвом не надо было скрывать – Дэйв даже не заикнулся об этом ни разу! Это о многом говорило, но, в первую очередь, – о том, что Фрэнк, как он понимал, был достаточно важен для своего бывшего, чтобы тот по доброй воле обрёк себя на оскорбления и насмешки со стороны команды и тренера. И это же перекрывало остальные минусы отношений. После расставания это никуда не делось. Фрэнк смотрел на первый опыт с положенной снисходительностью, продолжая закрывать глаза на то, что большую часть отношений с Дэйвом его потребности всё-таки не удовлетворялись. Он не позволял себе думать о том, что Дэйв мог выкроить для Фрэнка немного больше времени, что они могли хотя бы пару раз сходить на нормальное свидание в самое дешёвое кафе или в усыпанный опавшими листьями парк; что быть в открытых отношениях недостаточно, чтобы они считались хорошими, кто бы что ни говорил. А теперь Фрэнк злится на себя за то, что вспоминает ту ночь в канун Рождества. Злится, что сейчас он не может с прежней благодарностью смотреть в прошлое, что слова имеют для него значение, что он хочет гораздо больше, чем раньше. Фрэнк ужасно напуган, потому что слова Джерарда имеют над ним куда большую власть, чем он мог себе представить. Он вновь и вновь повторяет их, боясь, что вкладывает больше смысла, чем Джерард. Но Джерард вновь озвучивает их чуть позже в тот же вечер перед тем, как сесть в машину и нехотя уехать домой. Он обнимает Фрэнка крепко и долго – дольше, чем могло бы показаться приличным со стороны. А потом Фрэнк, как идиот, смотрит вслед уехавшей машине ещё пару минут, пока не начинает подмерзать. «Я тебя люблю. Я тебя люблю. Я тебя люблю». Эта эйфория держится. Она явно ощущается где-то между рёбрами и в воздухе и на следующий день, и через день, и через два, и даже через неделю. И Фрэнк знает, что со временем она будет становиться лишь плотнее. Уже сейчас она тонкой невидимой паутиной привязывает его к Джерарду так крепко, что не выпутаться. От того, что Джерард сказал о чувствах вслух, ровным счётом ничего не изменилось. Но в то же время изменения были настолько значительные, что весь мир Фрэнка и его самоощущение будто перевернулись с ног на голову. Он увереннее благодаря тому, что знает, а Джерард будто более открыт. Это сказывается на всём, но больше всего – на тренировках. Катать произвольную программу становится сильно легче, когда знаешь, что лежит в её основе. Может быть, ты будешь тем, кто меня спасёт. Чем ближе Рождество, тем чаще совсем ещё маленькие фигуристы предпочитают остаться с утра пораньше под одеялом. Не воспользоваться возможностью, пока у самого ещё есть силы и время покататься, – почти что смертный грех. Поэтому Фрэнк приходит минут на сорок раньше основной тренировки; к тому моменту академия уже открыта, но на льду никого нет. Идеально гладкая поверхность местами блестит от отражающегося в ней света, а немногочисленные трибуны и площадки за бортиками, наоборот, темнеют. Лёд выглядит, как сцена в театре. Оставив салфетницу и другие вещи за бортиком, Фрэнк начал разминку. Несмотря на то, что проснуться пришлось раньше, сегодня тело, определённо, слушается его. Это становится понятно буквально в первые минуты раскатки. Фрэнку не терпится скорее перейти к основной части, и раньше он так и поступил бы, но сейчас он слишком дорожит здоровьем. Плохая разминка чревата травмами, а это последнее, что хотелось бы получить незадолго до Национальных. С тех пор, как дошли слухи о травме Энди, Фрэнк относится к этому немного серьёзнее. «Давай мы договоримся о том, что если ты приходишь на лёд сам, то ты не прыгаешь?» – этот уговор они с Джерардом заключили буквально пару дней назад после того, как Фрэнк сильно ушиб бедро на одной из таких самостоятельных тренировок. Теперь эти слова всплывают в голове как-то сами собой, когда Фрэнк лишь думает о том, чтобы немного попрыгать. Такая забота, конечно, приятна, но упрямство реагирует раздражением: «Если буду мало заниматься, то никогда ничего не достигну». Фрэнк не знает, кто в нём говорит это: мисс Рози, мама или более амбициозная часть его самого, проснувшаяся после «Skate America», – но та часть, которую понемногу воспитал Джерард, может этому противостоять. Потому что на самом деле Фрэнк тренируется даже больше, чем в начале сезона, и больше, чем когда-либо вообще (если не брать во внимание его фанатичное самоистязание в весьма конкретные периоды жизни). Организм прекрасно напоминает ему об этом периодическими болями в коленях, сильно участившимися после освоения риттбергера болями в спине и прочими прелестями обратной стороны профессионального спорта. Ещё Фрэнк вспоминает о том, что как-то раз сказал ему Арнольд