"Я никогда бы не подумал, что эти твари могут выглядеть, как дети! Это было страшно. Смотреть на это маленькое существо, которое смотрит в ответ, и понимать, что сейчас ты его изгонишь, а выглядит оно как человек. Оно растет? Оно мыслит? Его можно воспитать? Сказать, где хорошо, а где плохо? Это был мальчик, и я его изгнал. Наверное, впервые я подумал, что слишком стар для этого дерьма. Пора на пенсию. Хватит с меня проклятий." Отрывок из дневника неизвестного шамана эпохи Эдо. «Проклятая Азбука»
О достоинствах и недостатках Нобары можно было говорить долго. Сама она утверждала, что таких идеальных женщин как она больше не существует, а Мегуми, если бы смог вклиниться в ее словесный поток, напомнил бы, что других с подобным самодурством, упрямством, резкостью — не существует тоже. С Юджи было бы сложнее, Юджи ее любил и обожал, а потому не мог сказать, за что конкретное он зацепился в ее характере — ну просто так вышло, просто понравилась Нобара, просто целиком, без попытки препарирования первопричин, характера, чужих загонов и прочей рефлексии. Нобара утверждала, что она нежный женственный цветочек, что она само очарование, и с ней могла бы поспорить огромная толпа ее знакомых, утверждая, что нет, вот кто угодно, но не хрупкий цветочек. Скорее живучий и надоедливый сорняк, с крепкими корнями, толстой мякотью под стеблем и листьями, периодически выпускающий нелепый бутон какого-нибудь желтого или белого цвета. Она была сильной, привыкла делать большинство вещей не «для», а «вопреки», как любой человек боялась чего-то, и не любила боль. И для нее самое страшное в изнасиловании была боль. Не такая, которая получается, после пропущенного удара, после хорошей заварушки с проклятием, после того, как налетела бедром на арматурину, нет — от этой боли даже хорошо, она закаляет, она злит, заставляет идти дальше, давать сдачи, ставить блок перед лицом тверже, чтобы ни один удар не смог продавить. Боль, которую Нобара боится больше всего — внутри. От грубости, от резких размашистых таранящих движений, от порванных мышц. Она растекается внутри медленно, поражая на своем пути каждую клеточку, а жертва никуда не может от нее деться. Когда Сукуна сжимал ее в своих руках, двигался в ней, Нобаре было безумно страшно, но не больно. Боли не было. Совсем. Наверное именно этот факт лег на чашу весов и перевесил опасения, когда она раздумывала над своей дикой идеей: он не сделал ей больно. У нее даже синяков не осталось. В конце концов, уже произошло то, чего можно было опасаться — он ее трахнул — теперь что может быть хуже? Он видел ее голой, держал в своих руках — чего стесняться теперь? Над своей невинностью рыдать было уже несколько лет как поздно, так чего сейчас начинать? Если бы Сукуна хотел, он бы сделал больно с самого начала — рассуждала Нобара. Он же не может убивать, а про калечить — никто ничего не говорил, так что… это всего лишь секс. Поэтому полусидя на постели, перед разглядывающим ее демоном, Нобара судорожно думала, что это всего лишь секс, причем на одну минуту. Плевое дело. На свете существует множество людей, которые занимаются сексом в еще худших обстоятельствах, чем они. Сукуна лениво расплылся в оскале, и приблизился было к ней, но Нобара поставила маленькую ступню ему на грудь и остановила. — По моим правилам, — сказала она, и все четыре глаза на его лице сузились. Он накрыл ладонью ее ногу, маленькие пальчики, свод стопы, и Нобара бы почувствовала легкую щекотку, если бы не была так сосредоточена и напряжена. — Я внимательно слушаю, — сказал Сукуна, поглаживая ее по ноге, — Любопытно, что ты там хочешь предложить. — Никаких больше фокусов, вроде хватания за шею и типа того. Ты никому не причиняешь вреда и ведешь себя хорошо, — отчеканила Нобара, заставляя себя не отводить взгляд от его четырех