В пустоши дует ветер

Ждать было хуже всего, особенно, когда точно не знаешь сроки. Ни расслабиться, ни успокоиться. Каждое мгновение ощущалось последним, и это выматывающее ожидание преследовало их несколько дней. Они ждали, когда Юджи заберут, ждали и боялись. В тот самый последний день, когда они еще не знали, что он последний, но уже заранее готовились к нему, они выбрались из разворошенной кровати, сделали себе завтрак, не отлипая друг от друга, постоянно касаясь Итадори, постоянно смотря на него, торопясь его любить, будто интуитивно чувствовали, что время на исходе. Они целовались медленно, надломлено, зная, что каждый поцелуй может быть последним, они занимались даже не любовью, прижимаясь друг к другу, пытаясь словно влезть под кожу, остаться навсегда друг в друге, раствориться. Они сжимали между собой Юджи, и тот льнул к рукам как испуганный слепой котенок. С каждым днем, пока его не забирали, он все больше суетился и пытался прочувствовать все разом, обнять весь мир, успеть, успеть. Под вечер они выбрались гулять, потому что Итадори однажды проболтался, что ему нравится смотреть, как постепенно дневные краски неба выцветают, и ночь входит в свои права, раскрашивая небосвод в глубокий темно-синий. — Как твои глаза, Мегуми, — улыбался Юджи, и Фушигуро только отворачивался, пытаясь скрыть смущение и легкое раздражение его беспечной откровенностью, от которой хотелось закрыть пылающее лицо ладонями и спрятаться от комплимента. Комплиментами Итадори всегда сыпал, как дышал. И если Нобара быстро освоилась и начала принимать их как должное, то Мегуми так и не научился хотя бы реагировать на них спокойно. Для него всё, связанное с Юджи и Нобарой, было слишком, выводило его на какую-то иную ступень существования, выкручивало каждое чувство, заставляя видеть окружающее полнее. А сейчас в этом появился надлом, и все зависло на тонкой, едва не рвущейся ниточке. Мегуми кожей чувствовал, как она рвется с каждой секундой все больше. Выложенная плиткой дорожка шла между учебными корпусами, построенными в традиционном стиле, с длинной энгавой и четкими секторами седзи. Вокруг тянулся пожухлый сад с аккуратно очерченными клумбами, и алел почти облетевший карликовый клен, мимо которого они не смогли пройти мимо. Его яркая листва лежала на земле, и Итадори, перешагнув бордюр, нагнулся собрать пару листиков. Влажные и грязные, они холодили руки, но Юджи никогда не останавливали мелочи. Нобара фыркнула, наблюдая, как он воодушевленно набирает букет, и тоже схватила с дрожки красный кленовый лист, который своим цветом походил на уже начавшее алеть закатом небо. Или на пятно крови в ее руках. Мегуми отвернулся, на мгновение мучительно прикрывая глаза, пытаясь выбраться из плохой ассоциации, в которой он увязал, как в трясине. Со стороны административных корпусов к ним приближались Годжо и директор Яга, как будто тоже вышли погулять и проводить этот день после долгой работы в кабинете. Предчувствие нехорошо кольнуло, трясина засасывала медленно, но верно, и Мегуми отвернулся, утыкаясь остекленевшим взглядом в дурачащихся Юджи и Нобару, надеясь, что директор и учитель пройдут мимо. Как ребенок — не вижу опасности, значит, ее нет. Юджи увлекся и подбросил ворох листьев, который так и взлетел одной мокрой слипшейся копной. Хотя что-то все-таки красиво спланировало на землю, но основная пачка так и плюхнулась неромантично комом. Юджи не расстроился, даже когда Нобара, скалясь, загоготала, тыкая в него пальцем, и Мегуми бы покачал головой, по обыкновению закатывая глаза, если бы не фантомное ощущение конца. Это встряхнуло, заставило смотреть будто заново: Юджи запрокидывает голову к небу, когда улыбается, его улыбка полна света, он сияет, как их личное любимое солнышко. Нобара виснет на нем, пытаясь затолкать листья ему в капюшон, и он едва уворачивается, тяжело дыша от смеха, и вычищает из своей одежды этот мокрый мусор. Мегуми дернул уголками губ, пытаясь сбросить тревогу и понимание, что это конец, и представить вместо этого, что все хорошо, что ничего нет, что они просто вышли погулять после учебы, это не Юджи должны казнить в ближайшие дни, и это не шаги там слышатся за спиной, приближающимся