В пустоши дует ветер

Итадори проснулся от того, что его быстро и суетливо трясла за плечо перепуганная Нобара. — Мегуми задыхается, — едва не плача, произнесла она, и сон пропал так резко, будто его раз и выключили, оставив сковывающую напряженность, — Юджи, он не просыпается! Итадори подлетел к Мегуми быстро настолько, что даже не заметил этого. Просто он вдруг оказался на коленях с его стороны и осторожно сжал его плечи. Мегуми трясло, хотя он продолжал спать. Он впустую хватал губами воздух, и от сиплого звука не удающихся вдохов, тонких и обрывистых, у Юджи все опадало внутри, и холод сжимал внутренности. Итадори дернул его за плечи, пытаясь разбудить. — Я уже пыталась, Юджи, трясла, не выходит, не просыпается. Нобара уже в истерике и кромешном отчаянии, похлопала Мегуми по щекам, но результата не было, он спал и задыхался прямо у них на глазах. — Дай, я, — рыкнул рот на щеке, и Итадори молниеносно перетек в Сукуну, не смея терять времени. Он зажал Мегуми нос, пальцами с силой оттянул челюсть и накрыл рот губами, выдыхая ему в легкие спасительный воздух. Мегуми открыл глаза, закашлялся, будто только выловленный из реки утопающий, и забарахтался, путаясь в одеяле, не сразу понимая, где находится. Потом обвел их глазами. — Отвали от меня, — прохрипел он, слабо отталкивая Сукуну в плечо, и тот легко отступил, давая ему сесть на постели. Бледный и осунувшийся, спросонья щурясь, Мегуми провел ладонями по лицу, по волосам, пытаясь прийти в себя. Дыхание у него было тяжелым, как после бега, но оно хотя бы было. Успокаивающе сжав запястье Нобары, он поднялся и быстро вышел из комнаты. Сукуна проследил, как он скрывается в коридоре, взгляд нечитаемый, цепкий, просверлил его черноволосый встрепанный затылок, наверняка взмокший после неприятного сна. — Я разберусь. Ложись, давай, — сказал он замершей среди скомканных одеял Нобаре, и скользнул в темный коридор. Когда он вошел на кухню, Мегуми, склонившись над раковиной, жадно хлебал воду прямо из-под крана, подставляя рот под прохладную струю. Капли стекали по подбородку, на шею и мочили футболку так, что темное пятно расползалось дальше по ткани, и Сукуне на ум пришло, что кровь на одежде тоже темная, и впитывается так же. Спина Мегуми дернулась, когда он почувствовал чужое присутствие, и он повернул голову, смотря из-за плеча хмуро и зло. Закрыл кран, вытер рукой губы. — Что ты сделал? — Воздухом поделился, — криво осклабился Сукуна, хотя смотрел серьезно, цепляя каждую деталь: все еще не выровнявшееся дыхание, бледность, худое лицо с выступающими скулами, темные провалы глаз. Сукуна щелкнул выключателем, и светодиодная лента над кухонным столом едва уловимо осветила часть помещения, разгоняя тени, но не слепя после сна глаза. Мегуми перестал походить на сотканную собственной же техникой тень, но лучше от этого не стало. — Что ты с нами сделал? — настойчиво повторил Мегуми. Он смотрел с вызовом, кривя губы, и Сукуна неожиданно перевел все четыре глаза в сторону, настолько явно напрягаясь, что не понять, что что-то не так, было невозможно. Он прислонился поясницей к кухонному острову, скрещивая на груди руки, и не отвечал, и Мегуми тоже нетерпеливо скосил глаза, в окно, где плавно качнулась занавеска от сквозняка из форточки. Там стояла относительно теплая, калифорнийская осенняя ночь, шуршали пальмы, и ударялась о песчаное дно вода — море волновалось и билось о берег. Сукуна молчал, и хотелось уже услышать ответы, вскрыть этот гнойный