глаз, смотрящих так насмешливо и снисходительно, что хотелось Сукуну ударить. — И с твоей стороны… — напомнил Двуликий. — Секс, — выдохнула Нобара, собравшись с духом, и Сукуна осклабился. — Занятно, — глумливо отозвался он, — А что об этом думают твои драгоценнейшие две трети? Он плавно повернулся к скрипящему зубами Мегуми, который едва держался, чтобы не выпустить тени, и окинул его задумчивым прищуром. — Ах, их мнение не учитывается, какая жалость! Мегуми заметно дернулся, скривился и явно хотел сказать, что-то едкое, но проглотил слова, и Двуликий одобрительно оскалился. Да, знай свое место. Нижний глаз Сукуны все равно держал взгляд на Нобаре. Как прицел, дуло пистолета, и Кугисаки сглотнула вязкую слюну. Предчувствие того, что они сами себе поставили ловушку, больно кололось, пробивалось тревогой изнутри, но Нобара отмахнулась, понимая, что это все равно последний шанс. Что они еще могли дать демону? — только если себя. — Ну так что? Ты согласен или как? — сказала Нобара, когда гляделки с Мегуми затянулись, и получилось как-то нетерпеливо и зло. Сукуна повернул голову к ней. — Никакого вреда окружающим, — повторил он, — Это все? — Да. — И секс с вас обоих, — припечатал Сукуна, с наслаждением замечая, как вскинулся мальчишка, а Нобара растерянно перевела на него взгляд. Мегуми и Нобара столкнулись глазами, и она болезненно свела брови, уже собираясь сказать, что сделки не будет, когда Мегуми полыхнул взглядом оскалился и рявкнул, что согласен. Сукуна самодовольно ухмыльнулся. — Скрепим сделку поцелуем? На прочее уже нет времени, — сказал он и не дожидаясь, обхватил Нобару за затылок и притянул к себе, впиваясь в губы. От неожиданности она схватилась за его плечо, почти обожглась, потому что Двуликий оказался горяченный, как печка, и прикрыв глаза расслабилась, позволяя чужому языку скользнуть в рот, сама машинально оглаживая ребристое нёбо, чувствуя, как от горечи начинает колоть в горле. Как будто щепоть перца проглотила на сухую. Когда Сукуна отстранился, Нобара едва не задыхалась. Тяжело дышащая, пытавшаяся сглотнуть непослушным горлом, с покосившимся дурацким бантом, она облегченно откинулась на спинку кровати, и лямка белья сползла по плечу, придавая ей вид еще более рахристанный. Сукуна посмотрел на нее долго, голодно, так, что она уже успела напрячься, когда наконец повернулся к Мегуми за закреплением сделки. Надо отдать должное, Мегуми потянулся к Сукуне сам. Зло, бешено, врезаясь в его жесткие губы, стукаясь зубами, но демон только растянул ухмылку и боднул его головой, прикусывая губу, перехватывая напор. Когда они разорвались, губа у Мегуми кровила, а сам он смотрел с вызовом, который Сукуну только веселил. — Вот и договорились, — проговорил Сукуна прежде, чем его время вышло. Юджи посмотрел растерянно, и Нобара, стянув окончательно с головы бант и откинув его в сторону, притянула Итадори к себе и обняла, прижимаясь щекой к макушке. Рядом к плечу привалился Мегуми. Не говоря ни слова, они сидели так втроем, и в этой тишине можно было кожей ощутить их сомнения и попытку убедить себя, что все будет хорошо. Что они только что натворили?***
Назойливо и гулко стукаясь каплями о пустую раковину, протекал кран, и его надо было бы уже давно починить, но руки не доходили — ни заняться им, ни сказать Годжо, чтобы вызвал сантехника. Но каждое падение капли с носика крана отзывалось эхом у Нобары в голове. Она который раз и тщетно закрутила барашки, облазила все шкафы и, найдя какой-то узкий клочок тряпки, замотала кран, и тяжело оперлась на раковину, наблюдая, как медленно тряпка темнеет, пропитываясь водой. Тишина воцарится на какие-то жалкие несколько минут — пока тряпка не промокнет совсем, и капать не начнет уже с нее. Хотя этого хватило бы, чтобы прочистить голову. Руки у Нобары