вестником. В этот искусственный момент, когда Мегуми до жжения в глазах смотрел на Нобару и Юджи, он был почти счастлив, фальшивым болезненным счастьем, которое разбилось в дребезги, когда Итадори бросил взгляд Мегуми за спину и улыбнулся. — Добрый вечер, директор, сенсей! — Здравствуй, Юджи. Мегуми и Нобара вздрогнули, одновременно рывком вскидывая взгляд на Сатору. Тот был напряжен, губы стиснуты, лицо походило на маску, и Юджи вдруг резко подобрался, теряя всю дурашливость. Он сбросил все листья, небрежно отряхнул руки, едва сдержавшись, чтобы не вытереть их о толстовку, и поднял серьезный твердый взгляд. — Уже всё? — спросил он. — Уже всё, Юджи. — Ясно. — Так скоро? Но как же так? — выдохнула Нобара, и ее оголенный больной взгляд прошил насквозь. Юджи положил ей на плечо ладонь, позволяя себе на секунду, вжаться лицом в каштановые, пахнущие чем-то пряным, волосы, и мягко с нажимом отстранил. — Нобара, пожалуйста, — произнес он, подпихивая ее к Мегуми, и она обернулась, хлестнув по воздуху волосами и что-то шепча с перекошенным лицом. — Кугисаки, отойди, — сухо позвал Годжо, и от его пронизанного холодностью голоса, Мегуми продрало ознобом. Нобара упрямо стояла перед Юджи, и Сатору смягчился, — У вас еще будет время попрощаться. «Врет» — с горечью и каким-то внутренним обреченным опустошением подумал Мегуми, смотря, как Нобара медленно отступает к нему, на ватных ногах, непрерывно смотря на Юджи, и Фушигуро поймал ее руку, сжимая крепко, пытаясь ее поддержать, хотя сам чувствовал, что его ломает с каждой секундой все больше. — Отлично, — сказал Годжо и подошел к Итадори, что-то цепляя на его доверчиво протянутые запястья, — Ох, пришлось покопаться в хранилище, ради тебя, Юджи, — обманчиво весело и спокойно произнес Сатору, хотя лицо у него оставалось сосредоточенным, — Это путы, они смогут удержать тебя и Сукуну на какое-то время, пока вас не сопроводят в камеру. Надеюсь без эксцессов. Еще кольца легли на пояс Юджи, щиколотки и ошейником на шею, и между ребер дико защемило от того, как легко он подставлялся под то, что не позволит ему даже дернуться. Ужас от этой покорности прицельно бил в голову и вымораживал жилы, но Мегуми стискивал ледяные пальцы Нобары, будто свое последнее заземление, и кристально ясно понимал, что видит Юджи возможно в последний раз. От этого ноги будто вмерзли в землю, и было не пошевелиться. Не сбежать, не спрятаться, только смотреть, пытаясь запомнить каждую черту, осознавая, пропуская, наконец, через себя, что это.последний.раз. На покатых крышах и из-за корпусов шевельнулись и показались силуэты: их постепенно брали в кольцо шаманы, незнакомые, больше похожие на тех, кто штурмовал бар проклятий. Когда Годжо закончил и отошел в сторону, Итадори оказался в самом перекрестье. Маги приготовили какие-то небольшие устройства-ручки, из которых потянулись лентами желтые лучи энергии. Они сомкнулись на Юджи со всех сторон, перенаправились от браслетов, а потом оплели сеткой все его тело. От вида связанного смиренного Итадори в животе сворачивался тугой тяжелый узел, и подступала тошнота. Путы загудели, шаманы натянули их как веревки, и Итадори застыл, глубоко и нервно дыша. Было видно, как Юджи тяжело, и возможно, больно. Казалось, все не взаправду: блеснувшая капля пота на виске, бледное лицо Итадори, широко раскрытые глаза, в которых растворялся ужас, от которого все внутри переворачивалось. Напряженный Годжо поднес к уху руку и скомандовал в передатчик: — Хорошо, хорошо, а теперь ведем… — Черта с два! Очень резко и душно пахнуло горечью, как будто в воздух выбили мешок перца. Юджи успел сделать пару шагов в путах, когда его рот оскалился, показывая острые клыки, а на коже потемнели метки. — Так! Так! Держим, держим! — завопил Годжо, тоже подхватывая маленькое устройство и цепляя свободный конец пут к себе. Но поздно. Раздавшийся в плечах Сукуна плавно качнулся, чуть сгибаясь, и, раскрыв руки, прорвал сетку. Путы из проклятой энергии затрещали, разорванными концами потекли по телу, будто вздувшемуся от своей мощи, но скрепиться в разорванных местах не успели: Сукуна крутанулся на пятках, раздергивая свободные концы пут, которые пытались тянуть на себя