после тренировки: «Тренироваться без тренера – это привилегия, доступная выдающимся фигуристам с большим стажем. Упорство похвально, когда оно не губит технику». Страх потерять риттбергер и флип до соревнований всё ещё силён, но в итоге Фрэнк берёт себя в руки и сосредотачивается на скольжении и вращениях. Несмотря на то, что в последние годы значительное внимание уделяется прыжкам, и из сезона в сезон всё чаще фигуристы стремятся набрать баллы за счёт них, для судей это ничего не значит. Как минимум потому, что критерии оценивания пока никто не менял. Прыжки – это прекрасно, но без надлежащей техники владения коньком и рёберности скольжения фигурного катания не будет. Фрэнк думает о том, как это удивительно и странно, что когда-то он не мог даже стоять на коньках, не то, что исполнять сложные элементы. Он слабо помнит свои первые шаги в фигурном катании, но наверняка ему, ещё даже не вполне твёрдо стоящему на собственных ногах, было сложно сохранять равновесие на тонких лезвиях, не говоря уже о «змейках» и «фонариках». Зато теперь он явно ощущает перенос веса тела, переход с внешнего ребра на внутреннее и более осознанно подходит к пониманию, какую роль в перетяжке играет свободная нога. Всё это здорово помогает, когда дело доходит до закрепления результата на уровне привычных телу ощущений, а точнее – вытеснению старых ощущений новыми, более правильными с точки зрения техничности и плавности исполнения. После перетяжек, крюков и выкрюков Фрэнк делает несколько простых шагов и берётся за дорожку из короткой программы. И хотя последовательность он запомнил уже давно, сейчас всё равно всматривается в носки ботинок и блеск лезвий, отслеживая каждый толчок и поворот. Он чуть поворачивает плечи и заносит левую ногу вверх, правой вычерчивая выкрюк и с него заходя в либелу. Он делает два оборота в базовой позиции, а на третьем берётся за лезвие конька свободной ноги, разворачивая плечи вертикально, и принимает позицию «в сторону», мысленно отсчитывая четыре оборота. На то, чтобы вновь выпрямить корпус тела и поднять ногу ещё выше, а плечи развернуть параллельно льду, приходится приложить больше усилий (Фрэнк ненавидит вариацию либелы «вперёд»), из-за чего немного страдает скорость, но в итоге всё получается. Винт завершает комбинацию. Фрэнк шумно дышит и, уперев ладони в бока, медленно скользит к той части бортика, где свалены в кучу вещи. Он не очень хорош в поддержании порядка, а ещё не поднимает голову, приводя в норму ощущения после вращения. Когда он, наконец, делает это, то видит протянутую вперёд руку с бутылочкой воды. Его губы самопроизвольно растягиваются в улыбке, а щёки краснеют чуть больше. – Давно ты тут стоишь? – спрашивает Фрэнк, с благодарностью принимая помощь Джерарда. Тот пожимает плечами: – Минут пять, может быть, а в академии часа два. Ты снова заболел трудоголизмом? – Фрэнк усмехается в горлышко бутылки и едва не давится водой. – И это ты мне говоришь? – его глаза искрятся озорством, и, честно, видеть его такого гораздо приятнее, чем с блеском от слёз. Джерард вздыхает, но, сдавшись, тоже улыбается. – Я серьёзно, Фрэнк, – настаивает Джерард. – Мне казалось, что мы сошлись на том, что отдых не менее важен, чем тренировки. – Фрэнк закрутил крышку и начал трясти бутылкой в воздухе, отчего вода шумно билась о пластиковые стенки. – Всё в порядке, я же помню, что мне ещё на групповой катать, – он протянул бутылку Джерарду, но не разжал пальцы, когда тот попытался забрать её, а, напротив, сжал сильнее и потянул руку на себя, сам тоже подавшись немного вперёд. Джерард уверен, что видел хитрую ухмылку на губах Фрэнка перед тем, как они накрыли его собственные в быстром поцелуе. – Ты... – Уэй перевёл дыхание, собирая в кучу мысли. Нет, Фрэнку не удастся перевести разговор с неприятной для него темы, даже такими способами. Поэтому Джерард возвращается к наставничеству с одной стороны и заботе – с другой. – Ты куда-нибудь, кроме академии и дома, ходишь вообще? У тебя ведь есть несколько свободных дней на неделе, и в школе семестр ты закрыл. – Фрэнк цокнул и, перегнувшись через бортик, закинул бутылку с водой в сумку. – Тебе так надо всё контролировать или у тебя есть конкретное предложение? – Вообще-то, – начал было Джерард, но был прерван голосами за спиной. – Здравствуйте, мистер Уэй, – хаотично поздоровались подошедшие на тренировку спортсмены, – привет, Фрэнк, – и один за другим шагнули на лёд. – Доброе утро, – Джерард натянуто улыбнулся, но ни это, ни смазанное приветствие замечены не были. – Вернёмся к разговору позже, ладно? – обратился он уже к Фрэнку и, чуть сжав его плечо, удалился, чтобы самому подготовиться к работе.

