***
Нобара просыпалась долго, несколько раз выпадая на грани сна и яви и проваливаясь снова. Кожу на щеке и лбу жгло так, будто ее пытают каленым железом. Несколько раз она сквозь сон пыталась расцарапать себе лицо, но кто-то опускал ее руки, держал, бережно, но сильно, чтобы она не навредила себе. Боль медленно по капле уходила, осталось только липкое ощущение пережитого страха, когда дыхание учащается и все судорожно сжимается внутри просто от воспоминания о произошедшем. Проснулась она от того, что от онемения пальцев рука будто разбухла. Нобара попробовала встряхнуть рукой, но поняла, что что-то придавливает ее к матрацу. Черноволосая, растрепанная голова. Нобара слабо улыбнулась, пытаясь погладить Мегуми свободной рукой, но только уронила на него ладонь, отчего он зашевелился и проснулся. Похудел. Синяки под глазами такие, что еще чуть-чуть и они превратятся в часть техники и из них полезут шикигами. — Привет. Ты мне руку отлежал, — сонно произнесла Нобара и потянулась, насколько это возможно. Освобожденную ладонь легонько закололо от притока крови. Мегуми тяжело выдохнул. — Ты хочешь чего-нибудь? Пить, еще… — Не знаю, — пробурчала она, — Водички, наверное. Он быстренько метнулся за стаканом и водой, и через пару минут, Нобара уже сидела на постели с заботливо подоткнутой за спину подушкой, а Мегуми смотрел, как она жадно пьет. В какой-то момент он прерывисто вздохнул, мучительно долго растер лицо и уткнулся, упал лицом ей в бок, тут же затихая. — Ну чего ты, — выдохнула Нобара, — Ну чего? Все хорошо, видишь. Ну… Мегуми замотал головой, не отрываясь от нее, и Нобара положила ему на затылок ладонь, запуталась пальцами в спутанных волосах, почему-то странных на ощупь. Она нахмурилась и потерла подушечки пальцев друг об друга. — Когда ты последний раз причесывался? А голову мыл? — с веселым подозрением спросила она, и Мегуми, все еще валяясь лицом в одеяле, дернул плечами, — Вот так выпадешь из жизни на пару дней, а парни уже мхом зарастают… Дверь в палату открылась, будто от пинка ногой, и вошел Юджи, балансируя с пиццей, газировкой и стаканами. Увидев очнувшуюся Нобару, он едва не уронил все, что нес. — Слава богу, Нобара, мы так волновались! Ай… Банка с газировкой все-таки не устояла в нагромождении всего и сорвалась на пол под перекрестьем трех взглядом. Она не лопнула и медленно закатилась под кровать. — Я за ней не полезу, — пробормотал в одеяло Мегуми, и поднял голову, тут же подтаскивая и устанавливая кроватный столик, на который Юджи сгрузил еду. — Ура! Еда! — бодро разулыбалась Кугисаки и потянулась к коробке даже раньше, чем за поцелуем к Юджи, — Что произошло, кстати? Давайте, рассказывайте. Я вообще не думала, что выживу. Мегуми мрачно поджал губы и налил ей газировки в стакан. И Юджи, и Нобара уже уминали пиццу, а Мегуми смотрел в ее лицо, на правый висок, где от произошедшего осталась только маленькая ссадина, которая затянется через пару дней. Маленькая ссадина, практически ожог, похожий на отпечаток пальца. Он был едва заметен, когда у нее падали на лицо волосы, но Мегуми знал, что он там. Что Махито коснулся ее. Что она едва не умерла. — Прости меня, — сказал Юджи, прикусывая губу, — Я не успел ничего сделать, я не успел к тебе. — Перестань, я же здесь. — Ну, не благодаря мне, — замялся Юджи, потирая шею, — Это Сукуна. Он успел. Ты бы видела, что он сделал с Махито. Он просто разорвал его на части. Знаешь, если бы я настолько не ненавидел Махито, я бы испугался, а так… — Подожди, — замерла Нобара, быстро облизывая губы, — Сукуна меня спас? Юджи кивнул, смотря на нее светло-карими лучистыми глазами со всем обожанием, от которого теплело между ребер. — Я так тебя люблю, — сказал вдруг