маги. Кого-то протащило по земле, кого-то сдернуло вниз с крыши, что-то оборвалось, вокруг закричали. Сукуна крутился как волчок, но в какой-то момент путы, подсасывая энергию, все-таки натянулись на напрягшихся руках и ногах и медленно, через силу, стиснули, отчего Сукуна качнулся, припадая на колено. В этом безумии, когда маги едва удерживали веревки, когда Годжо уже вздернул повязку, готовый применять технику, тонко вскрикнула Нобара. Она дико согнулась почти пополам так, что Мегуми пришлось вцепиться в нее, и зажала лицо сложенными ладонями, смотря как Сукуна барахтается, как будто пытается поднять невидимую тяжеленную плиту, как остервенело кривится его лицо, как быстро бьется жилка на его шее. Нобара завыла, заглушая звуки ладонями, и что-то крикнула от отчаяния. Во всеобщем гомоне ее было не слышно, но Сукуна вскинулся на голос. Посмотрел на них, стоявших в каких-то паре метров от него, нанизал на свой взгляд, поддел как крючоком, и Мегуми вздрогнул, смотря в его упрямые дикие глаза, не смея моргнуть, боясь, что если он дернет нить их взглядов, вместе с крюком вырвется и кусок его нутра. В вишневой, искрящейся злостью, радужке застыло что-то оголенное и настоящее, и Мегуми впервые за это время ему поверил. А потом на секунду стало страшно. С такими глазами выдергивают чеку и перекатываются под вражеский танк. С таким взглядом, понимают, что умрут, но заберут с собой хоть одного. С таким взглядом Сукуна протянул к ним руку, опутанную проклятыми лентами, и шевельнул губами. Стоявший ближе всех к нему Годжо, который различил, что именно тот сказал, коротко вскрикнул «Нет!», но не успел сложить в печать пальцы. Грянул взрыв. Волна проклятой силы искривилась вокруг Сукуны и хлестнула во все стороны, прибивая к земле магов. Годжо снесло к стене. Мегуми с Нобарой едва удержались на ногах, вцепившись друг в друга, смотря, как тяжело в оплетающих его путах идет к ним Сукуна. Оторванные ленты волочились за ним следом по земле. Резко стало нечем дышать, глотку обожгло, и легкие будто сплющились. Мегуми мелко заколотило, и он только часто-часто облизывал губы и хватал ртом воздух, как умирающая на берегу рыба. Рядом Нобара широко раздувала ноздри, кривясь, будто от боли, смотрела, как Сукуна вырастает перед ними, держась, чтобы путы его не затянули. Прикосновение его рук обожгло, проклятая энергия заскрипела в воздухе. Его лицо было перед ними, его губы шевелились. Он говорил, а у Мегуми панически дергалось что-то в груди, и плыли перед глазами золотые нити. Они извивались. Тонкие, гибкие, они складывались в кольца, а если касались кожи, жгли как удары плетей, но на фоне подернутого закатной дымкой неба это было даже красиво. Нобара смотрела вверх, на то, как они пронизывают пульсирующий воздух, дрожала и плакала. В сознании было мутно. Они едва различали слова. Наши души продолжат вращаться вне зависимости от судьбы людей. Мы вновь встретимся в пустоши через сто лет. Это звучало как заклинание. Хрипящий, бархатно твердый голос пробился сквозь рев пульса в ушах, и отдался каждым словом внутри, осел, как мог бы оседать песок, оставляя кристально чистые воды, будто там ему самое место. Мегуми хотел помотать головой и что-то ответить, смотря Сукуне в глаза, но из горла вырвался только сухой хрип. Казалось, мир остановился, закончился, сгорел, оставляя только их. Когда все остальное перестало существовать, и осталось только что-то, от чего давило изнутри ребра и пекло глаза: яркие всполохи под веками, касание жёстких пальцев, когда обжигающе правильно Сукуна тронул щеку. Что-то мокрое на крыльях носа, течет, на губах, солоноватое — кровь. А потом будто отпустило. Сукуна сощурился, оскалился, и его снесло ударной волной и протащило уже по земле. Змеящиеся путы набросились на его тело и спеленали, и больше он не шевелился. Последнее, что едва стоящий на ногах Мегуми успел увидеть — это Сатору, опускающий после техники руки. Без повязки, с мучительно больным сожалением в глазах. «О чем теперь жалеть?» — подумал Мегуми и рухнул на землю, теряя сознание. * На языке растекалась горечь и солоноватый привкус крови, и Мегуми распахнул рот, стараясь не касаться языком нёба. Хотелось пить, тело