Лучше, чем мы

      На следующее утро после завтрака прихожую мерили нервные шаги родителей. Миша остался на кухне, как я его попросила, а мне перед серьезным разговором с сыном нужно было забрать одну вещь из нашей с ним комнаты.       Когда дело было сделано, и я возвращалась к сыну, слишком рьяно сжимая в руке бумагу, я заметила, что к переживающим родителям прибавился еще и Зорькин. Он озабоченно кивнул мне, сидя рядом с мамой на полке гардероба. Наверное, уже успел узнать о том, что вчера я трусливо капитулировала и не поговорила с Мишей об отце — самое интересное он не пропустил.       — Мам, мы с дедушкой собирались сегодня идти смотреть на фонтаны. Он сказал, что они музыкальные. — Миша за то время, пока я отсутствовала, успел достать свой альбом и разложить в хаотичном порядке карандаши по столу. — Пойдем с нами? И Колю позовем. Дедушка сказал, что в «ваших Парижах» вы все время работаете, а на прогулки на свежем воздухе времени не находите.       — Не знаю, Миш… Посмотрим. — Слова сына плохо воспринимались из-за гулко стучащего сердца. — Мне нужно кое-что рассказать тебе. Кое-что важное. Поэтому давай отложим на время рисование?       — Хорошо, мам. — Миша нахмурил брови и с непониманием выпустил из руки карандаш. В глазах сына булькал вопрос, о чем таком важном я хочу ему поведать, что даже попросила его перестать рисовать.       Папа. Отец. Андрей. Призрак. Бывший начальник. Я надеялась, что слова сами придут ко мне. Ночью, когда вместо сна я разглядывала темный потолок, я составила в голове вполне неплохую речь. Подчистила моменты, которые ребенку знать необязательно, и вытащила из дальнего ящика лучшие воспоминания об Андрее. Но наутро, критически все обдумав, я решила, что не стану ударяться сейчас в подробности. Сам факт, что у Миши появится отец, перевернет его мир с ног на голову. Да и что было в его прежнем мире? Мать, которая позволила ему самому разобраться в своих чувствах и выбросить из жизни упоминание об отце.       — Очень красиво. — Мой взгляд соскользнул с глаз Миши на его руки, точнее, на его начатый рисунок, который они укрывали. «Фальстарт, Пушкарева, соберись и начни прямо». Миша удивленно посмотрел на почти пустой лист, на котором толком ничего не успел нарисовать. — Я хотела сказать, что все твои рисунки очень красивые. Непонятно только, в кого у тебя появился этот талант. — «Отлично, уже ближе, но все равно не то».       — Коля сказал, что это мозг у меня такой. — Тут же расправил плечи Миша. — Я быстро всему учусь и запоминаю, а рисунки появляются, потому что мы читаем с ним правильные комиксы и смотрим по ним фильмы.       За закрытой дверью кухни об пол шаркнул чей-то тапок.       — Наверное, Коля прав, как всегда. Только мы ему об этом не скажем, договорились? — Миша весело кивнул и приложил палец к губам. Пора. — Миш, я кое-что привезла из дома. Это вещь на самом деле не моя, а твоя. Ты ее однажды выбросил, а я нашла.       Я развернула свернутый вчетверо листок. Человечек, изображенный на нем, немного исказился по линиям сгиба, но было все еще ясно, что рисовавший задумывал его как мужчину. Бежевый овал лица, прямоугольные плечи, черные волосы и коричневые глаза — из мусорного ведра, в котором я его обнаружила, я выбрала самый похожий.       — Помнишь, как ты его нарисовал?       — Помню, — Миша долго изучал рисунок и уже не улыбался. — Он мне не понравился, и я его выкинул. Зачем хранить то, что я выкинул?       — Я сохранила его для себя, прости меня. — Я старалась держать голос ровным. — Я ношу его с собой в одной тетрадке, чтобы помнить, что я сделала.       — А что ты сделала?       Голос Миши мягкий, в нем простой детский интерес, а меня передернуло.       — Помнишь, когда мы собирались поехать к бабушке и дедушке, я сказала, что мне нужно поработать здесь и закончить кое-какие дела на старой работе? — Миша медленно кивнул, припоминая. Дыши, Пушкарева. — Но я не сказала тебе, что встречу там одного человека. Мы с ним давно, до твоего рождения, работали вместе. Он… Это его ты рисовал тогда, дома, прежде чем… Прежде чем тебе разонравились его портреты.       Сказать Мише, что я подслушала их разговор с Зорькиным, значило сознаться в мелком хулиганстве. Я не хотела, чтобы сын думал обо мне плохо до того, как дам признание в преступлении покрупнее.       