В пустоши дует ветер

— Так… почему ты хочешь съехать? — спросил Мегуми, и плечи Итадори заметно опустились, напряглись.       Он вообще сам весь будто сжался, и затравленно, виновато посмотрел на Фушигуро. А еще упорно молчал. Мегуми нетерпеливо выдохнул и, привалившись бедром к столу, сложил на груди руки и вздернул бровь. — В чем дело, Юджи? Что происходит? — повторил он, и Итадори отвел взгляд. — Ничего не происходит, — вдруг произнес Юджи, и Мегуми поздравил себя с маленьким шажком в сторону победы — если ответил сейчас, ответит и потом. В конце концов, он тоже умеет упрямиться. — Ты поэтому решил переехать? Потому что ничего не происходит? — Нет, — буркнул Юджи. — Тогда что? Ну?       Юджи вздохнул, посмотрел ему в лицо, отвел взгляд, и, сведя напряженно брови, ответил. Вышло очень странно, фальшиво, будто сказал заученную фразу, которую долго репетировал, чтобы она звучала убедительно. — Из-за Сукуны. — Сукуны? — нахмурился Мегуми, — Он начал что-то делать? Вернее, делать что-то существеннее, чем раньше? — Ну, — замялся Итадори под напряженным, выжидающим взглядом Мегуми, а Двуликий внезапно выполз на щеке, как будто его позвали. — Давай, малец, говори уже! Мне тоже очень интересно, что же Сукуна такого делает? — глумливо сообщил весело скалящийся рот, и Юджи со всей силой, звонко хлопнул себя по щеке.       Мегуми только вздрогнул от громкого звука и уставился на покрасневшую, но чистую кожу. Юджи взглянул на него затравленно и виновато, отчего Мегуми почувствовал себя так, как будто это он отвесил Юджи пощечину. — Да, существеннее, — глухо произнес он. — Он вылезать начал чаще. И еще эта минута, на которую он меня выкидывает. И контролировать его становится все сложнее. Особенно когда я, — он запнулся и отвернулся, выдыхая слова, — не важно. Мегуми заметил эту его заминку и пообещал себе ее припомнить. Но сейчас было не до этих странных оговорок. — А переезд здесь при чем? — не понял он, замечая, что Юджи тяжело поджал губы. — Это уже становится опасным, — пробормотал он, все так же уводя глаза. — А в отдельном домике будет лучше. А вы здесь, будете в порядке.       Шестеренки в голове Мегуми крутились почему-то медленно и очень туго, но его до последнего не покидало ощущение полной глупости всего происходящего. От Сукуны не спасет проживание Итадори с ними или через дорогу. Даже если Юджи запрут в подземном бункере, Мегуми не сможет чувствовать себя в достаточной безопасности, да и вообще никто в мире не сможет. Тем более, Сукуна отчего-то сдерживается… — Да плюнь ты на него, — внезапно сказал он, понимая, что бред это все, и звучит неправдоподобно настолько, что отдает чистой упрямой дурью в кое-чьей голове. — Пусть к чертям идет. Он все равно никого убить не может. И лезет к нам, потому что бесится из-за этого. Он же больше нас ничем зацепить не может, Юджи, плюнь на него и все. А мы справимся, черт возьми. Юджи застопорился, но все равно упрямо гнул свое. — Нет, Мегуми, ты не понимаешь. — Тогда объясни, чтобы я понял. — Не могу, — очень-очень тихо проговорил Юджи, почти прошептал, едва шевельнув губами, и Мегуми вдруг осенило, что за все время их разговора, Итадори ни разу не посмотрел на него.        