В пустоши дует ветер

Сукуна снова встречал утро. С неизменной кисеру в зубах, накинутой наспех кофтой и босой. Мегуми замер рядом, почему-то смотря на его ступни, широкие, с росчерками меток и крупными пальцами, и в голову приходило только непонимание, как ему не холодно на утреннем сквозняке, стелящимся по доскам. — Эй, — позвал Мегуми и вымученно привалился плечом к стене, — Эй… Волосы у Сукуны, по утреннему встрепанные, стояли торчком, а когда он повернулся в его сторону, Мегуми заметил сходящий отпечаток подушки на щеке. Слова пропадали, не шли совсем, и Мегуми только смотрел, как Сукуна с мягким понимающим прищуром ждет. — Хочу сказать спасибо. Что встрял. Годжо как с цепи сорвался, — выдохнул наконец-то Мегуми потерянно смотря, как Сукуна тянет уголок рта вверх, а потом поднимается, вырастает перед ним одним слитным текучем движением. Мегуми сбился и почувствовал, что воздуха стало слишком мало. Он замолчал упираясь глазами в метки на шее, и вскинул взгляд только когда Сукуна заговорил. — Я просто решил поставить его на место. Вы здесь не причем. Мегуми машинально облизнул губы, собираясь с мыслями, уводя взгляд, когда заметил, что Сукуна проследил за движением его языка. — И я все равно благодарен. — Ты знаешь, какая благодарность мне нужна, — тихо сказал он, и Мегуми дергано снова облизнул губы, сам не замечая этого, мысленно собрался и обреченно медленно начал опускаться вниз. Сукуна не дал встать на колени, успел подцепить подбородок в легком почти ласковом жесте, и Мегуми вскинул на него взгляд, в котором метался такой кавардак из чувств, что Сукуна снисходительно расплылся в усмешке. Ярость, твердое упрямство, тяжелая неподъемная гордость, которую не хотелось ронять, стояли против какой-то мешанины из искренней благодарности и уверенности, что он что-то должен. Сукуна усмехнулся снова, разглядывая его такого, запутавшегося мальчишку, и притянул к себе ближе, обхватив за шею. — Вот ведь нырнул сразу. Ныряльщик, — бархатно рассмеялся он, — Куда помчался? Шутка же. — Знаешь что… — начиная закипать, дернулся Мегуми, но Сукуна не дал уйти, бережно поглаживая его шею, будто успокаивая норовистого коня. — Ну, ну, обидчивый какой. Но я оценил. — Лучше бы ты обувь оценил, и не шлялся с голыми ногами. Юджи после тебя с соплями будет ходить, — буркнул Мегуми, чувствуя, как тяжелая рука зарывается в волосы на затылке, пропуская пряди сквозь пальцы и массируя кожу, и глаза у него едва сами не закатились, — Перестань. Сукуна хмыкнул, выпуская пряди, но проводя жесткими шершавыми пальцами по хрящику уха, мучительно медленно, до самой мочки, смотря на плывущие глаза Мегуми. Он слишком долго с ними, чтобы не знать обо всех слабых местах, о том, как в несколько касаний завести их, разбивая все оставшееся сопротивление. Мегуми вытряхнулся из его рук, приглаживая волосы, которые все равно встали торчком, и замер перед Сукуной. В такие моменты он очень остро чувствовал, насколько Мегуми еще юн. Восемнадцать лет — смех, а не возраст; когда он пытается казаться волком, хотя еще такой щенок. В такие моменты, он думал, что посмотрел бы, каким заматеревшим он станет спустя время.