нарост, чтобы наконец спокойно жить дальше. — Тогда, перед казнью. Ты чуть не вырвался, а потом что-то произошло, — Мегуми устало растер ладонями лицо, и посмотрел на Сукуну, — Я тогда не спросил, а надо было. Что ты сделал? Губы Двуликого медленно и издевательски растянулись в стороны. Он приблизился к Мегуми, опасно хищно, пластично как умел только он, и с внимательным прищуром окинул его взглядом, будто прикидывал, что еще тот умеет делать. — А ты догадливый паршивец, — хмыкнул Сукуна, — Может, еще подумаешь? Он протянул ладонь и тронул Мегуми за подбородок, длинно провел подушечкой пальца, очерчивая влажные мягкие губы, но тот дернул головой, уходя от прикосновения, не давая себе отвлечься. — Связал нас, да, — сказал Мегуми с досадой, которая нехорошо кольнула в груди, — Все и началось после этого. Что это за проклятая земля нам снится? Чья-то территория? — Это не территория, — глухо произнес Сукуна и посмотрел как-то странно, и Мегуми неожиданно догадался, лишь взглянув ему в лицо. — Это пустошь, да? Слово обожгло, впилось в виски головной болью и горечью в легких, и Мегуми провел по лбу, по волосам, зачесывая пряди назад, пока не уронил ладонь. Сукуна видел, как его непослушные волосы снова легли кое-как, и едва не потянулся их поправить, вовремя отдернув руку. — Ты нам все мозги проел этой своей пустошью, — процедил Мегуми, а потом требовательно заглянул в верхнюю пару глаз, — Зачем? Сукуна молчал. Мегуми видел, как закостенели мышцы на его лице, сложились в жесткую и безразличную маску, застывшую как каменное изваяние. Он молчал, и смотрел, а Мегуми остро, до изнеможения хотелось схватить его за грудки и встряхнуть. Закричать в лицо. Сделать хоть что-то, а не просто стоять упрямо друг напротив друга, и впитывать молчание. — Зачем ты это сделал? Лицо Сукуны дрогнуло и как будто сползло все в одну широкую ухмылку, и Мегуми вдруг поймал себя на мысли, что не верит ей. Он видел много улыбок Сукуны, и веселых оскалов, едва уловимых одобрительных, и наглых усмешек, и других, и это было определенно не все перечисленное. Эта отдавала трусливой фальшью. — Зачем? А потому что мог, — издеваясь, протянул Сукуна, и Мегуми так сильно захотелось ему врезать, что заныли костяшки, — Потому что хотел насолить напоследок им всем и этому твоему Годжо-сенсею. И потому что я жаден. И я лучше уничтожу то, что принадлежит мне, чем позволю кому-то завладеть… — Нами? — подкинул вопрос Мегуми, внимательно на него смотря. — Да, чем угодно, — с нарочитой легкостью ответил он, — Ты бы видел их вытянутые рожи. Такого они не ожидали. Он усмехнулся, и глаза его забегали по лицу Мегуми, все четыре одновременно, считывая каждое выражение, и это было бы даже жутко, если бы он уже не привык. Привык. Мегуми опустил голову, взглядом утыкаясь в пол, бездумно рассматривая его перевитые метками ноги. Сукуна стоял босой — Итадори, когда вскочил, забыл обуться, а потом Сукуна не стал заморачиваться, и у Мегуми, от вида по-домашнему голых ступней, крупных пальцев, даже с почерневшими широкими ногтевыми пластинами, чуть напрягающихся от холодящего сквозняка — от этого в груди тяжело и горячо, до боли, заполошно билось сердце. — Что ты молчишь? — медленно сцеживая яд, произнес Сукуна, не понимая его заминку, — Я древнее опасное проклятие. Глупо ожидать другое. — Врешь, — Мегуми поднял голову, решительно, чуть прищурено всматриваясь в него, — Врешь, же. Кого ты тут дуришь? Меня? Себя? Хочешь, скажу, что произошло? Тебя