Его глаза либо стопорились, не поднимаясь выше подбородка, либо гуляли где-то поверх плеча или в стороне. Мегуми вдруг стало жизненно необходимо перехватить его взгляд, и он, протянув руку, тронул его за подбородок. Юджи отшатнулся и наткнулся спиной на холодильник так, что он задрожал, а вазочка наверху опасно закачалась. — Это из-за нас, да? — догадался Мегуми. — Из-за нас с Нобарой. Мы тебя обидели, да? — Да нет же! — Тебе неприятно. — Мегуми, нет! Все не так. Не так… — Юджи замолк и наконец взглянул на него, ярко, открыто — обжег своими невозможными глазами, обнажая что-то очень важное и личное. — Не могу я на вас больше смотреть. Не могу. Ясно? Не могу я больше! Мегуми застыл как оглушенный. Как распоследний идиот и слушал исповедь этого другого идиота, который комкал пальцы и втягивал голову в плечи, смотрел так, как будто утопил котенка. И нес, нес всякую чушь. — …просто, вы же вместе, а я… я не буду мешать, правда. Лучше переезд этот, чем… Я же глупость совершу, вы же меня потом возненавидите. — Заткнись, Юджи, — выдавил из себя Мегуми, отмирая, делая, наконец, то, что должен был сделать еще раньше — шагнуть к нему, — Господи, Юджи! Дурак, да? — Но… — Замолчи. Или это я сейчас глупости делать начну.       Как они проглядели эту зарождающуюся, зудящую пустоту в нем, которая росла с каждыми подсмотренными поцелуями? Подсмотренными поцелуями, которые они же сами ему и показывали — дураки же, все трое.       Юджи замер, смотря все так же, будто в ожидании удара, заслуженного — считал — удара, и у Мегуми все внутри сжалось от жуткого осознания, что он мог бы опоздать, не понять, отпустить. Он шагнул к нему (Юджи затравленно следил за ним) и медленно, как можно было тянуться к пугливому недоверчивому зверьку, потянулся к Итадори, мягко опуская руки на его сжатые кулаки.       С трудом, мучительно, пальцы Итадори расслабились, разжались под его ладонями, и Мегуми мягко дернул уголком губ, нежно поглаживая костяшки. Юджи смотрел недоверчиво и обреченно. Лицо Мегуми оказалась к его так близко, что сорвавшееся дыхание Юджи ударило теплом по губам, и в голове бешено застучало, а затылок свело. Он ощутил, что еще немного и у него закружится голова и он стечет на пол и будет просто дышать, обнимая его колени.       Мегуми коснулся его губ своими, и Юджи вздрогнул, дернулся, но Мегуми настойчиво скользнул языком, плавно проводя ладонью по его боку, будто успокаивая норовистого жеребца, и Юджи, всхлипнув ему в рот, дернул головой, углубляя поцелуй так, как нужно, глубоко мокро, судорожно, как будто этот — последний.       Мегуми вздохнул, вцепился в него, чувствуя, как медленно и с треском взрываются в голове маленькие фейверки и прижался лбом ко лбу, вдруг понимая, что теперь потряхивает его самого и это уже руки Юджи невесомо поглаживают по спине и успокаивают. — Теперь понял, да? — прохрипел Мегуми, и Юджи, все так же упираясь в него лбом, просиял. — Ага. — Съехать он от нас хотел. Разбежался, — внезапно зло процедил Мегуми и потянулся за поцелуем, зарываясь пальцами в жесткие крашеные волосы на затылке. — Ага, — выдохнул Юджи, целуясь коротко вкусно, сладко, так, что мутилось в голове и в животе растекалось тепло. — Надумал он там что-то. — Ага.       Мегуми внезапно отстранился от него, взглянул хлестко и потянул Итадори за собой, быстро и суетливо выводя из кухни. Дверь в комнату он открыл пинком, и Нобара в трусах и майке застыла, балансируя на одной ноге с наполовину натянутыми штанами. — Нобара, он идиот, — с порога сказал Мегуми, пока она стреляла глазами то на него, то на Юджи, размышляя, стоит одевать штаны до конца или и так сойдет. — И мы еще большие идиоты. Итадори, не отрывая от нее глаз, с готовностью кивнул. — Нобара, а я вас люблю, — заявил Юджи, и она медленно выпрямилась, выпуская из рук одежду.       