***

– Если бы не фигурное катание, то что? – девушка, Лилиан, широко улыбается, нисколько не стесняясь слегка кривого прикуса. Она сидит на диване вольно, откинувшись на подлокотник, и занимает всю свою часть. Юность в ней удачно сочетается с начавшим себя проявлять журналистским профессионализмом. Она не задаёт грязные вопросы, не вырывает слова из контекста и располагает гостя к дружественной беседе с первых минут разговора. Фрэнк, сидящий напротив неё, смеётся. – Ох, чёрт, я даже не знаю, – отвечает он и берёт небольшую паузу. – Катание всегда было в моей жизни, а если исчезало, то только на время травм. И то ты никогда не перестаешь заниматься совсем: если повредил руку, то делаешь упражнение на ноги и всё в таком духе. По-настоящему я задался этим вопросом, когда Би снялся с соревнований. – Якоб? – уточнила Лилиан. – Якоб Возняк? – Да, да, – кивнул Фрэнк и закинул ногу на ногу. – Так вот, я тогда попытался представить себе что-то ещё. В таких случаях обычно называют какой-нибудь вид спорта, но я, честно, просто не вижу себя нигде, кроме фигурного катания. Поэтому если вопрос: фигурное катание или ничего, то, определённо, ничего. – Хорошо, а если бы это был не спорт? – продолжает Лилиан. Фрэнк тяжело выдохнул и снова неловко рассмеялся. Далее его голос прозвучал чуть сдавленно, как будто он заставил себя произнести слова: – Если бы было ещё очень много разных «бы», то музыка. Пауза. Лицо Фрэнка на экране замирает с задумчивым, но крайне искренним выражением. Лилиан в кадре не видно, но Энди просто знает, что в этот момент она щурит глаза и задаёт уточняющий вопрос, на который Фрэнк отказывается отвечать, и потом они переходят к вопросам из вкладки «Сообщество». Их не так много, а потому Фрэнк даёт максимально полные и исчерпывающие ответы о том, что для него было несложно переехать на другой конец страны ради тренера, и о том, что он никогда особо не вписывался в школьный коллектив и потому не чувствует себя обделённым общением со сверстниками на домашнем обучении. Это занимательно, но не слишком интересует Энди, поэтому он, как и несколько дней назад, просто отматывает интервью немного вперёд. – Итак, вы с мамой переехали в Лос-Анджелес, ты сменил тренера. Что с тех пор изменилось? – повисла тишина, в которой, кажется, даже можно было услышать треск всех этих ламп, которые создали максимально хороший свет в видео. Порозовевшие щёки Фрэнка тоже можно было бы списать на них, но не улыбку и не мечтательный горящий взгляд. Он вздыхает, так и не найдя подходящих слов, и отвечает максимально лаконично: – Всё. – Они с Лилиан обмениваются взглядами, словно ведут какой-то свой разговор. Фрэнк, коротко кивнув, тянется к своей кружке с чаем и делает пару маленьких глотков, перед тем как продолжить мысль. – Ну во-первых, я за эти почти полгода повзрослел больше, чем за весь прошлый год – как минимум. Это как-то очень сильно ощущается внутри, особенно если начинаешь задумываться и сравнивать: «А, вот раньше я бы на эту ситуацию отреагировал по-другому». – Это соревнования в новой категории так повлияли? – Фрэнк быстро кивнул. – Да, и они в том числе, но больше всё-таки подход мистера Уэя. Местами он кардинально отличается от того, как работала мисс Рози, – Фрэнк посмотрел в камеру и, улыбаясь, поднял руки вверх. – Но я тут без обвинений! Это просто факт, – он вновь повернулся к Лилиан. – Там я был ещё маленький, и спрашивать у ребёнка о том, какую он хочет музыку или контент для программы – это немного... – Глупо,– закончила за него Лилиан, кивнув. – Да, что-то вроде того. Если бы у меня в шесть лет спросили, чего я хочу, то я бы в последнюю очередь подумал о тренировках на холодном катке в пять утра, – Фрэнк развёл руками и засмеялся, чем вызвал смех и понимающее «да, точно» у Лилиан. Переведя дыхание, он продолжил: – В «Амбрелле» меня практически с первого дня поставили перед фактом, что музыку я не то, что