подрагивали, и, когда она сжала кулаки, чтобы держать саму себя, их накрыли чужие теплые ладони, большие и уютные — и все напряжение схлынуло, как тени шугаются и исчезают при первом луче солнца. Итадори прижался к ее худой, поникшей спине и поставил на плечо подбородок, поглаживая ее еще сжатые руки, и Нобара расслабилась, даже прижалась виском к его виску. — Я тебя люблю, очень сильно люблю, — сказал Юджи так запросто и легко, как ни Мегуми, ни Нобара не умели. От его слов сжималось что-то внутри и истекало не то кровью, не то слезами, не то животворящей эйфорией, и Нобаре становилось и мучительно больно, и необъятно радостно. Странное захватывающее ощущение, которое едва можно было перенести на грани сил. Юджи всегда говорил им с Мегуми, что любит, напоминал, повторял, твердил, как будто восполнял все те моменты, когда этого сказать не мог, пока они не начали встречаться. У Нобары с этим было сложно. У Нобары это слово на букву «л» прилипало к языку, рвалось с него, но так и не отрывалось и оставалось при ней. У Мегуми было примерно так же. Только Юджи хватало духу это произносить вслух и так часто. — Прости меня, — произнес Юджи, утыкаясь лбом ей в висок, с силой прикрывая глаза, — прости меня, пожалуйста, — и Нобара отдернула голову. — Не надо. — Это я виноват. — Никто не виноват. От стука сорвавшейся в раковину капли Нобара невольно вздрогнула. Этот стук откликнулся изнутри сжатым раздражением. — Это всего лишь секс, — произнесла она, смотря, как с промокшей тряпки срывается следующая, — Это ничего не значит. — Врешь. Бесконечно чужой голос, тихий, вкрадчивый, опасный. — Иначе ты бы тут не стояла и не мучалась. Крупное тяжелое тело вдавило ее в столешницу, руки, которые еще секунду назад такие родные и нежные гладили ее руки, оказались жесткими и сильно сжали. Нобара замерла, почти распятая на кухне, зафиксированная — не трепыхнуться, ничего. Дыхание Сукуны обожгло затылок, висок, ухо, и у Нобары свело судорогой лицо. — Какого хрена ты вылез, мы же договорились! — процедила Кугисаки, отклоняя от него голову, и Сукуна коротко хохотнул. — Хочешь обсудить четкость формулировки? Это было что-то вроде: «мы все твои, только других не трогай», — еще один смешок потух в ее волосах и отозвался пробежавшим холодком по спине, — Никакой четкости. Нобара прикрыла глаза, пару раз дернула руками, понимая, что только выкрутит себе запястья, если продолжит вырываться, и повернула голову, встречаясь с яркими, налитыми кровью глазами почти смело. — Знаешь, что меня радует сейчас больше всего? — сказала она, скалясь, — Что ты сейчас потратишь свое время, и сегодня мы сможем спокойно заняться любовью. Мы трое. Я, Мегуми и Юджи. — Язва, — лениво осклабился Сукуна, ухмыляясь, — Безбашенная язва. Ничего, теперь есть много хороших способов занять тебе рот. Он выпустил ее руку и поднес к лицу, обхватил подбородок жесткой хваткой так, что Нобара поморщилась, и провел пальцем по нижней губе. — Ты сама решила заключить сделку, а теперь идешь на попятную. Как это типично для людей, — фыркнул Двуликий, надавливая ей на щеки сильнее, отчего все лицо превратилось в забавную надутую рожицу. Нобара отдернулась и неожиданно легко смахнула его хватку. — Я обещала секс, а не послушание, — заметила она, — И секс будет. А остальное в пакет услуг не входит. — Главное, не забудь об этом завтра, — расплылся в широкой ухмылке Сукуна, чувствительно прижимаясь бедрами к ее заднице, — Посмотрим, какой ты будешь дерзкой, — и выцвел, меняясь с Юджи, который, медленно моргнув, сокрушенно прижался лбом к ее плечу. — Прости еще раз, — пробурчал он, и Нобара с улыбкой прижалась к его встрепанной макушке. — И еще раз говорю, хватит извиняться. Она чмокнула его в волосы, развернулась в его объятиях и закинула руки ему на шею, широко улыбаясь. — А знаешь что? — Что? — А ночь сегодня полностью наша, — и поцеловала его, глубоко, сильно, обещая, прижимаясь всем телом и пытаясь одним этим сказать то, что обычно сказать у нее не получается. А сегодняшняя ночь будет полностью их.***