Штаны хлопнулись на пол, и Кугисаки невозмутимо выступила из них, неторопливо, плавно, качнув бедром, явно красуясь перед ними, и Мегуми, ухмыльнувшись, оттеснил Итадори и закрыл дверь. Юджи только недоуменно посмотрел на него, явно тормозя, но когда к нему прильнула, прижалась Нобара, наконец отмер. Опустил широкие ладони ей на талию, еще неловко несмело поглаживая, и медленно, будто боясь, что все еще нельзя, коснулся ее губ своими, тронул едва-едва, дурея от того, какие они мягкие и сладкие, и что теперь все-таки можно. Можно целовать глубже, а не как перепуганный школьник, можно зарываться пальцами в короткие каштановые волосы, можно, повернув голову, поцеловать другие губы, тонкие обветренные, которые подставлялись доверчиво под его и сладко пропускали нетерпеливый стон. — Наконец-то, — фыркнула Нобара, поглаживая Итадори по скуле, а потом прихватила и дернула за щеку. — Ииии, приз за самое сильное торможение получает…       Юджи заржал, чмокнул ее в нос, а потом сжал их всех вместе в объятиях, насколько хватило рук, счастливо заорал. — А я вас люблю! Люблю! Люблю! Люблю… Они захохотали. Этой странной многоногой, переплетенной конструкцией они двинулись к кровати, завалились, тяжело дыша, нетерпеливо перебирая одежду, волосы, опять одежду. Итадори все еще тормозил, все еще боялся, все еще касался несмело.       Чертова молния на джинсах Мегуми заела, и Нобара, шипя и ругаясь, грозилась выдрать ее к чертям. Мегуми оттолкнул ее руки и расстегнул джинсы сам, а потом снял кофту и успел заметить, как жадно Итадори скользнул глазами по плоским грудным мышцам, животу, белому белью, видному в треугольнике расстегнутых джинс. Застыл. — Снимай, — практически приказал Мегуми, приподнимаясь на коленях, чуть выгибаясь так, чтобы мышцы пресса соблазнительно заиграли, и Итадори рывком спохватился и суетливо начал стаскивать с себя толстовку, запутался в вороте, но наконец вынырнул, встряхивая растрепанной головой.       Мегуми проследил за его торсом, рельефным, мощным, и не удержался: протянул руку и жадно провел ладонью от шеи до живота, который судорожно дернулся под пальцами. Итадори впитывал каждое прикосновение, дыша рвано и кусая губы. Ему явно было мало, но никто не торопился и он сам не смел, терпел, хотя было видно — ему хочется. Мегуми поймал его взгляд, шалый, просящий, и повел рукой обратно вверх, обхватил шею и притянул к себе за поцелуем, сразу толкаясь языком глубоко, мокро, так, что Итадори застонал и вцепился ему в волосы. Рядом послышался слабый вздох, и, расцепив поцелуй, но все еще касаясь друг друга щеками, ребята посмотрели на Нобару. — А вы горячие, — сказала она, подползая ближе, и коротко оскалилась. — Эй! Хо-ба! — и сняла майку под которой даже белья не было. Мегуми едва не засмеялся от того, как голодно вытянулось лицо Итадори. — Блядский боже, нельзя же так, — едва слышно пробормотал он, пялясь на ее грудь, и качнулся всем телом в ее сторону, как будто потянули за невидимый поводок. — Можно, — сказал Мегуми, выцеловывая его шею, миллиметр за миллиметром, прихватывая губами солоноватую кожу, — все можно. Иди к ней, ну.       