могу, а должен выбрать сам. Это очень круто! Правда, я был дезориентирован, у меня не было совсем никаких идей, так что на первый раз я этой привилегией не воспользовался. – Ну это всё равно же было при твоём участии? – Лилиан очертила ладонью в воздухе полукруг, поправляя широкие рукава блузы. – Ты как-то выбирал из предложенных вариантов или тебя просто поставили перед фактом? Как это происходило? – Да, поставили перед фактом. Назвали песню, скинули, я послушал и просто принял. Так ещё получилось, что я сам люблю и The Smiths, и Oasis, поэтому не было даже намёка на возражение. Может, если бы мне предложили что-то совсем уж чуждое, то я бы и отказался, не знаю. – Лилиан улыбнулась: – Ну, думаю, что если бы ты отказался, то тебя бы всё равно выслушали и обязательно придумали бы компромисс. – Да, конечно! – воскликнул Фрэнк. – Я в этом даже не сомневаюсь. Джерард смотрит на катание, как на создание совершенно нового произведения с нуля. Он в этом плане даже немного фанатичен. Ему важно, чтобы мы вкладывались в свои программы не только физически, но и духовно. – Хорошо-о, – протянула Лилиан. – Значит, больше осознанности и самостоятельности, – подытожила она. – Давай вернёмся к изменениям. Во-первых, ты повзрослел. А что во-вторых? – Фрэнк опустил голову и почесал заднюю сторону шеи. – Я, наконец, стабилизировал флип и практически подружился с риттбергером. Думаю, это вполне можно причислить к категории изменений. Хотя и здесь ещё есть, над чем работать: рёберность, плавность скольжения, работа рук и корпуса тела. Столько всего, – Фрэнк взмахнул рукой. На этом видео остановилось совсем, хотя впереди было ещё добрых десять минут, а экран телефона погас. Энди снял наушники и лёг на кровати ровно, вглядываясь в потолок. Видеть такой ажиотаж вокруг Фрэнка Айеро было для него... диковато. Обычно это он был тем, кому хотели задать целую кучу вопросов, кем интересовались, кого расспрашивали об отношениях и о том, возможно ли это совмещать с регулярными тренировками и соревнованиями. Его, а не Фрэнка. И что, что он не соглашался, считая это цирком и дешевизной? И что, что на этот раз это всего лишь канал, на котором даже трёхсот тысяч нет? Неприятное колючее чувство всё равно не давало покоя уже который день. Всё потому, что Энди думал, что Фрэнку тоже не стоило давать никаких интервью. Во-первых, это надо заслужить. Пока ты никто и звать тебя никак, ты не можешь отсвечивать, забирать чужое внимание и – уж тем более – давать какие-то советы юным фигуристам. Во-вторых, если бы не это проклятое интервью, Энди не думал бы о том, чтобы сменить тренера. Он списывал это на травму и дурость от безделья. Одна не самая удачная тренировка – и вот твой лечащий врач запрещает тебе выходить на лёд по крайней мере две недели, чтобы колено успело зажить. До чемпионата около месяца, и, хоть у Энди никогда не возникало проблем с тем, чтобы вернуться в строй после долгого отсутствия, он всё равно переживал. Даже несмотря на то, что в этот раз от него мало что зависит. Травма же стала причиной большего беспокойства Тарковски: ему тиражирование этой новости было вовсе ни к чему. – Попробуй только хоть кому-нибудь рассказать! – рявкнул он на Энди, когда тот сидел в кабинете травматолога. И, возвращаясь к безделью: свободного времени появилось крайне много, и значительная его часть ушла на социальные сети и всевозможные форумы. Да, результат чемпионата предопределён, и очень узкий круг лиц знает об этом, но мнение зрителей всё равно вызывает у Энди интерес, и во многом из-за того, что это едва ли не единственный источник почти адекватной обратной связи. У Тарковски практически всегда всё было искажено до предела в лучшую либо в худшую сторону: «Ты недостижимый ни для кого идеал, Энди!» либо «Лучше бы тебе переломать ноги, чтобы ты больше не кошмарил никого своим катанием». А пропускать слова через несколько слоёв фильтра было крайне