просто загнали в угол. Страшное опасное проклятие загнали в угол, и то, что ты сделал, стало последним отчаянным рывком. От еще не спрятанной под маску открытой растерянности, промелькнувшей на лице Сукуны, Мегуми вдруг ощутил дикий, подогревающий кровь азарт. — Ты настолько отчаялся, что решился навечно привязать нас к себе и в посмертии. Чтобы, если вдруг казнь состоится, встретить нас в Пустоши, куда раньше нам путь был закрыт. Так ведь? Да? Да, отвечай же! Сукуна смотрел в ответ, опустив руки, и от его такого непривычно растерянного вида, что-то внутри отчаянно обрывалось и одновременно наполнялось тихой яростью, горячо тяжело вибрировало под грудной клеткой. — Ты чертов эгоист, — сверкая глазами, произнес Мегуми, — И лжец. И люди обычно спрашивают прежде, чем… прежде чем вот это все делают. — И что бы ты ответил? — неожиданно спокойно спросил Сукуна, и Мегуми замер, растерянно смотря на него. — Я… — запнулся он, хмурясь, — я не знаю. Но… — Я, зато, знаю, — жестко оборвал Сукуна, и Мегуми раздраженно взмахнул руками. — Не надо говорить за меня. Ты ничего не знаешь! Ни о том, что я думаю, или чувствую, или… Нельзя вот так врываться в жизнь, делать вид, что тебя это не касается, а потом… а потом выкидывать такое! Это… ты не знаешь, как это выглядит со стороны! — Как раз таки я знаю, как это выглядит, — возразил Сукуна, срываясь, тихо и зло цедя слова, — И даже лучше, чем ты. Я сделал это. Умышленно. — Не продолжай, — прохрипел Мегуми. — Это мой ответ. Тебе, Нобаре, Юджи. — Господи, просто заткнись, замолчи… ты просто… Сукуна неуловимо изменился в лице, и Мегуми отвернулся, чтобы не видеть его. Чувствуя, что еще немного и его начнет трясти, он вцепился в стакан на столе, просто чтобы занять руки, дать себе еще время, чтобы подумать, чтобы пережить, чтобы спрятаться хоть чуть-чуть от страшных будоражащих откровений, которые рухнули на него, как снежная лавина: страшно, неотвратимо, жестоко. Только сейчас он смог отложить их в себе, пропустить насквозь, и теперь стоял, будто на краю, когда, только от мысли о падении, горячая волна уже облизывала адреналином нутро. Во рту пересохло, и Мегуми наполнил стакан прямо из крана, не задумываясь, что он делает. Вода, неуловимо другая на вкус, не как в Японии, охладило небо, Мегуми жадно опустошил стакан, поставил его в мойку. Прислушался, невольно затаивая дыхание. Стеклянное донышко звонко стукнулось о железное хромированное покрытие раковины. А дальше была только тишина. Сукуна молчал, как если бы его не было на кухне, но его молчание ощущалось вязко, практически осязаемо, и Мегуми чувствовал его за своей спиной. Сукуна молчал тяжело, и Мегуми вдруг осознал, что за все это время он не открывался настолько сильно. Вечные его ухмылки, увертки, пустые угрозы их убить самым страшным способом в начале, а потом сладкие стоны в растрепанные волосы, на ухо, отчего теперь обжигающе плавилось в животе. А сейчас, он был как оголенный нерв. Будто невольно и случайно показал свою изнанку, а теперь не знает, что делать: оставить так или сделать вид, что изнанка все еще в панцире. Мегуми сжал кулаки, выдыхая, и обернулся, рассматривая его застывшее, как каменное изваяние, упрямое лицо — маску, которую Сукуна все еще пытался держать. А Мегуми теперь видел его насквозь, от твердого несломленного панциря до беззащитно трепетного нутра. — Ладно. Хорошо, ладно, — встряхнулся он, сам не понимая, как шевелит губами и произносит слова. Все так навалилось