Нобара прильнула к Юджи сама, усмехаясь косо и довольно, и потерлась грудью о его торс, чувствительно проходясь сосками по коже. Мегуми видел, как судорога прошла по лицу Юджи, и он сорвался, впиваясь в ее рот, рывком притягивая Нобару к себе, вбивая ее раскрытые бедра в свои. Его хватка в волосах Мегуми периодически сжималась, будто спазм, не давая отстраниться, и кожу затылка слегка тянуло, но от этого все казалось слаще, и Мегуми вплел пальцы в волосы Нобары и замкнул треугольник, наблюдая как расходятся и соединяются их губы, мелькает между ними язык, как Нобара вслепую, поглаживает вздыбленную ширинку Итадори. — Вы невероятные. Вы просто… — выдохнул Итадори ей в губы, тяжело дыша, — Вы… у меня сейчас сердце остановится. — Не раньше, чем мы тебя трахнем, — произнесла она, и они с Мегуми толкнули Юджи на подушки и начали в четыре руки стягивать с него оставшуюся одежду, прерываясь только на поцелуи. Штаны и белье полетели в сторону. Мегуми и Нобара замерли над Юджи, и он смотрел на них совершенно невменяемо, тяжело дышал, и стояло у него так, что во рту скапливалась слюна. — Охренеть можно, — с придыханием озвучила Нобара их общую с Мегуми мысль и без предупреждения провела языком по всей длине.       Итадори выгнуло, он голодно застонал и взмахнул руками, то ли желая схватить ее за волосы, то ли еще что-то, но только схватил и сжал покрывало, мучительно закатывая глаза. Мегуми заворожено смотрел, как Нобара берет в рот член, посасывая головку, стреляя глазами на них.       Итадори беззвучно раскрыл рот, выгибаясь мучительно и сладко, и длинно простонал, как от боли, когда Нобара щелкнула языком по головке и сразу насадилась на ствол, принимая в горло. Его пальцы то сжимали, то отпускали покрывало, и сам он казался натянутым, как струна — тугим, звенящим от удовольствия, перекручивающимся как канат. Мегуми не мог не целовать его такого, даже если он ни капли не соображал, теряясь во влажных движениях по члену, даже если от поцелуев оставалось только мокрое касание губ по раскрытым губам и смешенное дыхания. Мегуми жадно прикусил кожу на шее, зализал укус, провел длинную мокрую дорожку от ключиц к прессу и нырнул к Нобаре, вниз, где она насаживалась горлом на ствол, почти доставая носом жестких паховых волос.       Итадори нашел в себе силы приподняться на локтях и посмотреть на них. Его глаза медленно расширились, когда Мегуми опустил голову и провел языком по члену, от корня вверх, и, столкнувшись с натянутыми губами Нобары, скользнул языком ей на щеку, оставляя мокрую полосу. — Бля-я… — мучительно простонал Итадори, не смея оторваться от этого зрелища, как Мегуми вылизывает сначала его член, а потом Нобаре лицо. Протянул руку и пропуская сквозь пальцы волосы Мегуми, и глаза у него были мутные и совершенно невменяемые. — Вы меня добить хотите, да? Мегуми усмехнулся и медленно, вместе с Нобарой, они провели раскрытыми губами по члену с двух сторон, а над головкой со вкусом поцеловались. — Ками, какие же вы… — выдохнул Итадори сквозь стон, выгибаясь, машинально подбрасывая бедра вслед за исчезнувшим прикосновением, — Не могу больше, ребят, не могу… Я вас люблю слышите, люблю. Очень люблю, я…       Мегуми обвел по кругу головку, пока Нобара вылизывала по очереди яички, и Юджи задохнулся в стоне, сжимая его волосы. Под тяжестью широкой ладони было легко натянуться ртом на вылизанную головку, и опуститься по стволу насколько хватило сил и отсутствия практики. Нобара вылизывала нижнюю часть ствола вместе с его губами, и от этого по щекам и до затылка, казалось, пробегали мурашки. — Я… вы… я подслушивал вас через стенку, — вдруг произнес Итадори, запрокидывая голову. Нобара вскинулась и растянулась рядом, прижимаясь грудью к его плечу, собирая и сжимая в кулаке его взмокшие волосы на лбу. — Да, да, да, — зашептала Нобара, проводя ладонью по плоской раскаченной груди, задевая плотные соски, перемежая поцелуи с жарким шепотом. — Наш хороший. Любопытный. Жадный. Наш. Она вылизала ушную раковину по кончику хрящика и четко произнесла: — Кончай, Юджи.       