он, прижимаясь щекой к ее плечу, — Я так ему благодарен. Ты жива, господи, я столько раз видел, как Махито превращает людей в этих тварей, а когда он коснулся тебя… Он порывисто обнял ее так, что у Нобары выбило воздух из груди, и Мегуми мягко улыбался, смотря как Юджи дышит ей в шею и не может надышаться. — Ну, хватит, ты ее придушишь, Юджи. Только-только же выздоровела, — проворчал Мегуми, и Юджи, чмокнув ее в нос, отсел на стул. — Позови его, — осторожно предложила Нобара, прикусывая изнутри щеку, — Хочу сказать спасибо. Юджи замер, будто заглядывая внутрь себя. — Он не хочет выходить, — сказал он, выбирая еще пиццу, — Он, кстати, после Сибуи ни разу не вылезал. Нобара кивнула пару раз, о чем-то думая. — Отсиживается, — лукаво сощурила она один глаз, — Ну, пускай. Я все равно благодарна, слышишь? Она протянула руку и потыкала Юджи в щеку. — Благодарна, благодарна, — издеваясь, заворковала она, и Итадори засмеялся с набитым ртом. Она откинулась обратно на подушку. — Что еще интересного?***
Сёко курила в лаборатории, сидя на стуле возле окна, наплевав на всю технику безопасности, и табачный дым витал в воздухе, будто только сплетающаяся завеса. Стул под ней чуть шатался от того, что одна из ножек попала на скол на плитке, и Сёко методично раскачивалась, переводя весь вес то на одни деревянные ножки, то на другие. Глаза у нее были красные и воспалённые. Плохо уходящий дым выедал их и делал только хуже. Напротив нее Годжо лежал на столе, уткнувшись лбом в руки, и пепельно-белесые волосы рассыпались по столешнице. — Нанами мне термокружку должен вернуть, — просипела Иери, небрежно держа между дрожащих пальцев сигарету, — Утащил вчера. А вроде порядочным казался. Говнюк. Сука. Даже тела не осталось. Она загасила сигарету в чашке петри, вжала до фильтра размазывая ее стеклу, и неспешно вдумчиво поднялась. Так же вдумчиво взяла небольшой обрез деревяшки, которую обычно подкладывала под нагревательную плитку, чтобы она оказывалась выше и жар доставал до колбы. Но передумала, убрала на место, но достала обрезок тяжеленного лома, которым она обычно колола лед для эксперементов, в которых нужна была низкая температура. Она вдумчиво взвесила лом на ладони. В центре все еще стояла капсула, которая теперь перестала быть загадкой — она служила, чтобы вырастить тело Гето Сугуру, вырастить клона. То существо, на поверку оказавшееся просто мозгом, добыло его частички и ДНК. Где? Когда? Возможно, его кровь или что-то еще остались на земле или стене тогда, несколько лет назад, когда Сугуру напал на техникум. Слишком разрушающе гениально, продумано до мелочей. Его подвело только одно — он не был всеведущ, он много не знал. Он был просто проклятием, способным заползать в чужие тела. Сёко замахнулась железом и бросила в темное стекло капсулы. Оно брызнуло, как множество разбитых жизней шаманов.***
— У меня есть брат! Прикинь, брат! И он проклятие!.. От Юджи восторг расходился волнами, и при взгляде на него, невозможно было удержать улыбку. Светлый, вдохновленный, Юджи практически светился, когда пересказывал его встречу с хмурым сдержанным Чосо. — Правда, я убил младших братьев, — запнулся Итадори, неловко проводя по коротко выбритому затылку, — И он меня так отделал, что… Ну, короче, я заслужил. Нобара слушала его с открытым ртом, а потом бросилась в поздравления, что обрел членов семьи, и тут же сожаления, что частично их убил. Они были такие шумные, что у Мегуми привычно загудела голова, и он дернул краем рта. По отдельности-то они были не тихие, а когда Нобара и Юджи собиралась вместе, получалось развеселое тру-ля-ля. Активный, неугомонный, как батарейка, Юджи, и Нобара, которая легко заводилась с полоборота, если видела что-то