Лучше, чем мы

      Коридоры «Зималетто» оглашали телефонные звонки, звуки печатающей оргтехники, монотонные обрывки разных бесед. Меня никто не заметил, когда, покинув конференц-зал, я направилась к лифтам.       Я шла сквозь просторное и светлое пространство главного холла, минуя отремонтированный бар, в котором потягивал кофе худощавый юноша, знакомый мне по нашей сегодняшней мимолетной встрече у ресепшена. Мои мысли беспорядочным роем метались от Миши к Андрею, от Маргариты к Павлу и снова от Андрея к моим родителям — за слишком многих мне удавалось самонадеянно принимать решения.       Эти мысли обгоняли тело. А моя машинально бредущая оболочка боковым зрением заметила темноту ближайшей стены и остановилась. Этой разлившейся темной краски раньше здесь не было. Я обернулась и увидела град больших и маленьких черно-белых фотографий. Каждая из них как будто приклеилась к своему месту случайно, но вместе они являли собой целое произведение. Они привлекли мое внимание еще несколько часов назад, когда я проходила мимо этого места с Юлианой.       Заскользив взглядом по снимкам, что были вставлены в одинаковые хромированные рамки, я начала узнавать знакомые лица и от неожиданности охнула.       Шурочка в центре одной из фотографий, заметная благодаря росту, стояла с букетом в руках в окружении женсовета. Федя — уже на другой — в своей неизменной кожаной куртке развел обе руки в стороны, как крылья, и в одной держал мотоциклетный шлем, в другой — гитару. Ольгу Вячеславовну сфотографировали на ее рабочем месте в мастерской Милко, по всему казалось, что она этого не ожидала. Милко, Кира и Юлиана скорчили смешные гримасы, а портрет Клочковой недвусмысленно демонстрировал помолвочное кольцо и хищно улыбался.       Помимо четких и любительских снимков, по всей видимости современных, встречались такие, которых сразу выдавал «возраст». Людей на них было меньше, и все они были слишком заняты, чтобы улыбаться в объектив, тут и там проскакивало какое-то оборудование, ткани одинакового серого цвета. На этих снимках была запечатлена компания, только начинающая свой путь к громкому имени и делающая первые шаги. На одной из них я узнала молодого Павла Олеговича.       И последними, вперемешку с остальными, были снимки, сделанные на различных показах, публичных мероприятиях и деловых встречах — с них наиболее часто смотрел в камеру и прямо на меня Андрей.       Меня так поглотило это занятие, что я не услышала быстрое приближение человека, который в следующую секунду врезался мне в спину.       — Девушка! — раздался огорченный оклик Тани Пончевой.       На пол опрокинулась внушительная стопка офисных бланков. А у меня вместе с болезненным покалыванием в лопатке возникло ощущение сильного дежавю.       — Господи, это ты! Катя! — Таня оглядывалась по сторонам в поисках хоть кого-нибудь, кто мог ее слышать, держала меня за плечи и продолжала спрашивать, действительно ли это я. Потом, когда эмоции пришли в норму, она крепко притянула меня в объятии. — Какая ты! Мы уже и не рассчитывали когда-нибудь тебя увидеть, а ты… Как ты вообще тут оказалась? Нет, подожди, как ты сама? У тебя все хорошо? У меня столько вопросов, так что не думай сбежать, как в прошлый раз.       — Сбежать? — я отдала ей поднятые бумаги.       — Ну ты же исчезла, и никто тебя больше не видел! Столько разговоров потом было! — рассказывала Таня в свойственной ей эмоциональной манере.       Лишь затем она заметила что-то такое на моем лице, что заставило ее забыть все предыдущие вопросы и остудить свой пыл.       — У тебя что-то случилось? — искренне поинтересовалась Танюша.       