Итадори выстонал что-то неразборчивое, и его выломало в спине, выгнуло от наслаждения, и Мегуми не стал отстраняться. В горло ударила теплая струя. Мегуми проглотил все, выдоил до последней капли, перекатывая на языке терпкий, солоноватый вкус, и только сейчас понял, насколько сильно и больно у него стоит.       Он избавился от оставшейся одежды и, лениво и неспешно, водя по члену, другой рукой провел по гладкой мягкой ягодице Нобары, чуть заходя кончиками пальцев под кромку оставшегося на ней белья. Она оглянулась через плечо, хлопнув ресницами, и прогнулась в пояснице, отклячивая задницу, перебирая ногами, когда Мегуми потянул с нее белье.        Когда он медленно вошел в нее, крепко держа за бедра, она шумно выдохнула и уткнулась лбом Юджи в плечо. Мегуми сразу взял темп, короткими резкими рывками подаваясь бедрами, и Нобара выстанывала неразборчивое, мотая головой.       Мегуми встретился с Итадори глазами и вздернул Нобару вверх, прижимая к себе спиной, проникая в нее медленно и размеренно, зная точно, какую картину он увидит: ее, полностью раскрытую, жалобно стонущую, закидывающую голову ему на плечо. Мегуми трахал Нобару и смотрел, как тяжело сглатывает Юджи, как он раскрывает губы и кончик языка обводит нижнюю. Как он поднимается и проводит ладонями по ее бокам, ребрам, как сжимает грудь, идеально ложащуюся ему в руки. А потом встречается с ним глазами, и Мегуми завязает в ярком расплывшемся янтаре его радужки. Через плечо Нобары они одновременно потянулись друг к другу и поцеловались медленно, тягуче, а потом поцеловались с Нобарой, когда она повернула голову.       У Юджи стояло снова. Мегуми понял это, когда, проведя по дрожащему животу Нобары, сжал крепкий ствол, сразу обводя большим пальцем головку, встретился с шалым взглядом поверх плеча.       Они зажали Нобару между собой. Ее трясло, она судорожно сжималась у Мегуми на члене, и он зарывался носом в мягкие каштановые волосы, мучительно пытаясь не кончить сразу. Особенно когда ощутил ладонь осмелевшего Итадори у себя на бедре. — Черт возьми, да, Юджи, — скороговоркой выпалил он и вцепился Итадори в волосы, притянул к себе и снова поцеловал над округлым плечом Нобары, подаваясь бедрами резче, почти подкидывая ее на себе, — Смелее, ну.       Итадори шало взглянул, и, огладив Нобару, положил руку ему на задницу, сжал и правда смелее, жестче, и короткие ногти легко царапнули в ложбинке, посылая в крестец легкий зуд, но Мегуми хватило, чтобы перейти грань.        В голове вспыхнуло, тепло окатило его всего, прошлось жаркой волной в животе и вбилось в пах, выламывая его в оргазме, обжигая удовольствием до такой степени, что он потерялся. Машинально, он поглаживал Нобару по гладкой, точеной талии, тяжело дышал, и она жалобно простонала, выгибаясь, пытаясь добрать удовольствие вслед за ним, но не успевая. Повернув голову, она толкнулась в его губы, легко прикусывая нижнюю, и, подняв руку, зарылась пальцами в волосы. Столкнулась с пальцами Юджи, который тоже сжал черные пряди.       Мегуми посмотрел вниз, а потом ему в лицо, потянул Нобару к нему, и она ловко переползла к нему на колени, когда понятливый Юджи раскатал по члену презерватив. Мегуми передал ему Нобару, и она, поведя бедрами, легко насадилась, скользнула на член, запрокидывая голову и резко выдыхая сквозь зубы, обнимая Юджи за шею.       