интересное. Они вдвоем гармонично заполняли то атрофированное чувство у Мегуми, которое должно было отвечать за яркую безграничную эмоциональность. — Я видел отца, — сказал Мегуми, когда они чуть поуспокоились, и его слова осели глухой досадой на языке. — Чувак, это же хорошо! — подскочил Юджи, и Нобара поддержала. — Что-то не битва, а родительский день, — фыркнула она, и Мегуми кисло усмехнулся. — Он проткнул себе голову проклятым оружием. И до этого сказал, что я молодец. В образовавшемся гробовом молчании, Нобара и Юджи смотрели на него круглыми глазами, и Мегуми практически услышал ржавый скрежет вращающихся шестеренок в их мозгах. А еще тихий, шелестяще отчаянный выдох, практически один на двоих. — У нас когда-нибудь будет хоть что-то как у нормальных людей? — бесцветно произнесла Нобара, и Мегуми вздернул бровь. — Как у нормальных людей? Не смеши меня? — Ой, и то верно. Что это я!.. Юджи нервно засмеялся, не разжимая губ, и заел все пиццей. Мегуми отвернулся, чувствуя, как невольный холодок ползет по позвоночнику, стоит ему мысленно прокрутить те события в Сибуя. Вспомнилась вязкая чернота, которая затопила глаза Фушигуро Тоджи, хотя в самый последний момент все-таки проклюнулась темно-синяя радужка, и глаза окинули раненого уставшего Мегуми взглядом, внимательным, ищущим, осознанным. Единственное, о чем он жалел, что в тот момент не знал, кто перед ним стоит, не смог посмотреть по-другому, пропустить через себя мысль: это его отец. Его отец. Который остановил себя, завидев его. Который коротко оскалился, ощерился, и старый шрам дернулся на губах. Который был доволен тем, что из Мегуми вышло. Мегуми хотел бы интерпретировать его слова именно так: он доволен. Может у них никогда не будет жизни людей, но могила у них точно будет как у всех.***
Административный корпус, выполненный в традиционном стиле, был слишком велик для того маленького количества работников техникума, которые здесь обитали. Годжо любил свой кабинет. Особенно он любил, когда посетителям приходилось тащиться к нему через все здание, потому что местоположение своего кабинета Годжо выбирал с расчетом на мелкое издевательство. Посетителя он узнавал по шагам, даже не подключая свои чудесные глаза — они громко раздраженно топали, как будто оповещая всех в округе, что им пришлось поднять свою задницу и тащиться через пол техникума, чтобы обсудить с Сатору даже малейшие вещи. Годжо всегда надевал одну из своих самых доброжелательных и любезных улыбок и встречал гостя. О том, что к нему идет директор Яга, он определил еще задолго до того, как его размашистые шаги раздались в коридоре. Годжо просто знал, что директору захочется с ним пообщаться, знал, что именно сегодня, до обеда, когда Совет задолбает его достаточно, чтобы захотеть спустить всех собак на виновника его коленно-локтевого положения. Просто, когда после инцедента в Сибуе, на собрании Совет попытался приструнить Годжо и заявить, что «они же говорили!», Годжо также оборвал их и смешал с грязью. Не говоря уже о том, что Совет его явно подозревает в измене, как и директор. Годжо на него даже не злился — как можно злиться на человека, который на самом деле прав? Иногда Сатору не без удовольствия думал, что если бы не он, то никаких последних событий бы не случилось. Как он когда-то сказал директору: он спонсирует мир и покой. Мир и покой для кого — Годжо специально не уточнял. Вопреки предположениям, Масамичи вошел мрачный и хмурый, и, молча усевшись перед Годжо за стол, еще некоторое время молчал. — Что происходит, Сатору? — спросил он без приветствия, тоном смертельно уставшего человека, и Годжо на секунду стало его жаль. Директор больше всех остальных заслуживал хотя бы человеческого