Чужой выбор

Он не видел Тень: подходил слишком близко, не вздрагивал, прикасаясь, смотрел в глаза почти всё время. Не удивительно ни капли, он ведь совсем из другого мира, кому только в голову пришло сунуть сюда наружнего на срок, за который тот даже не успеет сообразить, как тут дышать. Стервятник не знал, почему продолжал встречаться с ним в коридорах и вести все эти разговоры ни о чем, Мор даже поддержать их толком не старался, будто не знал, что сказать. Но иногда его прорывало, и он что-нибудь рассказывал о своей жизни до, и это казалось Стервятнику таким странным, почти нереальным, будто пересказ картинок, мелькающих на экране телевизора. В один из таких моментов Стервятник вдруг подумал: что, если Мор молчал, потому что ему и рассказать-то нечего было, кроме как о Наружности, а тут это никто не любил? Ведь вся его жизнь прошла там, где Стервятник, казалось, и не был никогда. Это как если бы Стервятник хотел рассказать Мору про Изнанку. А о таком не рассказывают. Внезапно Птице захотелось пригласить его на Ночь Сказок и рассказать, рассказать только ему. И если бы можно было выставить остальных за дверь, он бы так и сделал. Никогда Стервятник не стал бы общаться с Фазаном, но Мор был странный Фазан, будто в первой он числился только номинально. Одевался, как они: неприметная обувь, отглаженные брюки и белая рубашка, вот только манжеты у неё были всегда подвёрнуты, а пуговицы на воротничке не застёгнуты, открывая взгляду острые бледные ключицы. Это был практически вызов по Фазаньим меркам, недостаточная опрятность, а вместе с длинными волосами — прям-таки дерзость. И вёл себя Мор иначе: не жался к стене, боясь Логов, не задирал носа, пренебрежительно отворачиваясь от других в столовой. Он не водил знакомства с чужими стаями, за исключением Стервятника, но и со своей не рвался срастись. Будто просто был там, присутствовал, но и только. Не прижился ещё? Не понял? Или они ему не нужны? Выглядел Мор действительно ещё слишком наружним, иным, не пережёванным этим местом; приятное лицо, улыбка, смотрел всегда немного исподлобья, и глаза такие… светлые, будто воздуха в них столько, что сразу хочется вдохнуть рядом с ним полной грудью, серые, как апрельское небо перед дождём. Такие, будто он готов был вывернуть душу перед тобой, но внутрь тебя не пустит никогда. Стервятник почему-то всё время думал о сером небе, рассказывая Мору про санаторий на море, хотя в те летние дни небо практически всегда было ярко-голубым, как по заказу. Ярко-голубое небо и густо-синие волны, шорох ползущей под накатившим прибоем гальки, запах солёных водорослей. Стервятнику самому становилось по-летнему тепло, когда он говорил об этом. Удивительно, хоть Мор и прожил всю жизнь в Наружности, в семье, он, оказалось, никогда не видел моря. Хотелось ему показать, почти так же сильно, как Изнанку. — Жаль, конечно, что ты уже не увидишь, — произнёс Стервятник, заканчивая свой рассказ про Дом на море. — Вообще странно, что тебя приняли так поздно, меньше полугода до выпуска. Мор не глядел в его сторону. Пристроившись на спинке Перекрёсточного дивана, он смотрел на танец пылинок в лучах заходящего солнца. Стервятник запоздало подумал, что могла случиться какая-то очень неприятная или грустная история в жизни Мора, раз всё так повернулось, и вдруг тот встряхнул головой так, будто услышал эти мысли Стервятника и хотел теперь прогнать их из своей головы. — Просто отчим не смог больше терпеть, — сказал Мор, с преувеличенным любопытством разглядывая собственные пальцы. — Моя мать умерла почти год назад, а он… — он прижал пальцы к губам, как будто придерживал слова, решая, стоит ли их произносить. — Он боялся. — Чего? — удивился Стервятник. — Тебя? — Себя, — Мор усмехнулся. Он посмотрел наконец на Стервятника, отняв пальцы ото рта, и улыбнулся. И было в этой улыбке что-то, что заползало внутрь и сжимало сердце, словно он держал его в своей руке. Было в этой улыбке что-то, что сразу заставило Стервятника понять, чего боялся отчим Мора. Потому что Стервятник немного боялся этого тоже. Боялся и хотел — прикоснуться к этой улыбке губами.