— Гоге но вадза! Отага ни рей! Ич! Выпад, руку вперед, второй прикрываешь подбородок, плавно перетекаешь назад, садишься на ногах низко, в позицию ресё, когда не до конца сжатый кулак касается виска, а на другой руке вытягиваешь два пальца вперед, но думаешь не о твердости занятой позиции, а о чем-то другом. О чем?.. — Ни! Отшаг назад, кулаком вперед, чуть стукнуть по воображаемому носу, но мысли ускользают, и они никак не о чужом носе. Хотя, может и о носе. Том носе, на котором на минуту расцветает чернота татуировки. — Сан! Тело продолжает делать форму само, на автомате, но в мыслях — глаза Нобары. Она скалится и скрывает страх за бравадой. Ей жутко, но она изо всех сил не показывает вида. И от этого не легче. От этого и собственный страх кажется слишком обнаженным. — Си! Ему страшно. Да, Мегуми боится. За Нобару, за Юджи, за себя. Боится Сукуну, потому что он непредсказуемый психопат, а они допустили его в их постель. Вернее допустят. Завтра. И ему страшно, как никогда. — Го! — Року! — Сити! — Хати! Рядом синхронно с ним движется Маки-сан, и Мегуми не уверен, что дотягивает до ее темпа и четкости движений. Она считает громко, и ее голос уверенно разносится под потолком, но она явно медлит, дожидаясь его, и Мегуми совестно, особенно, когда одна из форм получается не так отработано, как хотелось бы. Чертов Сукуна. Все из-за него. Мегуми стоит, упираясь руками в татами, выбрасывает ногу назад и вверх, пяткой в предполагаемый вражеский подбородок, но в итоге получается слишком низко, и он едва поднимается на ноги, так же едва успевая за счетом Маки-сан. Ладно. Пусть вражеский подбородок будет вражеским пахом — по крайней мере, хоть туда Мегуми точно дотянулся. — Ку! Дзю! На десятом счете Маки-сан кричит, доделывая форму, и Мегуми пытается тоже, но крик выходит только задушенным выдохом из горла, и ему становится особенно стыдно. Хорошо, форма закончена, надо доделать только формальность, сложить на груди руки, поклониться, мелкими шажками уйти назад. Уши горят как никогда. Мегуми стыдно, страшно и стыдно, а еще ярость клокочет внутри и жажда действовать, найти выход или искать, пока он не найдется, пока он не избавится от Сукуны, пока… Спокойный и какой-то особенно понимающий взгляд Маки-сан заставляет все внутри перевернуться и затихнуть, оставляя только стыд. — Иди, прочисть голову, — говорит она, и Мегуми отводит глаза. — Простите, Маки-сан. За то, что думал не о тренировке, за то, что злится, за то, что потратил ее время, за то что… — Давай, Мегуми-сан, разберись со всем и приходи. Она добродушна, она остается в додзе одна, она начинает форму заново, считая сначала в слух, а потом замолкая, позволяя четким, скупым движениям рассекать растворяющуюся вокруг тишину. А Мегуми идет в главный корпус, Мегуми зол, Мегуми это так не оставит. Мегуми хочет найти ответы на вопрос, как уничтожить Ремена Сукуну. Один раз людям это частично удалось, верно? Почему бы не попробовать снова. * …в библиотеке, перерывая множество книг, рефератов, переписанных с древних, ветхих хроник; дневников, в которых маги былых лет описывали свое противостояние с проклятьями — Мегуми бился в отчаянии, захлебываясь паникой. Потому что информации не было, никакого упоминания, никакого совета, никакой помощи. Ничего. Как будто этот пласт знаний был вырезан из истории шаманов и уничтожен. Ничего. Ни-че-го. Они просто в ловушке, из которой уже не выбраться.***