отношения, но Годжо не мог повести себя по-другому. Слишком много чужих секретов он знал, слишком легко он стал винтиком в механизме и намертво завяз среди других валов и шестеренок во входящей в силу новой системе. — А что-то происходит? — с веселым пренебрежением спросил Сатору, и вздохнул, чувствуя как его жует совесть со всеми потрохами. — Вы прекрасно знаете, как я отношусь к этим уродам из Совета. И Совет тоже это знает. Не вижу проблемы, — фыркнул он и, побарабанив по столу пальцами, искренне добавил, — И к тому же, не могу же я нести ответственность за всех проклятых фанатиков, которые устраивают теракты, чтобы добраться до меня. — Но теперь нельзя отрицать, что в деле не был замешан Гето. — Это был не Сугуру, — настойчиво и в который раз поправил Годжо. — Это просто клон. Яга Масамичи помолчал, и Годжо надеялся, что внутри, этот человек все-таки хоть чуть-чуть, но остается на его стороне. Это все-таки его учитель. — Совет снова прислал сводки, — наконец сказал директор, и темные очки непроницаемо вперились ему в лицо. — На этот раз перевод на счет. И сумма та же. — Они просто бесятся, что я не скидывался им на ремонт актового зала, — отмахнулся Сатору, хотя мысленно дал себе подзатыльник за то, что поленился передать деньги через Мигеля. — Счет получателя числится в американском банке, — продолжал директор Яга, не обращая внимания на кривляния Годжо. — Ты знаешь какой прошел слух? Есть версия, не официальная, совсем неофициальная, что Программа — это американская организация. Сатору, ты понимаешь, что ты творишь? Ты понимаешь, как это выглядит со стороны? — Как ненастоящий Сугуру в отчетах? — Годжо тонко усмехнулся и вздернул бровь, но потом устало вздохнул, потирая кожу на лбу над повязкой, — У них ни доказательств, ни обвинений нормальных. Пересылаю деньги? — так мои деньги, что хочу, то и делаю. В Америку? Так мало ли сколько у меня знакомых там. Директор покачал головой. В усталых складках губ будто замерло понимание. Годжо был уверен, что за всей этой мишурой, он понимает, что происходит. — Ты бросаешь вызов, — не вопрос, утверждение, понимающее, но не поддерживающее, и Годжо это отчего-то разозлило, — Ты не справишься, Годжо. Против всех, против Совета, против ассоциации магов. Что ты предоставишь против такого количества? — Что предоставлю? — медленно произнес он, звенящим от сдерживаемой злости голосом, — У меня есть мои силы и моя бесконечность. И Сёко. И виза в паспорте, и там написано «Америка»! Сатору откинулся в кресле назад, проводя ладонью по волосам, осознавая, что невольно повысил голос. Нервы уже ни к черту. Через секунду он смотрел через ткань повязки со спокойствием уверенного в себе человека. — Поверьте, Масамичи, этого всего достаточно, чтобы послать вашу ассоциацию магов к чертям. — Тогда как ты продолжишь работать? Лицо у него было растерянным и совсем не злым, и Годжо на мгновение ощутил себя мелким подростком, который с друзьями натворил фигню и теперь учитель с разочарованием спрашивает «как же так, Годжо?». Желание поступить по-человечески снова всколыхнулось где-то между ребер, и Сатору, прикрыв глаза, проходясь ресницами по плотной ткани, все-таки признался: — Я уйду, Масамичи-сан, — сказал он, и директор нахмурился до глубокой складки между бровей. — Я не ухожу сейчас только потому, что мне нужно закончить дела в техникуме, которые сам же и начал. Но через месяц, два, меня и Сёко здесь уже не будет. — Ты не можешь уйти, ты же шаман. Это тебе не просто поменять работу! Это… это… ты Сильнейший! Ты защищаешь людей, — Масамичи облизнул пересохшие губы, — Ты не можешь вот так все бросить. — Увы, — совершенно искренне вздохнул Сатору, понимая его растерянность, — мне правда жаль это