Я достала вторую вещь, которую нашла специально перед разговором с Мишей, и положила маленький прямоугольник на портрет Призрака. На прямоугольнике тоже была линия сгиба: много лет назад я разрезала его ровно посередине, а потом — что неудивительно — починила как смогла, полоской скотча, приклеенной с обратной стороны. Миша наклонился к маленькой черно-белой фотографии и с интересом смотрел на улыбающееся ему лицо. Все верно, так устроен мозг моего сына. Он интуитивно домыслил, какими могут быть волосы Призрака — угольно-черные, и нашел подходящий карандаш. Но цвет глаз вызвал у него сомнения и породил несколько копий «Андреев» с зелеными, голубыми, коричневыми, серыми и фиолетовыми глазами. То, что Призрак носит очки, так и осталось тогда для Миши загадкой.       — Это твой папа. Его зовут — Андрей. Все это время он жил здесь, в Москве, и не знал, что ты у него есть. — Я перестала замечать звук шагов за дверью, все мое внимание было сосредоточено на Мише, с которого сошла вся краска, он смотрел растерянно и не знал, что делать с этой вываленной на него информацией. — Малыш, не волнуйся. Послушай меня, слушаешь? Это я не сказала ему о тебе много лет назад. И каждый раз, когда мы приезжали сюда, он не догадывался, что ты где-то рядом, что ты есть. — Я дотронулась до предплечья Миши, желая сгрести его, обнять и не отпускать, пока я не закончу. Но я боялась его напугать. — Мама поступила неправильно, понимаешь? Я думала о папе плохо, но я ошибалась. Папа… Он очень хочет тебя узнать. И он надеется, что ты тоже захочешь.       Потом мы молчали. Я продолжала как в тумане поглаживать детскую руку, спрашивая себя, что должна бы сказать еще. Миша прежде так горел желанием узнать отца. И что делала я? Я тушила этот огонек своим молчанием. А потом ливанула углекислоты и распылила, дожав ситуацию до предела, когда Коле пришлось самому объяснять, почему своего отца Миша никогда не узнает. Сейчас я пришла на пепелище. Я не предполагала, что смыть остатки огнетушащих средств будет легко. Но хотелось верить — мой сын молчит не потому, что больше мне не верит.       Вскоре в дверном проеме показалась голова Зорькина. Он молча оценивал ситуацию, сомневаясь, стоит ли ему входить. Кажется, мы уже закончили. Миша не задал ни одного вопроса, пока я объясняла ему, что Андрей в скором времени придет к нам. Его взгляд периодически примагничивался к фотографии. Но не более. А увидев Зорькина, Миша совсем переменился, порывисто обнял его и убежал, бросив нам, что пришло время собираться на фонтаны.       — Как все прошло? — Коля, как и я, ничего не мог понять по виду Миши.       — Может, расскажу, когда сама пойму.       На фонтаны было принято решение идти неполным составом. Когда настороженно-притихшая компания нас с Мишей, Колей и папой была полностью готова к выходу, зазвонил телефон. Внутри стрельнула мысль — Андрей, и я замерла, прислушиваясь к голосу на том конце трубки. Выдохнула, когда женский голос залепетал по-французски и обрадовался, что к телефону подошла я. Я извинилась перед Доминик и попросила несколько минут, чтобы объяснить остальным, что не составлю им сегодня компанию — звонок по работе.       Зорькин тоже быстро «переобулся» и под ярые возражения Миши упросил маму заменить его на фонтанах.       Доминик знала, зачем мне понадобилась эта поездка. Ведь она прекрасно помнила то время, когда я заплетала косички и работала в «Зималетто». Я объяснила ей примерно то же, что и Мише, сказав, что у меня остались незавершенными дела на бывшем месте работы. Также она догадывалась, что «Зималетто» до сих пор мне дорого, именно поэтому я срываюсь и еду в Москву. Я не стала ее в этом переубеждать и была благодарна, когда начальница отпустила меня решать свои проблемы на неоговоренный заранее срок.       — Что она хотела? — Зорькин, как только понял, что мы остаемся, отправился на кухню и согрел себе чайник. — Чай будешь?       — Спрашивала, как у меня дела и закончила ли я с «Зималетто».       — Да, бедная Дюбуа. Она ведь не знает, что с «Зималетто», прости, конечно, тебе никогда не распрощаться. — Коля принес к столу две чашки с чаем, достал оставшиеся от завтрака оладьи и выудил из холодильника варенье. — Ну а что потом?       — Так стыдно, Коля: она спросила, смогу ли я теперь заняться поиском места под филиал. — Я закрыла лицо руками. — А я совсем забыла, как обещала ей это сделать.       — Ну, еще бы не забыть, — хмыкнул Коля. — Ты, вон, как пантера, кинулась на телефон. Думала, это он звонит, да?       — Да, — мой голос тихий, разочарованный. — Ты поэтому остался? Позлорадничать?       — Я просто хотел поговорить без «ушей». И узнать, в конце концов, как отреагировал Миша. — Коля оставался серьезным и демонстративно сложил руки, намекая, что даже есть не начнет, пока все не разузнает.       — Никак, Коль. Только спросил, зачем мне понадобился мусор, который он выбросил. — И я рассказала о портретах.       — Знаю, видел. — Я нисколько не удивилась. Иногда мне кажется, что из нас двоих Коля — лучшая мать.       Мишу и родителей мы не ждали раньше обеда. Раз уж Зорькин спровадил маму, обед лег на наши с ним плечи.       — Картошечка с луком и маслом, — решил Коля, запретив мне даже заикаться в Москве о листьях чего-нибудь зеленого и остальном жутко полезном рационе.       Я дочищала картошку, когда в коридоре хлопнула входная дверь — не родители, слишком рано. Скорее уж Зорькин, вернувшийся с пучком зеленого лука, за которым не поленился сбегать. В коридоре снова зазвонил телефон, и я ожидаемо вздрогнула, распоров ладонь лезвием.       Коля появился на пороге кухни с телефоном в одной руке и поднятой трубкой в другой. Он тяжело вздохнул, когда увидел кровь на моих руках. Милая беседа со звонившим тут же прекратилась.       — Надо что-то делать, пока она себя не убила, — буркнул Коля в трубку. — Один я уже, кажется, не справляюсь. Давай передам тебе ее, а мне надо срочно сделать перевязку. — Коля в несколько длинных шагов оказался рядом, отнял у меня нож, который я до сих пор сжимала, и сунул трубку в здоровую руку. — Держи, это Юлиана.       Мне никаких нервов не хватит.       Пришлось успокоить Юлиану, пока Коля смывал кровь с моей руки, обрабатывал перекисью порез и туго перематывал пострадавшую конечность бинтом. Юлиана ведь даже не знала, что я виделась с Андреем. Порывалась приехать, памятуя о словах Зорькина. Но я остановила ее, сказав, что увижусь с ней чуть позже. Переживающих за Мишу, меня и Андрея на квадратный метр квартиры было достаточно. Я договорилась встретиться с ней через несколько дней, когда, по всей вероятности, пройдет первая встреча Андрея с сыном, и уже тогда она окажет мне первую психологическую помощь. Юлиана, как никто, сможет с этим справиться.       — Сиди, дыши и не трогай ничего, ради бога. — Коля за время, пока я разговаривала с Юлианой, порезал картошку и начал ее обжаривать, методично двигая румяные кусочки по сковороде лопаткой. — Помощи от тебя никакой, так хотя бы себя не покалечишь.       Родители с Мишей вернулись, когда Коля закончил все приготовления. Все трое были безмерно довольны прогулкой и тем, что их встречает аппетитный запах еды. Миша немного пообижался на Колю, который предпочел его мне, но скоро забыл об этом и перешел на обычный режим «любить Зорькина».       — Колюня, а ты здорово смотришься в фартуке. Пора, друг мой, пора тебе уже остепениться. — Папа весело шлепнул Колю по пятой точке, когда проходил к столу.       Коля в ответ ехидно заметил, что жениться не сможет из-за дражайшей подруги, которая зачахнет без него, да и к тому же точно что-нибудь себе отрежет. Все, конечно же, обратили внимание на мою забинтованную руку. Миша аккуратно раскрыл мою ладонь и погладил пальцы.       — Тебе больно?       — Нет, малыш, мне не больно, — соврала я, притянула к себе Мишу, вспомнив, как сильно хотела сделать это утром, и вдохнула его запах.       Обед прошел пугающе обычно. Я много раз пыталась найти в Мише что-то такое, что сказало бы мне о его беспокойстве. Но все было, как всегда — Миша с аппетитом уплетал картошку, рассказывал Коле о фонтанах и обещал их нарисовать, чтобы и он смог их увидеть. Жаль только без музыки, ведь фонтаны были музыкальными, а песен, под которые вода хлестала в такт, Миша не знает. Решила, что позже непременно поговорю с Зорькиным и узнаю, какие перемены в Мише заметил он — общение с моим сыном Коле удается куда проще и лучше. Обидно, конечно. Но мне ли жаловаться?       Вечером Зорькин, сославшись на дела дома, распрощался с нами. Ужин прошел в таком же ровном ключе. После мы вчетвером еще долго сидели на кухне и смотрели музыкальное шоу. Когда один из участников спел на французском, Миша согласился рассказать папе, о чем была песня, за что получил несколько восторженных отзывов.       — От горшка два вершка, а уже без запинки лопочет на двух языках. Вот такой у нас пацан! — Папа смеялся, глядя, как Миша зеркально выставил большой палец и стукнул своим кулаком по сложенным в этом же жесте пальцам деда.       — Деда, я в школе еще третий язык учу — английский. Только французский мне все равно больше нравится.       И тогда папа, звонко приложив руку к щеке, не нашелся что сказать, только восхищенно посмотрел на ребенка. Мама нежно пригладила топорщащиеся волосы Миши и обратилась к папе:       — Ну не завидуй, не завидуй, один язык и ты знаешь хорошо, иногда даже больше необходимого.       — Да ладно я, Лен, — смеялся папа, — так и эти, вон, экономисты в подметки моему внуку не годятся. — Папа указал в мою сторону и поискал глазами Зорькина, желая, очевидно, продолжить свою шутку. Махнул рукой, вспомнив, что Коля давно дома, и взъерошил Мишины волосы — совершенно забыл, как мама старалась их пригладить. — Ух, голова!       Посуду в этот раз пришлось убирать маме, травмированных ножами до воды не допускали. А Миша, клятвенно обещав помыть порядком загрязнившиеся волосы, отправился в ванную и оставил меня любоваться на обратную сторону газеты, которую читал папа. И почему мне кажется, будто все стараются жить «как всегда»?       Я решила не выпытывать у родителей вечером, почти на ночь глядя, о том, как на самом деле прошла их прогулка: спрашивал ли их о чем-то Миша, заметили ли они какие-нибудь изменения во внуке и как, собственно, чувствуют себя они во всей этой истории. Взяла из комнаты книгу, которую надеялась почитать с Мишей перед сном — все ведь делают вид, что ничего не произошло, я правильно поняла? И уселась в прихожей на кресло, задрав ноги и открыв первую попавшуюся страницу. Дождусь Мишу здесь и предложу заняться обычными вечерними делами. Заодно проверю свою теорию.       Когда под ухом зазвонил телефон, я уже знала, что это не Андрей. Но не знала, как объяснить телу не съеживаться и не ускорять сердце. Хотела от души высказать Зорькину, наверняка решившему узнать, не пролилась ли чья-нибудь еще кровь, как мне надоел сегодняшний день и телефон, который постоянно звонит и сжигает пару тысяч моих нервных клеток за раз.       — Привет. — Все-таки я ошибалась, голос Андрея не изменился за эти почти восемь лет. Теперь, по телефону, когда от него меня не отвлекает внешность, я могла сказать с уверенностью — все дело в том, как он говорит.       — Привет. — Сколько я молчала?       — Мы договаривались, что я позвоню через несколько дней. Я выждал пару и решил, что хотя бы узнаю, как дела. — Андрей вздохнул, голос не выдавал волнения, а вот прерывистое движение воздуха в трубке — с потрохами. — Как Миша отреагировал?       — Хотела бы я сказать, что хорошо, но я пока сама не уверена. Но истерик не было — это хороший знак.       — Верю тебе, сам-то я сопливый новичок во всем этом. — Андрей осекся. — Кать, я не тороплю, но, может, в субботу я смогу познакомиться с ним? Еще нескольких дней хватит, чтобы Миша привык к мысли, что у него есть… что я его отец?       Случись это хотя бы год назад, пока я все не испортила, глаза Миши загорелись бы двумя прожекторами, услышь он это предложение. Но теперь меня накрыло большое сомнение, что сын вообще собирается привыкать к мысли, что отец у него есть, он рядом и очень хочет его знать.       — Кать? — А вот теперь Андрей встревожен. — Ты слышала, что я спросил?       — Суббота, ты и Миша, — промямлила я, зачем-то кивая. Ведь я знала, что они встретятся через несколько дней. Откуда страх? — Да, суббота. То есть, я сделаю все, что смогу, чтобы он привык.       — Тогда до субботы? — Андрей тщетно пытался скрыть разочарование. Наверное, он все же думал, что новость о его отцовстве вызовет в Мише куда больше любопытства, чем я смогла передать ему в своем скупом согласии на его предложение. — Я еще позвоню, на всякий случай.       — Андрей?       — Да.       — Мам?       Миша, с усердием трущий полотенцем челку, не заметил, что я говорю по телефону. Как и я не заметила, что в прихожей я уже не одна. Андрей молчал — скорее всего, тоже услышал зов Миши.       — Все будет хорошо, — глядя на Мишу, завернувшегося в полотенце, как в индейское пончо, я постаралась вложить в слова, адресуемые трубке, уверенность, которой у меня еще не было. Но я должна была откуда-то ее взять. В ушах все еще звенело от голосов Миши и Андрея, всего краткий миг, два отрывистых ничего не значащих слова, запустивших на моей коже бег мурашек. Что же будет, когда они оба будут здесь?       Я отлепила трубку от уха и мягко опустила ее на рычаг. Какая разница, что будет со мной? Мне есть о ком думать. И времени до субботы у меня немного.