Легко было в глуши Польши заблудиться, что-то перепутать, наткнуться на что-то угольно-черное, показавшееся впереди. Здесь, тихо, как памятник смерти и могильному покою, лежала в развалинах деревня. От остатков дома на окраине поднималась в небо тонкая черная ниточка дыма — все уже давно прогорело и отравило воздух смрадом, но еще никак не могло окончательно остыть. На улице показались двое. Они шли медленно и вдумчиво, осматриваясь, выискивая что-то, перешагивая через брошенные вещи и обломки крыш и стен, валявшиеся на земле. Складывалось ощущение, что здесь была даже не бой — резня. Один — девочка — задержалась, застыла как вкопанная, смотря куда-то в сторону, потом сжала сильнее телефон в ладони и сплюнула на землю. — Попутешествуешь! Европу посмотришь! И где? — процедила она, все еще смотря в сторону. В стороне из темного провала выбитой двери лежало тельце мягкой игрушки, перекинутое через порог. Из-за оторванных ушей сложно было определить, что это был за зверь, и от этого было только хуже. Смутное желание пойти и проверить, что там рядом с игрушкой не лежит мертвое уже человеческое тело, впивалось в подкорку иголками и давило на виски, но девочка дернула головой. Нет, сестра, сейчас дома, в Америке, еще утром по скайпу болтали. Ее здесь быть не может. — Ну, так мы и в Европе, — отозвался второй, методично то наматывая платок на запястье, то разматывая, — Никто не говорил, что будет курорт. — Черти что, — цыкнула девочка, все же отворачиваясь, — Пошли отсюда, тут только головешки остались. Опоздали мы. Мигель дернул щекой, цепко всматриваясь в недвижимые руины — ничего и никого. Они и правда опоздали, все уже разорено. Откуда только маги узнали? — Ладно, пошли, — с досадой произнес Мигель. За границей деревни дышать стало легче, и Нанако держала себя, чтобы не оглянуться на страшные развалины, и смотрела ровно перед собой застывшем взглядом. А такое могло произойти и с ней и сестрой. Еще как могло… — Эй, ну-ка стой, — цапнул ее за плечо Мигель, и Нанако, оторопело моргнув, перевела взгляд туда, куда он всматривался, застыв, как гончая перед броском. Когда в нескольких метрах от них в высокой траве правда почудился темный силуэт, Нанако только нервно сжала телефон во взмокших пальцах, а вот Мигель хмыкнул и зашагал туда. Куда, блин?! Тут деревню зачистили, потому что она кишила проклятиями, а он так легко идет к непонятно чему, прячущемуся в траве! Нанако зажмурилась, еще не решаясь довериться чужому чутью, но потом рыкнула и затопала следом. В траве оказался ребенок, девочка, со сбитым на бок хвостиком и красными, заплаканными глазами. Она лежала калачиком и закрывала голову руками, когда они подошли, и испуганно посмотрела на них, только когда они к ней обратились. Девочка отшатнулась, хлопнулась на задницу и звонко и плаксиво забормотала что-то на шипяще-фыркающем языке. — Чё? — повернулась Нанако к Мигелю, а потом к ребенку, — Эй, ты, ду й спик инглиш? Девочка снова запшикала и зафуркала. — Ты польский знаешь? — спросил у Нанако Мигель, тяжело почесывая затылок. — Нахрена мне польский, я английский еле осваиваю, а ты мне — польский. Чего она хоть говорит? — Да, я откуда знаю. Одни пшики и фшики. Ладно, — он вздохнул, посмотрел на черневшую неподалеку деревню, а потом медленно протянул малышке руку и очень ласково, чтобы чувствовалась эта интонация, сказал, — Давай, не бойся, тебя никто не обидит. Ты теперь в безопасности. А ты позвони боссу, скажи, что нам нужен психолог. Давай, пошли с нами, малышка. Больше тебя никто не тронет. Девочка долго в задумчивости смотрела на протянутую сухую ладонь, но потом крепко сцапала ее, и Мигель расплылся в победной улыбке. Она улыбнулась тоже. Зубки у нее оказались все заостренные, а глаза на секунду поменяли цвет и снова вернулись обратно в привычный человеческий карий оттенок. Сзади Нанако по телефону, экспрессивно и ругаясь, докладывала обстановку, а Мигель улыбнулся еще шире, помогая девочке встать.