сверху, как ком, но внутри будто со щелчком встало что-то на место, так правильно, так легко, что хотелось долго облегченно смеяться. Мегуми растянул дрожащий уголок губ, смотря пристально и прямо, — Ладно. Как… как дышать в этой твоей Пустоши? Сукуна на мгновение тяжело прикрыл глаза, и Мегуми услышал, как мучительно медленно он выдыхает через нос, невесомо, едва уловимо, но так отчетливо заметно, если знать, куда смотреть. Мегуми вот, знал. Развернулся к Сукуне, втягивая резче воздух, едва удержался, чтобы не накрыть ладонями лицо, когда он, подойдя так доверительно близко, ответил. — Дыши, как всегда рядом со мной. Как всегда невыносимо с ним, до боли, до крика, до сладко-мучительных спазмов в мышцах, когда хочется вместо того, чтобы отшатнуться, притереться ближе, чтобы почувствовать каждой клеточкой — насколько невыносимо. Когда выворачивает наизнанку и тянет конечности ради того, чтобы быть. Вот так. Рядом. Так невыносимо. К этому не подготовиться, от такого не спрятаться, просто начав отрицать. Губы Сукуны оказались близко. Он дышал размеренно, а Мегуми хотелось лизнуть, прижать зубами нижнюю, пытаясь то ли отомстить за что-то, то ли наказать. За невыносимость. За эту горечь, которая растекалась першением по глотке, а сейчас чудесно перекатывалась на языке, как любимый вкус. Привычка — страшное. А еще страшнее, если все-таки не она, не привычка, а… Сердце сжималось невыносимо, не от привычки как будто, совсем не от нее. Мегуми резче втянул носом воздух и зажмурился, отказываясь признавать. Коснулся сухой щеки Сукуны, погладил жесткое веко нижнего глаза кончиками пальцев, чувствуя как ресницы мягко колят кожу — но все еще не признавая. Он запустил пальцы в жесткие волосы, не такие как у Юджи, совсем не такие, и наконец коснулся чужих губ, сам — не так как хотел, а мягко, почти нежно, будто впервые пробуя Сукуну на вкус. И не признавая. — О чем ты думаешь? — спросил Сукуна, и Мегуми облизнул губы, с внутренним ликованием замечая, как жадно тот проследил за этим жестом. — Не знаю, — прошептал он, поглаживая мощную, вкусно пахнущую шею, в которую так и хотелось уткнуться лицом, — Сложно объяснить. О том, что взаимно влюбился в мудака, который выгреб из неприятностей на моей любви к Юджи, — весело признался Мегуми, чувствуя какую-то лихую, безбашенную легкость, — А ты? — А я заполучил тебя и Нобару даже в посмертии, но радости пока от этого ни на грош. — Будет радость, — Мегуми облизнул губы, обхватывая затылок и притягивая его к себе, — В полном размере будет. Не унесешь. Сукуна вздрогнул, потянулся навстречу, чуть склоняя голову на бок, и Мегуми скользнул языком ему в рот, сжимая хватку в волосах жёстче, чувствуя на своих бедрах крепкие широкие ладони, которые привычно огладили, потянули на себя. — Ты не пожалеешь, — Сукуна коснулся его лба своим, и Мегуми прикрыл глаза, прижимаясь сильнее. — Надеюсь, да. Это уже будет твоей задачей. Мегуми признавать отказывался, но… — Пошли в кровать… — глухо проговорил он, не отстраняясь, касаясь губами губ Сукуны, чувствуя, насколько сильно и мучительно ему хочется сжимать Сукуну в руках, и чтобы его сжимали в ответ, — Пошли же, ну. * Из освещения — только маленький горящий ночник, который скрадывал тени, делал углы мягче и плавнее, загадочнее. Пахло чем-то терпко-горьким, сандалом, влагой с улицы, синтетическим мокрым запахом смазки из открытого тюбика. Нобара сидела в кресле, устроившись с ногами, не шевелилась и жадно наблюдала. Поверх