Итадори двигался спешно, сбивчиво, Мегуми сам мешал, поглаживая его по бедрам, сжимая ягодицы, потом сжал грудь Нобары, расцеловал ее плечи, зная, что она любит. Больше прикосновений, больше поцелуев, больше всего, всего, что могут дать друг другу трое в постели. Смотря, как самозабвенно, искренне Итадори отдается, Мегуми четко представил, что в следующий раз в середине должен быть Юджи, чтобы зажать его с Нобарой с двух сторон, обнять, доказать, что да, нужен, важен, что ничерта он от них не денется. Не по глупости.       Нобара застонала ярко, громко, натянулась как струна, прекрасная и стремительная, распахнула губы, переживая удовольствие. Итадори последовал за ней. Юджи кончал как вихрь, ураган, как чистое безумие, стихия, которую довелось увидеть Мегуми, и от зрелища их обоих, жар снова свернулся в животе и стек в пах.       Нобара вздохнула и обмякла, сыто улыбаясь, сползая на постель, и утягивая за собой ребят. Итадори тяжело дышал, и взгляд у него был настолько плывущий и довольный, что Мегуми не удержался: перегнулся через Кугисаки и впился ему в губы, проскальзывая языком. Нобара под ними хихикнула, и сладко потянулась, добирая приятную расслабленность в мышцах. Юджи просиял, но потом хлопнул себя по лбу. — Мне теперь вещи надо разбирать, — сказал он. — Я же все-все упаковал. — Не надо, — важно заявила Нобара, и они оба недоуменно на нее посмотрели. — Я распотрошила твои чемоданы, когда ты ушел готовить ужин. Что? Ты меня недооцениваешь! Я говорила, что могу весь день растаскивать твои собранные вещи!       Юджи засмеялся. Счастливо, ярко, и навалился нее с Мегуми, целуя все, что попадалось под губы. Открывшегося на мгновение и исчезнувшего глаза Сукуны они во всей этой возне — не заметили.

***

      Очередная вывеска бросала алый отблеск — он слепил глаза и раздражал. Сёко сощурилась и ускорила шаг, петляя между неспешно прогуливающимися людьми. Следующие вывески не так полыхали, и даже можно было их спокойно прочитать. Под ними гудели бары и ночные кафе, толпились люди — в основном молодежь, разной степени веселости и трезвости. Из-за серого низкого неба, оставалось впечатление, что сейчас разгар ночи, хотя на самом деле по улицам и проулочкам мягко растекался поздний вечер.       Тот самый мрачный переулок, от которого тянуло все той же характерной горечью, больше не внушал того трепета и сосущего под ложечной страха, как это было в первый раз. Все таки привычка великая вещь — она основательно притупляет ощущения.       Сёко свернула, вновь чувствуя касание барьера — будто мимолетной паутиной мазнуло по лицу — и спокойно зашла в знакомый двор. Неожиданно, она взглянула на него по-другому, вдумчивее, легче, спокойнее. Однако волнение творит странные вещи с восприятием действительности!        Сёко с удивлением обнаружила, что у проклятого бара тоже была вполне обычная, художественно оформленная вывеска. Странная, правда. Ни много, ни мало, вывеска была кратка, незамысловата и не понятна. И гласила: «Д РЫ П ШИ»       Сёко затормозила перед входом, задрав голову, и, покрутила в голове иероглифы, пытаясь уловить хотя бы суть, не то что смысл. Пожав плечами, она приняла для себя аксиому: Ну это же проклятия! Какая здесь может быть логика? Отчего-то аксиома звучала голосом Годжо. Таким же пафосным и противным.       Внутри, Сёко снова охватило волнение, хоть и не такое сильное, как в первый раз. Она дежурно кивнула охраннику и парящему комку с двумя ртами, которые натянули оскалы и процедили «опять ты!» вместо «добро пожаловать». Сёко проигнорировала и спустилась в зал, где ничего не изменилось с прошлого визита — только мелкие проклятия в манеже оказались другими, и Мигель сидел за барной стойкой не один.       