Знаете, как это бывает? Когда кто-то хочет помочь и старается тебя утешить, происходит обратная ситуация. Увидев неподдельное беспокойство Тани, я почувствовала, как сильно изменилось давление моих проблем на выстроенную внутри дамбу. Я тщетно старалась сдержать это хотя бы до входной двери родительской квартиры.       — Нет, что ты? Просто нужно было завершить старые рабочие дела.       — Да? Это из-за работы у тебя глаза на мокром месте? — недоверчиво, но терпеливо спросила она. — Пойдем, у меня как раз есть тихое место для такого случая.       Поправив увесистую стопку документов, она решительно направилась прочь из холла, оставив решение за мной.       Я удивилась, когда, следуя за Таней, оказалась у ее рабочего стола. Но следующее удивление затмило предыдущее, когда она молча открыла кабинет директора по кадрам Георгия Юрьевича Урядова и откуда-то из его глубины попросила зайти внутрь. Пухленькая девушка, которая сидела за столом Тани — теперь уже бывшем — непонимающе смотрела на меня.       — Проходи и располагайся, — заботливо она указала на один из мягких стульев. Я хорошо помнила этот кабинет по тем случаям, когда мое пребывание в компании находилось на волоске. Но как известно, не место украшает человека.       С письменного стола из фоторамок мне улыбались грузный мужчина и мальчик, рождение которого я не успела застать. Похожие рамки с успокаивающими пейзажами украшали скучные стены кабинета. Кожаное кресло было придвинуто к письменному столу, оставшемуся от прежнего хозяина. На спинке кресла расположилось что-то пушистое и вязанное. Также я заметила довольно много разномастных стульев, расставленных повсюду, где только можно. В воздухе вкусно пахло кофе, а вскоре показался и сам источник этого аромата — маленькая кофемашина стояла на стеклянном столике под плохо обозреваемым углом для входящего в кабинет человека.       — Я думаю, ты не будешь возражать, если я позову остальных, — произнесла Таня, передавая мне маленькую чашечку, источающую аромат, набрала номер на телефоне и произнесла в трубку, — 9-1-1 и как можно быстрее, жду в кабинете.       Пока мы ждали «остальных» я в очередной раз убедилась, как совсем недавно заблуждалась, считая, что мощные ряды женсовета больше не оберегают компанию от краха. Это знание стало лекарством. Но наряду с облегчением меня накрыло волнение.       Первой в кабинет Тани вошла Амура в бежевом брючном костюме, украшенном, впрочем, яркой звенящей брошкой. Она не поднимала взгляд от телефона, в котором что-то быстро печатала, разговаривая на ходу.       — Пончита, мы же договаривались не собираться в рабочее время хотя бы на этой неделе. Половина отдела на меня и так косо смотрит, если еще и вторая половина…       Амура отвлеклась от экрана и заметила меня, остановившись в центре кабинета.       — Ой, ты видишь то же, что и я? — спросила она у Тани. — Или я так долго смотрю в этот экран, что мне мерещится Пушкарева?       — Вот так, Амуренция! Работать тебе действительно надо поменьше, а то у Киры Юрьевны не останется достойной замены, когда она уйдет в декрет. Но это правда наша Катя. Для нее и была поднята тревога, так что прости, со второй половиной отдела разберешься как-нибудь потом.       Амура решительно отмахнулась от последних слов Тани, как от надоедливой мухи, теперь внимательно рассматривая меня.       — Не верю своим глазам! Катя, да еще такая… такая другая! Вот что происходит, когда перестаешь регулярно заглядывать в будущее! — сокрушалась она, быстро подошла ближе и крепко обняла, чуть не опрокинув чашку с кофе, про которую я успела забыть.       — Только давайте быстрее, Жданов уехал, и все звонки на мне, — скороговоркой произнесла влетевшая в кабинет Света.       Думаю, не стоит говорить, насколько сильным было удивление девочек. С легким привкусом неловкости меня приняли как в родном доме. А я, оглядывая тех, кто остался, испытала виноватую благодарность за отсутствие вопросов по поводу моего исчезновения.       — Я встретила ее у стены фотографий. Если бы не идея Машки, только бы мы ее и видели! Уже бы улизнула из «Зималетто», а мы на следующий день узнали бы от Потапкина, что Екатерина Валерьевна бывала не где-то в компании, а у нас на этаже — под носом! — шутливо, но вкладывая в слова нешуточный смысл, Таня посвящала остальных в подробности нашей встречи.       — Маша? Потапкин? — В памяти всплывали дорогие лица, уже считавшиеся призраками.       — Машка сейчас прибудет, ее я тоже известила. Это благодаря ей твой взгляд зацепился за нашу историческую стену. Запечатлевать всех, кто от нас уходит — ее идея.       — Значит, все фотографии, что там были — эти люди больше здесь не работают?       — Полегче, Таня, слишком много новостей, — обеспокоенно пожурила подругу Света.       — Сколько лет, столько и новостей, — облизнув свою кофейную ложечку, добродушно ответила ей Таня и обратилась ко мне: — Не переживай, мы расскажем обо всем по порядку. Машу ты сейчас увидишь, когда она, наконец, освободится от толпы рыбок и бабочек. А, я же не сказала! Машка теперь у нас директор по кастингу, все ищет новые лица. Ты, наверное, заметила постеры на входе? Это все она.       На этих словах Тани в кабинет медленно вошла стройная девушка с выдающейся, но скрытой деловым темно-синим платьем грудью, ее взгляд метал молнии в сторону каждой из девочек.       — Зачем звали? — холодно спросила она и обратила ледяную голубизну своих глаз на меня. — У меня много работы, я не могу пропадать просто так по пустякам.       — Машка… — удивлялась реакции девушки Таня. — Ты что, не видишь? Это же наша…       — Не переживай, Таня, я прекрасно вижу нашу Катю, — также прохладно, но нарочито четко выделяя слово «нашу», произнесла она. — Мало того, вас прекрасно слышит все «Зималетто». Только не понимаю, зачем мы понадобились ей, она же прекрасно справляется и без нас!       Слова Маши больно хлестнули по моим щекам, залившимся жгучим румянцем. Вполне заслуженная реакция, посчитала я, не став оправдываться.       — Я думала, мы подруги, — закипала она. — Если ты так не считала, то, пожалуйста, можешь и дальше продолжать молчать. Только я искренне переживала за тебя, а ты так и не удосужилась хотя бы раз набрать номер и позвонить!       — Ну, девчонки, что было, то прошло, — примирительно протянула Амура — Давайте не будем вспоминать прошлое. Ты, между прочим, Маш, тоже не перебарщивай, вспомни, как сама пропадала на всю ночь! А родители потом с утра обрывали телефоны: «Где наша Маша? Что с ней?». Федя тогда на зеленку был похож. И ничего, все забылось! Это сейчас ты деловая замужняя женщина с двумя детьми, а раньше?       — Маша права, — подала голос я, и четыре пары глаз устремились на меня. — Я не должна ждать от вас сочувствия или помощи. Мы действительно были подругами, но я поступила не как друг. Я думала только о себе, но в тот момент не могла иначе. И мне уже ничего не изменить. Я бы очень этого хотела, но так не бывает. Простите, что не позвонила. Маша… прости меня.       Бывший кабинет Урядова заполнился женскими всхлипами. Кто-то забрал из моих пальцев чашку — она громко звякнула о блюдце — а меня притянул к себе. Маша уткнулась подбородком в мою ключицу, но не дала себе растаять окончательно.       — За Колю замуж вышла? — осведомилась она.       — Нет, — выдохнула я в ее шею. Русые волосы чуть длиннее плеч, завернутые светлыми колечками локонов, раздулись от моего дыхания, приправленного горьким сожалением. — Коля — мой друг, я наврала тогда про наши отношения.       