одеяла раскинулся Сукуна, чуть согнув в коленях крепкие ноги, полностью обнаженный, хищно-расслабленный, такой, что от одного взгляда на него все внутри невыносимо, неправильно затопляло жаром. Его глаза играли алыми всполохами, и застывший перед постелью Мегуми дернулся и поспешил стянуть футболку. Матрац продавился под его коленом, когда он забрался между разведенных ног, взгляд натолкнулся на член, темный с розовой головкой, на которой замерла мутная капля смазки. Ее хотелось поймать языком, прокатить вкус по нëбу, а потом взять у него в рот, до конца, чтобы Сукуна свистяще выдохнул сквозь зубы, а метки на животе заволновались, от играющих от наслаждения мышц. Мегуми перевел взгляд на его лицо, столкнулся с внимательными выжидающими глазами, всеми четырьмя, и мучительно отвел в сторону голову. Погладил крупное согнутое колено, которое черными лентами сверху и снизу опоясывали метки, а потом горячечно прижался к нему губами, крепко невыносимо зажмуриваясь от чего-то тяжело щемящего между ребер. А в голове опять рой слов. Он гудел, тоже невыносимо и тяжело, и слова, такие нужные, такие правильные расцарапывали череп с лязгующем звуком, но все, что он мог, это целовать колено Сукуны, чуть прислоняясь щекой. Двуликий свел к переносице брови, сел. Когда волос коснулась тяжелая ладонь, Мегуми зажмурился сильней и спрятал лицо в колене, прижимаясь губами и лбом. Рука зарылась в волосы, чуть потянула, невесомо, просто чтобы Мегуми посмотрел на него, но тот замотал головой, утыкаясь в колено все так же, как нашкодивший ребенок. Сукуна чувствовал его дыхание легким теплом на коже, как оно чуть трогало тонкие волоски. — Перестань, — сказал Сукуна, заводя глаза, — Я от сюда слышу, как трещат твои шестеренки в голове. — Не могу, — пробормотал Мегуми, смотря на него, но все еще утыкаясь щекой в колено, — Просто наваждение какое-то. Сукуна усмехнулся, потянул его на себя, заставляя приподняться, чтобы было удобнее поцеловаться, и накрыл его губы своими. Вышло отчаянно-чувственно, Мегуми всхлипнул, проводя по широкому бедру, чувствуя шероховатость меток под пальцами, и обхватил член. Сукуну перетряхнуло с головы до ног, он голодно застонал ему в рот, и Мегуми медленно провел по всей длине, нежно обводя головку. — Вот так, не сдерживайся, я же знаю, что ты хочешь, — пробормотал Мегуми, и мягко подтолкнул вперед, — Давай, ложись, наслаждайся, здравствуй. Сукуна оскалился на когда-то произнесенную свою же фразу, послушно откидываясь на подушку, и Мегуми ответил понимающей усмешкой, а потом склонился, обдав теплым дыханием чувствительную головку, и взял в рот. Сукуна шумно вздохнул через нос и прикрыл глаза, путаясь пальцами в темных волосах Мегуми, едва сдерживаясь, чтобы не задать темп самому, и, от ощущения границ и контролируемой силы, удовольствие растеклось теплом между ребер. Член был бархатисто тяжелым на языке, и Мегуми не чувствовал, что делает что-то унизительное или постыдное, хотя никогда бы не подумал, что сможет вот так запросто вести языком по стволу, насаживаться глубже, жадно улавливая каждый нетерпеливый вздох Сукуны. Тот все еще отказывался открыто показывать удовольствие. В кресле рядом шевельнулась Нобара, не отрываясь от зрелища, забарахталась, стягивая домашние эластичные легинсы, и прикусила губу, следя, как голова Мегуми то опускается, то поднимается между раскинутых в стороны ног. — Горький, — облизнув губы, произнес Мегуми, когда поднял голову и посмотрел Сукуне