Неожиданно, вместе с Мигелем пришла светловолосая девочка, лет двенадцати. Барный стул оказался высок для нее, и она болтала ногами, пиная стенку барной стойки. Перед Мигелем стоял виски, перед девочкой — сок, и отпивали они почти синхронно, поднося стаканы к губам и опрокидывая в себя напиток.       Сёко присела рядом, как в прошлый раз, и поздоровалась. Мигель плавно кивнул, а вот девочка наклонилась, чтобы из-за Мигеля хоть что-то увидеть, и прищурилась, рассматривая Сёко так пристально и основательно, что стало даже неловко. — Это ты, что ли, Сёко Иери? — фыркнула она, все еще скользя по ней глазами, — Мне казалось, вживую ты будешь симпатичнее.       Иери оторопело моргнула, но на лице смогла удержать выражение холодной любезности. Хорошее приветствие. Дружелюбное. Мигель рядом цыкнул сквозь зубы. — Нанако. Вежливость, — спокойно и скучающе, как будто уже устал повторять одно и то же, напомнил он. Нанако надулась и категорично возразила. — Не. Не знаю этого слова.       Сёко почувствовала, как свело судорогой лицо от слишком натянутого выражения, а внутри растеклась горечь. Не так она представляла встречу с ней, определенно не так. Бармен с хоботком посмотрел неодобрительно и подвинул винную карту ближе, но Сёко повела головой. Пить сегодня не хотелось, хотя курить — очень. И она не стала ущемлять себя хоть в каком-то удовольствии и закурила. — Она дура и выкаблучивается, — повернулся к ней Мигель, — не обращайте внимания, мисс Сёко, — и сразу перешел к делу, — Принесли?       Сёко понимающе посмотрела, выпустила струю дыма в потолок, и, когда полезла в сумку, достала яркую розовую коробку с куклой барби. Чистую к слову, на которой если и остались следы, отпечатки проклятой энергии, то только ее и ничьи более. — И сколько… хм, стоит кукла? — уточнил Мигель. — Сорок восемь тысяч долларов, — тихо сказала Иери и, чуть оглядевшись, передала ему тяжелую коробку.       Бар гудел, проклятья подбадривали возгласами мелкие проклятия, рычащие в манеже, и никто не замечал того, что в здесь состоялась передача. Ну, или просто никому не было дела. Или же дела проклятий автоматически прикрывались по какой-то особой проклятой солидарности. Это казалось Сёко единственным логичным объяснением того, что их еще не раскрыли и Совет не прислал за ней и Годжо своих людей. Хотя? — солидарность и проклятия? — О, тетя Сёко подарит мне куклу! — воскликнула противным голосом девчонка, — Это так мило, что меня сейчас стошнит! — Вот какого хрена, Нанако? — скривился Мигель, — Еще слово и головомойку от боса я тебе обеспечу.       Сёко вздрогнула и встрепенулась от упоминания, сжала сигарету в пальцах сильнее, и опомнилась когда почувствовала, что немного продавила табачную набивку. Нанако явно сдулась и плаксиво заканючила. — Я говорила, что не хочу идти на встречу, что хочу в торговый центр. И чего ты меня сюда потащил? И чего сразу босс? Как будто без него нельзя обойтись. — Тогда сиди тихо и пей свой сок.       Нанако недовольно пыхтя, покривила губами. На стойке возле стакана лежал ее телефон, и она иногда дотрагивалась до серебристого корпуса кончиками пальцев, будто обдумывая стоит его взять в руку или оставить лежать. — Да, ну, нет. Я лучше пойду на битву проклятий посмотрю, — проворчала она, забирая телефон в карман и неуклюже спускаясь с высокого стула. — Смотри, спустишь все деньги на тотализаторе — до зарплаты не получишь ни цента, — пригрозил Мигель.       