утомительно, иногда хотелось, чтобы всё сказали прямо и по существу, без трёхэтажных прелюдий. «Фрэнки такой открытый, чуткий и внимательный!». «Так не хватало кого-то своего в мире фигурного катания!». «Ну неужели хоть кто-то из действующих спортсменов открыто критикует культ похудения в женском одиночном!». Все эти мысли об отзывах на прокат со стороны среднестатистических зрителей, об ажиотаже вокруг Фрэнка, о куче просмотров и хвалебных отзывов замыкаются на чувстве отвращения и злости Энди к самому себе. Он смотрит на колено, стянутое бандажом, вспоминает неприятную боль и хруст, и единственное, что может сделать, – презрительно дёрнуть губой и в очередной раз бросить теннисный мячик в стену. Поймать его не удаётся, и он с шумом отскакивает куда-то в комод, а потом укатывается в сторону двери. Энди мысленно насмехался над Фрэнком и его наивностью весь сезон, но сам был нисколько не лучше. В отличие от Фрэнка, он прекрасно знал, что от усилий не зависит ровным счётом ничего и всё равно упорно продолжал калечить себя в тщетной попытке доказать что-то кому-то. Тщетной потому, что тренеру плевать. Это Энди усвоил чётко. Для Тарковски главное – не получить по шапке, а если в процессе перепадёт кусочек с хозяйского стола, то сезон можно считать хорошим. – Не обольщайся, – безэмоционально сказал Тарковски на одной из тренировок. – Тебя приглянули ещё в прошлом сезоне. То, что ты имеешь, есть у тебя, потому что тебе позволили. Иногда Энди и сам верил в это. Верил в то, что если бы не тренер, то о нём бы знали меньше, чем – до недавнего времени – о Фрэнке. Но потом ему попадались любительские анализы прокатов, где люди правда восхищались его техникой; он вспоминал, как смотрел на него тот же Уэй вот буквально недавно: с удивлением, уважением и почётом, – и на секунду позволял себе подумать, что он – тот, кем его видят люди. Что он останется им, если убрать всё внешнее влияние на результат.

***

Джерард так увлечён работой, что напрочь забывает тему утреннего разговора с Фрэнком несмотря на то, что её предмет чрезвычайно важен для него. Потом он забывает о ней, занятый отчётами, счетами, чеками и прочей бумажной волокитой, которой в декабре всегда больше, чем он привык. Вспомнить его заставляет, как ни странно, уже переодетый в обычную одежду Фрэнк, и то лишь на секунду. Фрэнк пришёл не за разговорами, как это было во все предыдущие разы в этом кабинете. Он практически сразу же затыкает Джерарда жадным поцелуем, не дав ему сказать ни слова, и забирается прохладными руками сначала под кофту, а потом и под пояс брюк. Первое время Джерард старается сопротивляться неожиданной ласке (если укусы в губы и шею можно так назвать), но после практически сдаётся. Действия Фрэнка обезоруживающие, они буквально вырубают в голове что-то, что питает благоразумие и ответственность, и остаётся только чистое желание. Однако удивительным образом рядом с мыслями о том, что выдохи обжигают кожу за ухом, находится место и для чего-то более тревожного. Джерард встаёт, аккуратно отстраняя Фрэнка, и уже в который раз за день берёт паузу, чтобы восстановить дыхание и прийти в себя. – Фрэнк, – говорит Джерард серьёзно, – здесь не место для... – он делает неопределённый жест рукой и под тихий смех Фрэнка зачёсывает волосы назад. – А ещё я хотел с тобой поговорить. – На этой фразе выражение лица Фрэнка меняется, и он закатывает глаза и круто разворачивается на пятках, возвращаясь к месту «для посетителей» – стулу, что стоит напротив стола. Деревянные ножки жалобно скрипят от того, с какой силой Фрэнк плюхается на него. – Я понимаю, что ты волнуешься о том, что я снова переусердствую, но у меня всё под контролем, – ворчит Фрэнк, выделяя последние слова и скрещивая руки на груди. Джерард садится перед ним на корточки, всматриваясь в рассерженное лицо, и берёт Фрэнка за руки, размыкая его крепкую защитную хватку. Фрэнк не пытается вырваться, но