Так, по очереди заливаясь слезами, каждая делилась новостями, что беспорядочно всплывали, следуя какому-то особенному течению. Оно начинало путь от увольнения Шуры в период президентства Александра и продолжало свое немыслимое движение к уходу Милко, раздавленного творческим кризисом из-за смерти Маргариты… Про остывающий кофе больше никто не вспомнил.       — Шура часто звонит, она устроилась в спортивный журнал помощником главного редактора. Ей даже предлагали сняться для статьи о волейболистках! — рассказывала Амура. — А Потапкин стал начальником службы безопасности, теперь у него свой кабинет, — хихикнула она и добавила чуть строже: — слушайте, надо спросить его завтра, почему он не сообщил нам, что на твое имя был выписан пропуск.       — Милко всегда был особенно чувствителен душой ко всему, что происходило в компании. Он долго старался преодолеть себя, но сказал, что не вынесет этого непрекращающегося черного траура, нависшего над компанией. И как раз в это время его пригласил на работу его друг из Эстонии, — умиротворяющим голосом, как будто читая повесть, рассказывала Света. — Он порывался забрать и Ольгу Вячеславовну с собой, но она наотрез отказалась, сказав, что сама ждала, когда он решится уйти, чтобы спокойно уволиться. Павел Олегович помог ей с визой, и она уехала к детям.       — А Федька мой, артист еще тот, запел со сцены, — аккуратно вытирая слезы, чтобы не размазать тушь, поведала Маша. — В прямом смысле, Кать, ты бы его видела! Он, конечно, и раньше часто пел для меня, но как-то раз в клубе спел при всех и его заметили. Позвали солистом в крошечную группу, скоро запишут первую пластинку. Варвара Федоровна, кажется, унаследовала его неуемный талант. — Она просияла от гордости.       — Амур, как теперь Федька называется? Я опять забыла, — перебирая в воздухе пальчиками, спросила Таня.       — Фронтмен.       Громкий взрыв смеха почти стер все грустные воспоминания и больше восьми лет жизни, что прошли вдали друг от друга.       — Ну а я, Кать, родила мальчика, — сказала Таня, взяв в руки фотографию, которую я уже успела заметить на ее столе. — Ты должна его помнить, это он управлял моим аппетитом, когда ты еще работала здесь. А сейчас вот, представь, вырос тоньше тростиночки, непонятно в кого. Эти, вон, постоянно шутят, мол, ребенка мне в роддоме перепутали, а я же вижу в его добром взгляде, что это вылитый мой Пончик. — Она поцеловала изображение сына.       — Ну а ты, Кать? Как ты жила все это время? — поинтересовалась Амура, заговорщически толкнув меня плечом.       Я могла бы снова поведать несуществующую историю или аккуратно умолчать главные события, что произошли у меня в жизни, но послушав девочек и вновь став частью нашей уменьшившейся женской ячейки, я была рада поделиться новостью о рождении Миши.       — Растет быстрее, чем я успеваю это замечать. Скоро ему исполнится восемь, а у меня такое чувство, что стоит мне моргнуть, и ему будет уже восемнадцать, — открылась я, чувствуя приятное послевкусие на языке от слов «у меня есть сын», которые, кажется, в первый раз были произнесены для людей, знавших меня еще до рождения Миши.       — Подожди-ка, — остановила поток моих признаний Таня. — Как это почти восемь? Восемь совсем недавно исполнилось моему, это что же получается? Ты уже была…       — Таня, — прервал ее кто-то из девочек.       Мне следовало осторожнее подбирать слова.       — Ну а что тут такого? — оглядывая девочек, непонимающе протестовала Таня. — Я же права, Кать? Ты узнала, что беременна, когда еще работала здесь?       Остальные девочки старались не встретиться с моим растерянным взглядом.       — Я узнала об этом, когда уволилась, — ответила я, пытаясь понять, что так сильно напугало их в словах Тани.       — Да, Кать, мы поняли — это личное! Ты в праве ничего нам не рассказывать, — торопливо ответила Амура.       — Ну как же личное, девочки? А мы с вами тут не личным делимся? Катя же не чужой человек…       — Пончева!       Под взглядом Амуры Таня пристыженно опустила глаза, а тема так и повисла в воздухе.       — Что-то не так? — спросила я, по очереди оглядывая каждую.       Несколько секунд молчания, что прошли в тягостном ожидании и озадаченных вздохах со стороны женсовета, прервала Маша, чувственно поднявшаяся со своего стула:       — Нет, я так больше не могу, давайте ей расскажем! Какие мы после этого подруги? Тань, доставай, — дала распоряжение она, а сама направилась к двери кабинета, плотнее ее закрыла и повернула торчащий в замке ключ.       — Катя, ты только не обижайся на нас, пожалуйста, мы все за тебя очень переживали. И только поэтому прочитали до конца то, что нашли, — тонким голосом, переходящим в слезы, произнесла Света. — У нас были кадровые перестановки, когда Воропаев покинул место президента. Меня Андрей Павлович попросил стать его помощником. Это повышение пришлось как нельзя вовремя, ведь мне так нужны были деньги. В горах архивных документов, которые остались после Клочковой, мы и нашли эти папки.       В это время Таня в лучших шпионских традициях выудила прикрепленные к обратной стороне столешницы внутри верхнего ящика стола две черные папки и протянула их мне.       Я открыла одну из папок и сразу узнала этот почерк. Это было письмо, точнее, инструкция, адресованная «другу и президенту».       — Кать, мы все-все на свете передумали, — плюнув на тушь, вытирала слезы Маша. — Что это неудачная шутка Малиновского, что такого просто не могло произойти с тобой, но факты говорили обратное, понимаешь? Света рассказала нам про отчет из этой папки, плюс твое увольнение и смещение Жданова с должности. Мы… Но Жданов был сам не свой после твоего ухода. Такого просто не забудешь! И мы постоянно перебирали эти факты, когда нашли это. Кать, мы так боялись, что они сделали с тобой что-то такое, что ты не смогла никому рассказать. Даже нам. Но что-то в этой истории не клеилось. Жданов не клеился. А ты исчезла. Так эти папки и были похоронены в столе у Тани.       Еще недавно я бы разрыдалась, увидев это напоминание собственной доверчивости и жестокости, с какой люди могут с легкостью играть чужими чувствами. Но этот артефакт был совсем из другой эпохи. Теперь я знала, что меня полюбили. По-настоящему, проживая боль и разрывая сердце на части.       Поэтому, встав со своего стула и в последний раз утерев слезы, я вытащила из двух папок рукописные листы и опустила их в шредер, стоявший около стола Тани.       — Это уже давно и далеко не правда! — сказала я им и постаралась вложить в свои слова всю уверенность, что у меня была. — Девочки, много лет назад со мной действительно кое-что случилось. Но что произошло на самом деле, я узнала только сегодня. Я не могу сейчас обо всем рассказать, да и в этом нет никакого смысла. Срок давности прошел, и в моей жизни произошли крупные изменения. Я уже не та Катя, которую вы помните, но ошибки той девушки должна исправить я. И я благодарна за вашу заботу. Если бы я удосужилась связаться с вами раньше… не знаю, что бы изменилось. Но хотя бы одним камнем на душе сейчас у меня было бы меньше.       Слезы на щеках подруг высохли, но осталось непонимание.       — Какие ошибки, Кать? — спросила Маша. — И скажи, пожалуйста, кто из нас их не совершал? Может, оторвем этот пластырь и вместе подумаем, как залечить рану?       — Звучит волшебно. — Мне не хотелось быть той, кто неблагодарно раскидывается помощью, но принять столь заманчивое предложение я никак не могла. — Но я должна сама разобраться с этим, понимаете?        