в лицо. — Что? — прохрипел он, сжимая простынь. Грудь у него тяжело вздымалась, сам он казался загнанным, как будто попал в ловушку. Такого открытого, откровенно плывущего и расслабленного взгляда Мегуми у него никогда не видел: всегда был контроль, всегда что-то странное на дне зрачков, что-то сдерживающее. Сейчас же Сукуна был полностью в его руках, открыт, обнажен, и это опьяняло. — На вкус горький. Знаешь, — продолжил он, ведя ладонями от колен к паху и обратно, с силой проходясь по меткам, и, склонив к плечу голову как-то внимательно тепло посмотрел и легко признался, — Никогда не понимал, как должен к тебе относиться. И сейчас тоже не понимаю. Сукуна вздрогнул, когда он прижался губами к животу возле трогательно маленького пупка, потом к линии метки, расчерчивающей косые мышцы слева, дрогнувшему солнечному сплетению. По плоской плотной груди Мегуми влажно провел языком до ключиц, и Сукуна запрокинул голову, надрывно дыша, но все еще послушно не шевелясь и сжимая одеяло. — Горький, — снова произнес Мегуми, сам не зная зачем, и уткнулся лбом ему в грудь, прикрывая на мгновение глаза, — знаешь, кофе тоже горький. Ты пробуешь его в первый раз, и тебе кажется, что это самая гадостная бурда на свете, а потом пробуешь еще и еще, и наконец, понимаешь, что не можешь без него жить. Под твердой нечеловеческой грудиной горячо билось сердце, и Мегуми казалось, он оглох настолько, что теперь в голове мерещится этот ритм. В глаза Сукуне он посмотреть не смог, зато почувствовал, как его смели его руки, сжали так, что пришлось притереться тело к телу, так сладко, что хотелось умереть и жить снова. — Хочу взять тебя, — произнес Мегуми, упираясь в матрас по обе стороны от его головы, — Я возьму тебя. Ты от меня никуда не денешься. Сукуна с напряжением облизнул губы, раскидывая ноги шире, и качнул подбородком. — Вперед. Чего ты ждешь? — это явно должно было быть сказано с вызовом, но вышло требовательно и нетерпеливо жадно, и Мегуми медленно со стоном выдохнул, едва успокаиваясь. Рядом заерзала Нобара, а потом, не выдержав, скользнула к ним. — О, Сукуну Рёмена, наконец-то натянут и выебут! — проведя языком по губам, мурлыкнула Нобара. Глаза у нее были блестящие и шальные, она склонилась над Сукуной, проводя по жесткой сухой щеке костяшками пальцев, — Даже жаль, что у меня нет члена… Может купить страпон? Сукуна уставился на нее потемневшими глазами, Мегуми прерывисто вздохнул, представляя его, сильного, мощного и послушно гнущегося в тонких руках Нобары, насаживающегося на искусственный влажно блестящий член, прикрепленный между ее ног. — Не пугай раньше времени, — усмехнулся Мегуми, поглаживая его колени, а потом голодно окинул его взглядом, — Держи ему руки. Нобара моментально скользнула в изголовье, и Сукуна, оскалившись, протянул назад сложенные запястья. — Ты же знаешь, что меня ничто не удержит, — сказал он, сверкая глазами, нижняя пара заметалась будто от волнения, — Я вырвусь, если захочу. — Конечно, — мирно согласился Мегуми, смотря шало, — но ты позволишь, — произнес он, дурея от этой власти, которою над ним имел, прекрасно зная, что Сукуна позволит, что не шевельнется, не выдернет руки из нежной хватки Нобары, позволит. — Мы возьмем тебя всего, до конца — слышишь? — мы сейчас возьмем тебя себе. И ты нам это позволишь. Сукуна медленно свистяще выдохнул, неотрывно смотря, как Мегуми склоняется над его пахом, проводя языком от корня до головки, а потом целует местечко за яйцами, от