Нанако как-то подозрительно дернула рукой, будто желая показать ему средний палец, но сдерживаясь, и зашагала к манежу. Мигель измождено выдохнул и запил раздражение алкоголем. Сёко сделала затяжку. — Добавили мне ее, в нагрузку, блин, — буркнул он, убирая куклу барби в рюкзак. — Великовата нагрузочка, — хмыкнула Сёко, и Мигель скривился так, будто у него заныли зубы. — Подростковый возраст, чтоб его. Беситься начинает ни с того, ни с сего. — Да. Я знаю. У самой такой был. Мигель понимающе промолчал, и Сёко подумала, что он наверняка слышал про Мегуми. Не мог не слышать. Годжо наверняка всем уши прожужжал, какой у него подопечный. — У нее еще сестра есть, — сказал Мигель. — Только она в другой бригаде. Их специально разделили, чтобы вместе не разнесли все вокруг.       Сёко устало дернула уголками губ, чувствуя странное: клубящееся в груди веселье, которое сменялось поражающей досадой. Будто тело еще не решило, какие эмоции она хочет испытывать. Хочет она заплакать или рассмеяться. Легко ей. Или тяжело.       Бар гудел, как и любое увеселительное заведение в это время суток, особенно когда бар такой — единственный во всем Токио, если не в префектуре. Сёко видела много проклятий, но сейчас сидя с одним из них, ей как никогда прежде было легко, будто со своим. Она покачала головой, усмехаясь, скидывая пепел в поданную барменом пепельницу: шаман и проклятие, сидят рядом, разговаривают, обсуждают детей. Как будто в совершенно иной реальности. Как будто в неосуществимой мечте одного безумца. — Нанако одна-то выносит мозги, а когда она вместе с Мимику, это такая гремучая смесь получается, — продолжал Мигель. — Просто оружие массового поражения. Подсовывай врагам и жди добровольной капитуляции. Блин. Сёко засмеялась, громко, широко, прикрывая ладонью губы. Жалкий, сдавленный внутри смех.       Дело не в этом. Не в самом факте проклятия, а в том, что проклятие это — свое. Мигель свой. Союзник. Может больше, чем союзник — когда травит байки про остальных, кого Сёко еще не видела, но хотела бы увидеть, и добро смотрит, как она смеется. Ему рассказывали о ней, ей о нем — это сильная, крепкая ниточка которая связала их еще до знакомства.       Ниточка, которая связала и сказала: ты шаман, а ты проклятие, но вы не будете драться, потому что мечта одного безумца имеет право на жизнь. Сёко, резко прерывая смех, вдруг осознала это совершенно чисто, кристально, так, что даже сама поверила — мечта-то осуществима. Только вот, сколько же придется им всем платить? Силами. Терпением. Временем.       Она посмотрела назад, туда, где в толпе у манежа Нанако кричала и подбадривала мелкие проклятия вместе со всеми, и вдруг подумала о нем. О безумце.       Размышление о великой цели и о ее пользе должны повышать дух борющихся и закалять характер перед трудностями, но Сёко не ощущала ни того, ни другого. Она курила, тонула в гомоне бара для проклятий, и кристально ясно понимала, что бесконечно, безумно устала, до невозможности. До сведенных конечностей и сухих глаз, до тихого желания лечь и больше не подниматься. — Мигель, — произнесла она, смотря на свои, сложенные на столе руки. — Да? — Много лет уже прошло. Сколько еще осталось? Она рискнула взглянуть на него. Его лицо было бесстрастное и спокойное, он посмотрел на нее прямо, понял правильно, и честно ответил: — Я не знаю. Сёко кивнула, досадливо прикусывая щеку изнутри. Переплатила она. Силами, терпением и временем. Временем особенно.