Девочки не осудили и правда поняли, взяв с меня обещание не исчезать дольше, чем на восемь лет, и однажды все им рассказать. В воздухе еще летала недосказанность, но все, дружно выдохнув, решили оставить это и однажды просто посмотреть, к чему приведет это правильное или неправильное решение.       Устало потянувшись, Таня провозгласила, что рабочий день давно окончен и пора делать ноги. Дома всех ждали дети. Эти последние секунды нашего внепланового собрания мы старались молча запомнить, убеждаясь, что лучшие встречи — незапланированные. А потом стали двигаться к выходу. Почти у самой двери меня остановила тонкая рука Маши и втолкнула обратно в пустой кабинет, где мы остались вдвоем.       — Кать, твой сын — это же ребенок Жданова? — прямо спросила она, как всегда будучи на шаг впереди остальных.       Не дождавшись ответа или прочитав его по моему лицу, она поцеловала меня в лоб и заключила мое лицо в свои ладошки:       — Я никому не скажу, только ты знай, что всегда можешь обратиться ко мне, — прошептала она. — Егорка так и не узнал своего отца, и ему очень повезло с отчимом, но я знаю, что такое мать-одиночка, и знаю, какой нелегкий выбор тебе пришлось сделать.       — Спасибо, — прошептала одними губами я и оставила ее одну в кабинете.       Дорога домой по темному городу прошла для меня незаметно. На заднем сидении такси я проживала сегодняшний день, ощущая волнение и горечь наряду с новым, будто только что родившимся чувством свободы, которое посетило меня в кабинете Тани, когда я при всех рассказала о рождении Миши. Признание, добытое Машей, не добавило переживаний, потому что я знала, этот секрет она сохранит.       Было поздно. Миша уже либо спит, либо дожидается меня, растянувшись на моем старом диване с армией игрушечных супергероев. Коля, скорее всего, нагрянет завтра с утра пораньше с расспросами. Я лишь надеялась, что родители не стали меня дожидаться, как делали это всегда, пока я еще жила с ними.       Прохладный, почти ночной воздух здорово прочищал голову. Мне даже показалось, что после своей недолгой прогулки от такси до подъезда я смогу сегодня с легкостью уснуть. А завтра…       Я так и не успела озвучить в голове, что предстоит мне сделать завтра, так как увидела черный джип, припаркованный чуть дальше от моего подъезда. В темноте мне не удалось разглядеть водителя, но я точно знала, чья это машина. И медленно двинулась прямо на нее.       Водительская дверца не распахнулась, мотор не взвыл к жизни — потому что, когда я оказалась рядом с машиной со стороны водителя, мне была видна только темная макушка Андрея. Голова неудобно расположилась на руках, руки на руле. Кажется, он уснул прямо там. А я вновь почувствовала себя преступницей, заглянувшей в его пустой кабинет.       Странно стоять и смотреть на то, как он спит. Странно не бежать от него больше.       Я обошла его машину, тихо открыла дверцу с другой стороны и забралась на пассажирское сиденье. Оглядела недрогнувшие при моем вторжении черты его лица и приготовилась ждать.       Андрей проснулся, когда радио, до этого транслирующее плавные незатейливые мелодии, разразилось шумной музыкой. Он сразу заметил взломщика и стремительно поднял голову от заменявших ему подушку рук. Быстро пожалел об этом, когда шея колко напомнила о себе.       Затем он снова посмотрел на меня и неестественно засмеялся.       — Ну да, конечно, — произнес он, больно растирая сонные глаза. А когда я не исчезла, недоверчиво спросил: — Катя?       — Ты уснул.       Андрей посмотрел на светящиеся цифры, которые показывали время на приборной панели.       — Уснул, — удивленно пробормотал он. — Здесь.       Он не выглядел пойманным, но ему определенно было жаль, что я его заметила.       