чего так сладко поджались на ногах пальцы. — Колени к груди, — шепнул Мегуми, и скользнул еще ниже, обводя кончиками пальцев темно-розовую узкую дырку. Сукуна послушался моментально, и его перетряхнуло всем телом, когда там, где только что были пальцы, появились губы. Горячие и влажные, они поцеловали, язык обвел по кругу и вжался в узкое колечко мышц, а потом снова по кругу. От этого простреливало текучим жаром от затылка до копчика, и Сукуна надтреснуто дышал сквозь стиснутые зубы, откидывая назад голову. Нобара целовала его напрягшуюся шею, а потом шептала что-то на ухо, от чего Сукуна мучительно прикрывал глаза. Мегуми отпрянул на секунду, завороженно смотря, как бешено сжимается раскрасневшаяся разлизанная дырка, а потом дрожащими руками нашарил смазку. На первый легко скользнувший внутрь палец Сукуна едва не насадился сам: в какой-то момент он взбрыкнул, уперся ступнями в постель и дернул бедрами. Мегуми только вцепился ему в ногу, ловя темный голодный взгляд, и, не отводя глаз, добавил второй и провернул пальцы, умело, привычно, точно зная, что делает, и Сукуну перетряхнуло так, что Нобара едва удержала его руки. — Красавец, — пробормотала она, улыбаясь, и потерлась носом о его взмокший висок, — Правда красавец, Мегуми? — Правда, — усмехнулся он, бережно и медленно растягивая Сукуну, погружая пальцы до костяшек, — Нетерпеливый, да? Неугомонный. Несдающийся. Ласковый, да? Сукуна посмотрел упрямо, и Мегуми, склонившись, коснулся губами колена, чувствуя, что еще немного и это будет его фетишем. Он ответил сам себе. — Конечно ласковый. Хотя пытаешься делать вид, что это ничего не значит. — Замолчи. — А мне казалось, ты любитель потрепаться, — притворно удивился Мегуми, скрывая усмешку, и Сукуна беззлобно оскалился, заводя глаза. — Лучше займись делом, я начинаю скучать. — Обязательно, — сказал, прикусив губу, Мегуми, раскатывая презерватив, едва держась, чтобы не натянуть Сукуну прямо так, грубо и мстительно быстро, чтобы из глаз посыпались искры, и он не смог отмолчаться. Мегуми так и сказал, окидывая его долгим взглядом: — Хочу, чтобы ты не сдерживался. Чтобы ты кричал, слышишь. Сукуна изменился в лице, посмотрел странно, и Мегуми, будь он в более спокойной обстановке, испугался бы своих слов, но сейчас все было настолько ошеломительно правильно, что в голове мутилось. — Все, что захочешь, — едва слышно произнес непослушными губами Сукуна. — Хочу, — сказал, прикрывая глаза, будто от боли, но на самом деле, держась, чтобы не кончить едва коснувшись его, — Ты наш. Нобара расплылась в улыбке, жадно посмотрела на них из-за Сукуны и поерзала, прикусывая губу: погладить себя хотелось страшно, но следить, как Мегуми ведет, а Сукуна утопает в этом омуте, было бесценно. Сукуна все равно был восхитительно узкий, и напрягся всем телом, бархатно промычав что-то неразборчивое, когда Мегуми медленно толкнулся, миллиметр за миллиметром втискиваясь на всю длину. Сукуна прикрыл глаза, а потом, не выдержав, вильнул бедрами, по-животному нетерпеливо подбирая тлеющее удовольствие, и вымученно выдохнул. Мегуми, неотрывно смотря ему в лицо, улавливая каждое сменяющееся выражение, качнулся назад и, не вынимая до конца, засадил ему снова, так что бедра шлепнулись друг об друга, а Сукуна вздохнул громко, издав совершенно беспомощный звук. Стоном его нельзя было назвать, слишком задушенный, слишком отрывистый, такой обнаженный, что Мегуми пробрало только от понимания, что Сукуна такое издает, что