и взгляда Джерарда старается избегать. – Эти соревнования очень важны для меня. – Фрэ-энк, – тянет Джерард и чуть сильнее сжимает пальцы Фрэнка, обращая на себя внимание. Когда тот переводит взгляд с мелких цифр в квитанциях на него, он улыбается, и в первую очередь это видно по чуть прищурившимся зелёным глазам и образовавшимся у внешних уголков морщинкам. Губы в своей привычной манере Джерард, улыбаясь, немного поджимает. – Я не об этом вовсе. Какие у тебя планы на Рождество? – Рождество? – переспросил Фрэнк. К Рождеству Фрэнк относился неоднозначно. Он всегда ждал этот праздник, затаив дыхание, с большим предвкушением, но почти никогда ожидания себя не оправдывали. Мама, скованная собственными ожиданиями и планами, вешала груз тревоги и неприятной суеты и на него, и вдвоём они совершали попытки организовать семейный праздник без семьи. Когда Фрэнк был младше, с этим было полегче, потому что иногда на Рождество они с Линдой ездили в Нью-Йорк к отцу, а иногда он приезжал к ним в Бельвилл, и это были самые яркие и счастливые воспоминания. А в этот раз Линда, на удивление, ещё ни разу не заикнулась о празднике, посвятив всё время чтению кулинарных книг и просмотру различных телепередач. Она также полностью изолировала себя от менеджерских обязанностей. «Мне нужен отпуск, сынок». Сынок. Как будто это слово не было чужим в её лексиконе. – Ни о каких конкретных планах я не знаю, – ответил Фрэнк и подался вперёд. – А почему ты вдруг спрашиваешь? – Я хочу встретить Рождество с тобой, – вмиг посерьёзнел Джерард. – Смеёшься что ли? – не веря, усмехнулся Фрэнк. Но лицо Джерарда оставалось неизменным. Фрэнк вскочил со стула так быстро и резко, что Уэй даже не успел понять, когда оказался пижатым к полу кабинета эмоциональными объятиями. – Джи, – выдохнул Фрэнк в шею Джерарда и, оставив сухой поцелуй, слез с него. – Только как я объясню маме? – Я приглашаю и тебя, и Линду, – Джерард сел, отодвинувшись чуть назад. – Рождество в кругу моей семьи у меня дома. Будет мама, Майки с Кристин и её семья и... Пока Джерард перечислял, Фрэнк, не моргая и почти не дыша, слушал его. Встретить Рождество «вместе» и «с тобой» – это, и правда, две разные вещи. Логично было бы ожидать, что Фрэнк рассчитывает на первый вариант. Праздник наедине с человеком, которого любишь, тем более в ситуации, когда у вас практически нет возможности побыть вдвоём, вдали от посторонних глаз, – это практически благословление. О таком Фрэнк мог только мечтать. Только вот с Джерардом всё всегда наоборот. С ним почти всегда – это «вместе» и никогда – «с тобой». Дыхание сбивается. – Фрэнк? – Фрэнк возвращается в реальность, где Джерард смотрит на него растерянно и неуверенно. – Ты можешь отказаться, я пойму. – Нет-нет, – шепчет Фрэнк, мотая головой в стороны, умоляя себя не реветь хотя бы сейчас, – это очень много для меня значит. Спасибо. «Для меня тоже», – думает Джерард, когда их губы соединяются в нежном неторопливом поцелуе, когда Фрэнк забирается к нему на бёдра и ерошит ему волосы, и когда руки Джерарда прижимают его ближе к себе, пока ещё есть немного времени до следующей тренировки.

***

– Внимание, отдел! – громогласное контральто главной редакторки раздалось по всему офису, отчего несколько человек подпрыгнули на стульях от неожиданности. – Только что поступила эксклюзивная информация от надёжного источника, – продолжила она уже чуть тише. – Главный претендент на золотую медаль Национального чемпионата по фигурному катанию, Энди Питерсон, травмировался. Точный диагноз не назвали из соображений безопасности источника, но акцентировали внимание на том, что раньше Рождества он к тренировкам не вернётся. Поэтому, – она пробежалась взглядом по всем сотрудникам. – До конца рабочего дня у меня на столе должна быть готовая статья с аналитикой и прогнозами на других участников соревнований. Она должна выйти завтра же, пока кто-нибудь ещё не опередил нас.