Передо мной снова сидел мужчина из конференц-зала. Он был чужим, но до боли знакомым. Так обычно говорят, вот и я буду. Но по правде говоря, спустя много лет мои воспоминания о нем притупились, боль перестала жечь внутренности и трансформировалась в отдельный вид грусти. Так грустят по родным людям. До поездки в Москву я не позволяла ей надолго поселяться у себя в голове с намерением однажды даже не вспомнить его лицо. Сейчас же она заполнила каждую клеточку моего тела, как заполняет бокал до краев согревающий напиток.       Больше Андрей ничего не говорил, но и не прощался. Он просто смотрел на меня, силясь понять, почему я не ухожу. Почему сижу с ним так же молча. Почему смотрю на него и не отвожу взгляд. Но ни один из этих вопросов не сорвался с его губ. Все, как и сказала Кира — он больше ни во что не верит. И не пытается что-то изменить.       Может, это к лучшему. Настала моя очередь говорить. И на этот раз я точно знаю, что меня выслушают. Что меня хотят услышать. Но слова, как назло, застряли в горле.       Я раскрыла сумочку и выудила оттуда свой дневник. Дрожащими руками перелистала страницы и нашла необходимую вещицу. Андрей с любопытством наблюдал за моими действиями и не двигался с места. Маленький душный мирок, которым сделался для нас салон машины, наполнился его непониманием и моей отчаянной решимостью, когда я протянула ему маленький квадратик из плотной бумаги. Андрей поднял руку и включил светодиодную лампу.       Я наблюдала, как меняются черты его повзрослевшего лица, пока его взгляд долго изучал изображенного на фотографии темноволосого мальчика. Понимание начинало зарождаться в пролегшей складочке между его бровей, а глаза снова обратились ко мне с немым вопросом, который чуть позже он все-таки озвучил.       — Это твой сын? — спросил он. Но ответить на вопрос не позволил его поднятый вверх указательный палец. — То есть, я хочу сказать, это наш с тобой сын?       Что я там ответила? Кажется, даже не смогла пошевелить губами. Только коротко кивнула, стараясь этим движением не оторваться от его лица. Я ловила изменения мельчайших морщинок — не явных, но заметных.       Несколько минут прошло в тишине, после чего Андрей, не выпустив из рук фотографию, вышел из машины, захлопнул за собой дверцу и не двинулся с места. В боковое окно я видела, как он развернулся и облокотился на крышу автомобиля, простояв так на отрезвляющем воздухе очень долго. Я не решилась выйти к нему со своим неподготовленным объяснением. Я сомневалась, что вообще когда-то смогу ему все объяснить.       Когда дверца с его стороны открылась, и Андрей снова забрался на место водителя, мне были заметны его красные, вытертые насухо глаза. Я не успела открыть рот в попытке что-то исправить, хотя прекрасно понимала, что для этого никогда не хватит одного глупого слова «прости».       — Как его зовут? — спросил Андрей. В руках он все еще держал фотографию. В его большой ладони маленький квадратик почти потерялся, но точно остался в целости — так аккуратно он прикасался к нему.       — Миша.       — Он сейчас здесь, в Москве?       — Да, мы живем у родителей.       Было в этом что-то непривычное — слышать волнующий его вопрос и честно, не задумываясь, отвечать на него, получая от этого простого действия небывалое умиротворение. Кажется, его посетила та же мысль, и он, не останавливаясь, задавал мне все новые и новые вопросы о рождении и жизни Миши.       Я старательно выуживала из памяти мельчайшие подробности, пытаясь обрисовать все мелкие детали, что помогли бы ему представить жизнь маленького мальчика — время, которое, к моему большому сожалению, я никогда не смогу вернуть его отцу. Мне помогал в этом сам Андрей. Я не преминула сказать ему, что Миша — точная его копия, в моем видении, конечно же, и это знание болезненно растеклось по его лицу, заставив дрогнуть мой голос. Я проглотила слезы, которые не заслуживала сейчас проливать.       