ломило, как после температуры. А потом голову как будто выжгло воспоминаниями о том, что произошло, и Мегуми подорвался на постели, вставая так резко, что потемнело в глазах. — Тихо, тихо, — легко придержал его Годжо, сидящий рядом, и Мегуми проморгался, переживая легкое головокружение. Общая палата техникума сияла белизной и стерильностью, за ширмой Сёко что-то разбирала в стеклянном шкафчике. Койка рядом была расстелена, но пуста, и Мегуми быстро повернулся с Годжо. — Что с… — Итадори в камере, под печатями, — начал перечислять он, быстро догадываясь, о чем речь, — А Нобару мы примерно пару часов назад прогнали домой. Она в порядке. Мегуми кивнул, потирая гудящую голову, и посмотрел в окно. День догорал, как в лихорадке. По-осеннему низкое небо выцвело чернотой, и от красивого заката остались только перья розоватых облаков. Через открытую форточку забирался сквозняк, тронувший холодком кожу, когда Мегуми откинул больничное одеяло и спустил с кровати ноги. Годжо сидел, развалившись на стуле, и смотрел на него через повязку, и молчал. — Что произошло? — хрипло спросил Мегуми, точно не зная, хочет он слышать подробности или нет. Перед его глазами Сукуна все еще вырывался из пут и тянулся к ним с Нобарой как безумный, и пришлось встряхнуть головой, чтобы сбросить морок. Хотя под веками до сих пор прерывисто вспыхивало от галлюцинаций после удушья, остаточно, но весомо, чтобы сильно потереть глаза. Золотистые нити казались реальными и возвышенными, как спустившееся с небес знамение, и жгли кожу, как проступающие метки. Поддаваясь порыву воспоминаний, Мегуми потер чистую кожу на запястье, понимая, что что-то прожгло его насквозь сегодня, сдвинуло в голове, обнажая острое сожаление, которое сразу же было задвинуто обратно. В какой-то степени Мегуми даже был рад, что Сукуна захватил контроль — испуганные, но пытающиеся держаться стойко глаза Юджи он бы не пережил. Или натворил бы дел. Сатору от его вопроса дернул плечами и вскинулся, будто задремал на секунду и только проснулся. — Двуликий просто разбушевался, — спокойно и чуточку устало ответил он, — Мы специально не оглашали точный день казни, чтобы такого не произошло. И нам повезло, что путы сработали, а в Итадори было не так много пальцев. — Ясно, — Мегуми наклонился, нашаривая свои ботинки, — И когда казнь? — Послезавтра. — Ясно. Пальцы не слушались, и в какой-то момент Мегуми плюнул и затолкал шнурки за край ботинка, не завязывая. — Я тогда пойду, — бесцветно произнес он, смотря в лицо Годжо, наполовину скрытое повязкой. — Да, конечно. Иди, — рассеяно пробормотал Сатору, похлопывая себя по коленям, — Спокойной ночи. Сатору проследил, как Мегуми, шаркая подошвами по полу, махнул на прощание Сёко и скрылся в коридоре, а потом со вздохом опустил голову и взлохматил волосы, стягивая и сжимая в кулаке повязку. Сёко легкой тенью выплыла из-за ширмы, смотря, как он убито растирает ладонями лицо, а потом поднимает на нее потерянный взгляд. — Такая отдача была, — тихо произнесла она, — У меня стекла задрожали. Годжо кивнул пару раз, бросая взгляд на окно, а потом снова на нее. — Я облажался, — сказал он, и Сёко порывшись в карманах, протянула ему пачку сигарет, из которой он охотно вытащил одну и прикурил подставленной зажигалкой. Табак растекся горечью по губам и тусклым дымом по воздуху, собираясь под потолком. Иери, подумав, потянула Сатору к подоконнику, на котором он устроился, прислонившись плечом к деревянной раме, сквозящей холодком. — Что случилось? — спросила Сёко, и Годжо неопределенно повел головой, касаясь виском стекла, и Иери прикусила губу, ловя себя на мысли, что таким расстроенным она не видела его давно. — Он их проклял, — отрывисто сказал Годжо, тяжело затягиваясь, — Сукуна проклял ребят. Я даже сделать ничего не успел, — он посмотрел на нее больным измученным взглядом, и выкинул в форточку сигарету, которая красной искоркой полетела вниз, — На кой тогда быть сильнейшим, если не успеваешь никого спасти? Сёко шагнула к нему, и прижала его голову к себе, зарываясь пальцами в мягкие волосы, и Сатору тяжело выдохнул ей в живот. — Может еще обойдется, — сказала Иери, и Годжо потерся щекой о ее колючий свитер. — Не обойдется.