говорить. — Ты защищаешь людей! — Нанами тоже ушел! И его вы не держали. — Но он вернулся. — И где он теперь? — процедил Годжо, едва подавляя вскипающую в груди злость и горечь, — Не было у него в жизни ничего, кроме шаманства. И не будет уже больше. Марафон под названием шаманство, ведет в никуда. Пора уже это понять и начать думать о себе! Директор дернулся как от удара. Раскрыл губы, собираясь с словами, но так и остался молчать, просто смотря на Годжо. — Не этому я тебя учил, — тихо произнес он, поднимаясь с кресла для посетителей. — У меня был другой учитель, — спокойно отозвался Годжо, смотря, в его напряженную спину с тяжело опущенными плечами. — Какой, если не секрет? — бесцветно поинтересовался Масамичи, и Годжо честно без уверток ответил. — Время. Среди бесчисленных множеств учителей: боль утраты, предательство, смерть — он выбрал именно время. Потому что оно безжалостно. Оно быстротечно и при этом вселяет призрачную уверенность, что подконтрольно, что все можно успеть, а когда проходит, оставляет лишь сожаления и осознание, сколько они потеряли. Директор не прощаясь ушел через внешние седзи, даже не хлопнул рамой, и Годжо почувствовал себя паршивым предателем. Но взял себя в руки. Нет, подумал он, растирая ладонями лицо, нет. Нельзя поддаваться совести и жалости, как бы ни хотелось, иначе всë пойдет крахом, и все жертвы, и прошлые, и будущие, будут напрасны. А потом Сатору вскинул голову и вздохнул. — Заходи, — сказал он в пустоту, но в ответ робко раздвинулись внутренние фусума, и в кабинет заглянул Мегуми. — Я не вовремя? — Ты всегда вовремя, Мегуми. Мегуми прошел и сел на кресло для посетителей, и уставился на Годжо со странным выражением лица. Тот комично округлил глаза. — Ты, что же — капаешь под меня, Мегуми? — страшным голосом произнес он, и Мегуми только закатил глаза, прекрасно чувствуя фальшь. — Я слышал вашу ссору с директором, — прямо сказал он, и Годжо поцокал языком. — Ты что же, подслушиваешь? Мегуми тяжко вздохнул, смотря на него, как на недоразвитого, и Годжо понял, что от еще одного серьезного разговора за сегодня ему не отвертеться. — Что тебя так озаботило? — Ты хочешь бросить техникум, — проговорил Мегуми, смотря укорительно исподлобья. — Ага, — не стал отпираться Годжо, потирая лоб, натыкаясь на повязку и сдергивая ее, обнажая глаза. — Сёко хочет бросить. Техникум уже достал её, а она очень падка на окружающую обстановку. Так что да, хочу. — А, — запнулся Мегуми, явно прикусывая язык, но потом упрямо продолжил, — А Цумики? — Больницы в Америке ничуть не хуже, чем в Японии. — А я? — все-таки выдохнул Мегуми. — Пф, это тем более не проблема! — воскликнул Годжо, — Если хочешь остаться здесь, я все так же буду твоим опекуном, буду помогать, давать советы, все-все. А если хочешь с нами, поехали. Багажом больше, багажом меньше… Мегуми привычно пропустил тот факт, что его сравнили с чемоданом, и серьезно спросил: — А Итадори? Годжо пожевал губы, собираясь с мыслями. — А Итадори, — произнес он, чуть прищуриваясь, — это как раз та причина, по которой я не пакую вещи и держу Сёко в этой дыре. Я доведу его дело до конца, каким бы он ни был. Мегуми кивнул, удовлетворенный ответом. Уже уходя от своего опекуна, он едва не усмехнулся, как человек, у которого сложились если не все кусочки пазла, то некоторые. Америка. Мегуми всегда не понимал, почему Годжо пропадал в Америке неделями во время своих командировок, и теперь стало ясно. Хотя… Что там такого в Америке?***
Внимание! Важное сообщение! Донести до всех отделений ассоциации шаманов! По рекомендации Совета, с одобрения мастера Тенгена! Казнь Итадори Юджи назначена! Казнь Итадори Юджи назначена! Донести до всех отделений! Казнь назначена.