Вопросы, которые на первых порах могли прийти ему в голову, закончились. Он замолчал, глубоко вдохнул теплый воздух салона и отвернулся, отрешенно глядя в темноту за стеклом.       — Скажи, Кать, зачем ты рассказала? — спросил он. — В смысле ты ведь могла спокойно уехать, увезти Мишу. Пойми меня правильно. Зачем теперь, если столько молчала?       — Я могла уехать, еще утром могла так думать. Снова убедила бы себя, что поступаю правильно. Оправдала бы, как это всегда получалось. Но потом… — Почему же слова куда-то пропали? Я узнала, что он не врал? Или что любил меня? Да нет, это все совсем не то. Я узнала, что расскажи я ему тогда, я бы не увидела в его глазах ужаса или отвращения. Я бы увидела совсем другое чувство и, может быть, поняла бы, как сильно в нем ошибалась.       — Что потом?       — Кира. Она нашла меня, когда ты уехал после собрания. И рассказала, что было здесь с тобой.       Нечестно спустя столько лет бросать человеку знание о его чувствах. Но я бросила, только Андрей неправильно меня понял.       — Кира? — горько усмехнулся он и вмиг ожесточился. — Понятно, добрая душа. Так ты меня пожалела, Кать? Уверен, ты уже сама не рада, но ты все еще здесь, потому что всегда была лучше, чем когда-либо мог стать я. Впрочем, это уже не важно. Главное, что ты все-таки рассказала. Спасибо. И спасибо за сына, могу себе представить, что тебе стоило растить его от человека, которого ты ненавидишь всей душой и который так нагадил тебе в жизни. — Андрей не прокричал эти слова, даже не вложил в них обиду, но они все равно неуютно перемесили мои внутренности и вернули их обратно.       Не в силах слушать поток проснувшейся ненависти к самому себе я потянулась вперед, накрыла его рот своей ладонью и заставила его красные глаза встретиться с моими, снова наполненными жгучими слезами.       — Я не жалеть тебя пришла. Я хочу, чтобы и ты знал, что я любила тебя всей своей душой! Глядя на Мишу, любила, ты слышишь? Я старалась это спрятать, но кого я обманываю? Мне было легче все эти годы, ведь он заменял мне тебя. А у тебя не было нас. У него не было тебя. Я так виновата.       Под конец предательский голос соскользнул в шепот, и слезы не заставили себя долго ждать, но я видела, что слова подействовали на Андрея. Ведь после них уже он успокаивал меня, осушая мои щеки своими ладонями.       Не знаю, сколько мы просидели так, вдвоем, не говоря друг другу ни слова, но чувствуя даже кончиками пальцев, которые в темноте как-то нашли друг друга и переплелись, наконец обретенное спокойствие. В какой-то момент я оказалась в теплом кольце его рук. Они успокаивали, не давали вновь расплакаться, защищали и не обвиняли.       — Я хочу узнать его, — скрипнувшим голосом от долгого молчания произнес в тишине Андрей.       Я с готовностью кивнула на его груди, не доверившись своему голосу. Я знала, что он все равно меня поймет.       Когда позже я поднялась в квартиру, на кухне горел свет. Зорькин, который, предполагалось, давно спит в своей постели, решил дождаться меня и в шутку прошептал, имитируя интонацию папы:       — Явилась — не запылилась.       Кухонный стол был усыпан цветными карандашами Миши, его рисунками и несколькими частями приключений Гарри Поттера. В доме было слышно, как тикают часы. Все остальные уже спали. Уткнувшись носом в одну из этих книг, Зорькин долго не поднимал на меня взгляд, а когда увидел мое заплаканное, размазанное, но уже спокойное лицо, серьезно спросил:       — Что, Екатерина Валерьевна, «после стольких лет»?       Он захлопнул оранжево-коричневую книжку о мальчике, который выжил, и протянул ее мне через стол.       — Всегда, — выдохнула в ответ я.