доверился настолько, что готов отпустить себя. После такого можно только умереть. — Ты наш. Наш. Слышишь? Только наш… Он поднял темный взгляд и насадил его на член, жадно пытаясь уловить еще. У Сукуны дрожали руки, и в какой-то момент, Нобара ахнула, и он вырвался, перехватывая ее запястья, откинул ей на грудь голову, приоткрывая темные влажные губы на каждом сильном толчке, и позвал: — Перелезай на меня. Давай. Нобара засуетилась, снимая белье, и, перекинув через Сукуну ногу, уперлась коленями в матрас. Он сорвано дышал, и дыхание теплом касалось ее промежности, отчего живот пробивало будто горячей плетью, и если бы не его ладони, вцепившиеся ей в бедра, у Нобары бы разъехались ноги. Она простонала что-то, мелко дрожа, и перехватила темный взгляд Мегуми. Они потянулись друг к другу одновременно, столкнулись губами, яростно целуясь над Сукуной, а когда Нобара почувствовала горячий влажный язык, щелкнувший по клитору, едва не закричала, упираясь на руки, выгибаясь, будто пытаясь насадиться Сукуне на лицо сильнее. Перед ней член Сукуны пачкал смазкой напрягшийся живот, а ниже припухшую по краям дырку растягивал маслянисто-блестящий член Мегуми, двигался. Это было слишком. Нобара длинно провела языком по животу, а потом взяла в рот, обволакивая губами яркую головку. Член чувствовался бархатистой тяжестью на языке, стон Сукуны, жадный, упоенный, утонул между ее бедер, и каждый его поцелуй по промежности скользил хлестким жаром по позвоночнику и бил в голову, а когда Сукуна раздвинул ей ягодицы и между ними так незнакомо странно скользнул скользкий палец, внутри будто что-то вспыхнуло. Нобара прогнулась в спине, запрокидывая голову, хватая губами воздух, дрожа всем телом. В груди было тесно и горячо, отчаянно прекрасно щемило между ребер, и Мегуми со всхлипом вжался губами ей в волосы, пахнущие чем-то пряным, почти цветочным, пока она сотрясалась в оргазме, хватаясь за его плечи. Удовольствие, почти болезненное, тлеющее внутри, собирающееся по капле, вдруг выплеснулось ярким потоком, снося на своем пути все. Мегуми видел, как Сукуна кончал себе на живот, без рук, судорожно сжимаясь на его члене так, что сладко мутилось в глазах. Его стон, на грани крика, низкий, длинный, отозвался внутри мягкой сытой вибрацией. Настолько обнаженными друг перед другом они еще никогда не были.

***

Мей-Мей зашла тихо, с привычной косой, спадающей на лицо, и острым насмешливым взглядом. Если бы она не стукнула пару раз костяшками по столу, Сёко бы ее и не заметила, осталась бы так же в своих мыслях, рассеяно бы оглядывала лабораторию: столы, вытяжной шкаф, холодильник, резервуар с концентратом проклятой энергии. Темная мутная жидкость казалось текучей и будто затягивающей в омут, гипнотизирующей. Единственное, о чем Сёко жалела, что не могла перевезти ее с собой. — У тебя забавное хобби, Иери. Ходить по притонам и играть для проклятий на пианино, — нарочито задумчиво фыркнула Мей-Мей. — А у тебя — шпионить за коллегами. Мей-Мей вязким движением пожала плечами, будто шаль стряхнула, и остро усмехнулась. — Ну, каждый развлекается, как может. А за мое хобби, мне еще и доплачивают. У Сёко дрогнул уголок губ. Она потерла руки и пронеслась глазами по своей лаборатории, лихорадочно думая. Билеты на двоих, самолет вечером, собранный багаж, ждавший все это время за дверью их квартиры. Голубая вода, пенистая на полосе прибоя. Соль на губах, наконец-то из-за моря, а не из-за слез. Хороший был план. Но не успели.